Глава 16. Снова арест
Матрац мне очень пригодился. Без него я даже не знаю как бы стал надувать лодку. А так все получилось очень просто: сперва я надул матрац, держась за рюкзак, как за буй, потом - взобрался на него и лег. Сразу же у меня свело правую ногу. "Теперь пусть себе!" - усмехнулся я и начал массировать икру. Когда отпустило, я подтянул к себе рюкзак, развязал его, и не вытаскивая лодки, достал только насос. Насосом я поддул воздуха в лодку, нажимая его вручную, и от этого лодка высунулась из рюкзака. "Как бы рангоут не утянул на дно мой рюкзак после того, как я выну из него лодку?" - забеспокоился я.
Но все складывалось уж очень благоприятно для меня! Когда я с большими усилиями вытащил полунадутую лодку из рюкзака, то он не пошел на дно: в резиновых мешках и презервативах еще было достаточно воздуха, чтобы удержаться на поверхности.
Снова завязав рюкзак, я оставил его плавать, а сам занялся лодкой. Лежа на матраце надувать лодку трудно, да я и устал порядочно за 15 часов плавания, однако, надул. Не торопясь, я перебрался с матраца в лодку и ощутил полное блаженство. Уж что-то очень я был уверен в своей безопасности! Правда, берег был далеко: ни Коктебеля, ни Крымского Приморья видно не было. Открывалась большая перспектива: был виден крымский берег от Солнечной Долины до Феодосии. В Феодосии крошечными точками намечались многоэтажные дома. Море было тихим и пустынным. Хотя солнце недавно взошло, но его жаркие лучи уже приятно согревали мое тело. Все было так мирно и так безоблачно! Я подтянул к себе рюкзак и отвесно спускающийся в глубину рангоут и такелаж. И то и другое набрали много воды и стали очень тяжелыми. Я еле-еле перебросил их через борт в свою лодку, зачерпнув заодно и морской воды.
"Теперь надо поесть!" - подумал я. Вместо того, чтобы вставить в уключины весла и сколько сил хватит плыть на веслах от берега, я стал есть. Положительно, все вокруг было таким мирным, что заставляло думать, что я - на пляже в Коктебеле или на рыбалке на Розовой Даче. Я достал банку сгущенных сливок и консервный нож. Подумал: "Первый раз в жизни купил сгущенные сливки! В предыдущей жизни они были мне не по карману". Открыл банку и стал есть ложкой, с печеньем. Когда съел пол банки, то отложил в сторону и подумал: "Все-таки пора двигаться! Но как лучше: на веслах или под парусом?"
Появился очень слабый ветерок. Чтобы узнать, в какую сторону ветер гонит мою лодку, я плюнул на воду и стал наблюдать. Оказалось, что ветер гнал лодку в сторону открытого моря. Но принять окончательное решение я не успел. Вдали послышался треск мотора моторной лодки. Я оглянулся и увидел моторку, идущую в моем направлении со стороны Феодосии. Надо было что-то предпринимать. Я увидел свой матрац, воздух из которого еще не успел спустить. Быстро схватив матрац, я закрылся им, растянувшись во весь рост на дне лодки. В лодке было много воды и она сидела глубоко.
Если бы в тот момент на море был хотя бы небольшой шторм - мою лодку могли не заметить. К несчастью, никакого волнения на море не было. Я лежал на дне и молил Бога: "Господи! Да будет воля Твоя! Господи! Сделай так, чтобы меня не заметили!" В Священном Писании написано, что если с верой в Бога приказать горе сдвинуться, - она сдвинется. Но вера моя, хоть и глубокая, но не совершенная. И гора не сдвинулась: я не сделался невидимым.
Когда шум моторной лодки, пройдя через максимум, стал убывать, я услышал в противоположном направлении другой, более мощный звук, приближавшийся ко мне. Я выглянул из-под матраца и увидел, что, во-первых, моторка сделала зигзаг (след зигзага был еще виден в воде), чтобы не столкнуться с моей лодкой, а, во-вторых, прямо на меня с большой скоростью со стороны Судака шел военный корабль. Все это было необычно и неожиданно. Ведь, я выбрал этот район для побега именно потому, что здесь находился торпедный полигон и потому весь район был запретным для плавания всех судов.
И, вдруг, в этот день оказалось такое движение!
Я снова нырнул под матрац. Через несколько мгновений я услышал шум подошедшего ко мне корабля, а потом, голоса:
- Какая хорошая лодочка!
Посмотрите! Там, кажется, кто-то есть! Я скинул с себя матрац и сел в лодке. Передо мной стоял военный корабль, по величине и форме немного похожий на американский тральщик "AM", какие СССР получал по ленд-лизу. На мостике я увидел мичмана и капитана 3 ранга.
- Что вы делаете в лодке?
- Плыву, - ответил я.
- Куда?
- Куда-нибудь подальше: в Турцию или Румынию, - машинально ответил я.
- Переходите к нам на борт! - скомандовал офицер.
Я сделал несколько гребков руками и подвел лодку к низкой корме торпед о лова (теперь я догадался, что это был торпед о лов с торпедного полигона). Однако, когда я хотел перейти на борт, меня удержала буксирная веревка, которую я все еще не отвязал от себя. Я достал из кармана моей шерстяной рубашки ножик и перерезал веревку. Затем вступил на борт. Матросы втащили туда же лодку. Корабль резко развернулся и пошел к берегу. Я впервые посмотрел на свои часы. Было 7 часов 18 минут утра 12-го июля 1967 года.
- У вас есть какой-нибудь документ? - подошел ко мне капитан 3-го ранга.
Я снова полез в карман и достал оттуда военный билет. Я разорвал и выбросил в море презерватив, в который он был завернут и подал билет офицеру.
- На каком расстоянии от берега я находился? - спросил я его.
- 5,5 миль, - ответил офицер, взял мой военный билет и куда-то ушел. (Потом я узнал, что он делал запись в вахтенный журнал, что явилось основанием для получения за мою "поимку" премии в 600 рублей).
В первые минуты я хотел выбросить за борт что-нибудь из моих вещей, но это не имело смысла: все пакеты были в резиновых мешках, имели внутри воздух и были непотопляемы. А на то, чтобы сперва найти компрометирующие документы, а потом разорвать резину, в которую они были завернуты, я не имел времени. Сзади меня, наполовину скрытый в люке, стоял матрос и наблюдал за мной. Пришлось эту идею отставить.
Потом мне пришла мысль прыгнуть за борт. "Ну, и что будет? - тотчас возник вопрос. - Корабль развернется и выловит меня. А если прыгнуть так, чтобы попасть под винты?.."
Но к этому надо быть готовым заранее. Я готов не был. Один из героев Достоевского сказал, что лучше жить "на краю пропасти, на узком и маленьком мыске, в полной темноте, и так всю жизнь… чем смерть".
Дальнейшие десять лет моей жизни напоминали именной такой мысок.
* * *
Я стал бесцельно смотреть на море. У горизонта шли какие-то корабли, похожие на маленькие авианосцы. "Какая-то чертовщина сегодня! - подумал я. - Ничего себе: запретный для плавания район!" Ровно в 7 часов 30 минут наш быстроходный корабль подошел к причалу санатория Крымское Приморье. Оставив мичмана сторожить меня, офицер быстро пошел в санаторий - звонить пограничникам. Видимо услышав его телефонный разговор, к причалу подошел директор санатория и удивленно уставился на меня.
Очень скоро приехал грузовик с пограничниками. Офицер предложил им расписаться в вахтенном журнале (не пропадать же 600-стам рублям! Сколько водки можно выпить на эти деньги!) и солдаты забросили в кузов мою лодку и другие вещи. Меня посадили в кузов на скамейку между двумя офицерами. Когда машина тронулась, я в последний раз подумал: "не спрыгнуть ли?" и в последний раз отказался от этой мысли. За все последующие годы пыток, голода, оскорблений и истязаний, я ни разу всерьез не задумался о самоубийстве.
- Где находится ваша погранзастава? - спросил я у офицеров.
- Будто и не знаете? - ехидно ответил один из них.
А я действительно не знал. Раньше она была на берегу моря, по дороге на Кара-Даг, а потом ее куда-то перевели. Оказалась застава чуть ли не в самом центре поселка, только не в ряду других домов, а в глубине между домами и потому совсем незаметна. На заставе меня прежде всего обыскали, велели снять даже плавки.
Тут же вертелся милиционер. Когда обыск закончился и я сел на табуретку, милиционер решил высказать то, что его очевидно волновало:
- В Турцию захотел! Ишь-ты! Предать свою родину! Как же ты жил бы без родины? Разве можно жить без родины?
- Очень даже можно! - ответил я, - Если бы было нельзя, тогда бы не было таких стран, как Соединенные Штаты Америки, Австралия и Канада.
Милиционер был поражен моим ответом. Он долго думал, что бы возразить мне, - это было видно по его лицу. Но ничего не придумал и только зло сплюнул на землю. Плюнул точно так, как плевались персонажи Гоголя при встрече с нечистой силой.
Потом меня допрашивали два КГБ-шника из Феодосии. Первое, о чем они спросили меня, было:
- Почему на торпедном полигоне все вас знают? Как только офицер задержавшего вас корабля назвал вашу фамилию, так многие сказали, что эта фамилия им знакома?
Я объяснил, что работал там.
- Сейчас будут проверять ваши вещи, - перешли они на другое. - Заявите заранее, если у вас в вещах есть что-нибудь незаконное.
- Нет у меня ничего незаконного, - возразил я. - Я взял только минимум предметов, необходимых в плавании. Все остальное оставил в своей комнате вам, заберите! Я готов на еще большее: я согласен оставить вам даже ту одежду, что надета на мне, а уехать от вас совершенно голым! Тело-то, надеюсь, принадлежит мне? Могу я распоряжаться своим телом по своему усмотрению или и мое тело тоже принадлежит вам? Ведь, крепостное право отменено еще в 1861 году!
- Напишите все, что вы сказали, в объяснении, - приказал КГБ-шник, подвигая мне лист бумаги.
Вот, что я написал одним духом, скрыв только дату и технические приемы моего побега. Эту утайку я сделал пока что машинально. Я еще не совсем пришел в себя от неожиданного ареста и мне несомненно помогало Провидение.
В Крымское УКГБ
от Ветохина Юрия Александровича
Объяснение
Сегодня, 12 июля 1967 года, я предпринял попытку побега в Турцию. Причиной этого является преследование церкви в СССР. Настоящим заявляю, что я никогда не боролся против правительства СССР, а мое желание эмигрировать согласуется с правом любого человека, записанном в Декларации Прав Человека, под которым имеется подпись и представителя правительства СССР.
Прошу компетентные органы после окончания следствия, когда будет доказано, что я не являюсь ничьим шпионом, разрешить мне эмигрировать из СССР хотя бы голым!
Подпись.
- О! Да вы, оказывается, важная птица! - воскликнул КГБ-шник, прочитав мое объяснение. - Сейчас мы вас отправим в Симферополь.
Однако в Симферополь меня отправили не сразу. Сперва развернули все мои вещи и сделали им полную опись. Затем меня попросили показать место на Кара-Даге, откуда я стартовал.
В сопровождении обоих КГБ-шников, пограничного офицера и двух автоматчиков я снова шел к берегу моря по шумной главной улице Коктебеля. Нас обгоняли и шли навстречу возбужденные, веселые курортники и никому из них не было дела до того, какое огромное горе обрушилось на меня. Ни на улице, ни после - на берегу, когда солдаты заливали в мотор катера бензин, слитый на ночь, а я ждал около, никто из проходивших даже не задержал на мне своего взгляда.
Наконец, катер спустили на воду и мне велели садиться. Наш до зубов вооруженный катер медленно двинулся вдоль берега, направляясь к Кара-Дагу. Я смотрел на знакомые бухты и заново переживал все перипетии вчерашнего дня. Вместе с тем ко мне возвращалось хладнокровие и желание бороться, хотя шансов на победу не было никаких. В голове моей быстро сложилась легенда, скрывающая истинную дату и технические приемы побега.
- Так откуда вы выплыли? - спросил у меня один из офицеров.
- Из бухты Змеиной, - ответил я.
- А как добрались до бухты Змеиной?
- Пешком, я шел по тропинке.
- А лодку как?
- Лодку нес в рюкзаке.
Моторист, по знаку офицера, увеличил скорость. Когда на берегу оказывались люди, офицер приказывал остановиться и спрашивал их:
- Вы не видели вчера вечером человека с красно-синим матрацем или с надувной лодкой?
Все отвечали отрицательно. В СССР всем известно, что заявлять себя свидетелем опасно. Неровен час - со свидетелей да в обвиняемые попадешь!
Когда мы приблизились к бухте Змеиной, я показал на нее. Катер подошел ближе, офицеры осмотрели берег, посмотрели друг на друга и приказали мотористу идти дальше.
В Сердоликовой бухте и в бухте-Барахте стояли палатки и в них жила какая-то молодежь. Точнее сказать не "какая-то", а - особая молодежь, ибо обыкновенным людям ночевать в бухтах Кара-Дага категорически запрещено, что даже в моем обвинительном заключении впоследствии было записано. Не сделав этой особой молодежи никакого замечания за ночлег в запрещенном месте, офицеры только повторили свой вопрос: "Не видели ли?" и снова получили отрицательный ответ.
Когда катер прошел мимо всех бухт и на полной скорости приблизился к Ревущему гроту, один из КГБ-шников высказал догадку:
- А может быть, вы стартовали отсюда?
- Я уже ответил вам: из бухты Змеиной, - спокойно возразил я.
Катер прошел еще между Золотыми Воротами Кара-Дага, заглянул и в бухту Разбойник, а потом моторист развернул его на обратный курс и на полной скорости помчался в Коктебель.
В Коктебеле меня пересадили в "Победу", два автоматчика по бокам, и повезли в Симферополь.
Часть 3. Числится за кгб
Глава 17. Крымское Управление КГБ
Я проснулся с тяжелой головой. Мои вчерашние мысли мои вчерашние заботы еще не ушли. Я невольно подумал о том, где бы я сейчас находился, если бы не случилось несчастья. Я вспомнил, что вчера ветер был попутный, хоть и слабый. Если поставить парус "бабочкой" при таком ветре, то худо-бедно 2,5–3 км/час я бы имел. Следовательно, за сутки я бы прошел около 70 километров. Теперь бы до турецких берегов оставалось около 280 километров. Чем дальше от Крымского берега, тем ветер свежее, а потому и скорость хода больше. А если бы направление ветра изменилось, я бы перешел на весла…
И вдруг вместо безбрежного моря я как-то сразу увидел реальность: маленькую тюремную камеру, деревянное ложе без матраца и без одеяла, металлическую дверь, окно-щель где-то у самого потолка, парашу… Меня охватило ужасное, безысходное чувство. Наверно тоже самое почувствовала бы птица, если на лету ее схватили и заковали. Она мысленно все еще летит. Она не может и не умеет понять, что все кончено. Однако, это так. Никогда больше эта птица не полетит, не сможет даже крылом пошевелить.
Утром меня повели на допрос. В комнате столы стояли буквой Т. За главным столом сидел обставленный различными средствами связи и сигнализации пожилой человек с неинтеллигентным, злобным лицом. Он походил на Мефистофеля, чей скульптурный портрет я видел в Казанском соборе, превращенном коммунистами в атеистический музей. У Мефистофеля были погоны подполковника КГБ. Сбоку сидели еще два человека в штатском: молодой и старый. Мне велели сесть на стул в углу. И стул и столик перед ним были прикреплены к полу.
Мефистофель начал допрос по форме: фамилия, имя, отчество, адрес, родители, братья, сестры, семья? Затем спросил, зачем я находился в 10 километрах от берега, в надувной лодке?
Я повторил то, что написал накануне в объяснении.
- Значит вы веруете в Бога? - спросил меня Мефистофель.
- Да, верую.
- Почему же ваш Бог не помог вам? Ведь, вы наверное молились перед побегом? - скверная улыбка искривила его губы.
- Вы слишком примитивно понимаете веру в Бога, - ответил я. - Бог далек от вашего принципа: "Ты - мне, я- тебе!"
- Ну, мы еще выясним, действительно ли вы так веруете в вашего Бога. А сейчас скажите мне другое: вы признаете себя виновным в намерении бежать из Советского Союза, то есть в преступлении, оговоренном статьей 75 Уголовного Кодекса Украинской ССР?
- Это не преступление. Всеобщая Декларация Прав Человека, под которой стоит также подпись Советского правительства, заявляет: "Каждый человек имеет право покидать любую страну, включая свою собственную, и возвращаться в свою страну".
- А где вы могли читать Декларацию? - искренне удивился Мефистофель.
- Вы правы. В советских библиотеках она изъята, но я тем не менее читал.
- Если вы знаете Декларацию, почему тогда вы решили бежать из Советского Союза, а не обратились за официальным разрешением и не уехали по-хорошему?
- Потому что тех, кто обращается с подобными просьбами, вы прячете в сумасшедшие дома.
- Откуда вы это знаете?
- Знаю. Слухом земля полнится. И эфир- тоже…
- А-а-а! Эфир! Тогда понятно, кто вас подстрекал! Скажите, а зачем вам был нужен телефон Американского посольства в Москве, который мы обнаружили на вашей самодельной карте ветров и течений Черного моря?
- Телефон мне был нужен для того, чтобы попросить у них экземпляр расследования по делу об убийстве Президента Кеннеди. "Голос Америки" и дал этот телефон своим слушателям с целью распространения следственных материалов.
- Не для чего больше? Только для этого?
- Да, только для этого.
- И вы звонили в Американское посольство?
- Нет. Вы сами знаете, что нет. Ведь каждый звонок туда КГБ наверняка записывает на пленку. Наведите справки и убедитесь в том, что я не звонил.
- Хорошо. Кстати, о справках. Мы нашли в ваших вещах справку из домоуправления о том, что вы жили в кухне. Зачем вы взяли с собой эту справку? Чтобы показать ее на Западе? Проще было купить себе кооперативную квартиру, чем таскать в кармане подобную справку и злобствовать по этому поводу!
- На какие деньги? Вы разве не знаете, что однокомнатная квартира стоит более 4000 рублей, а инженер зарабатывает в месяц всего 90 рублей!
- А как другие покупают? - наивным тоном спросил Мефистофель.
- На зарплату никто квартир не покупает, также как дачу или машину! Кто в СССР живет на зарплату, тот находится на грани нищеты и ему не до покупок квартир!
- А на что покупают? - допытывался Мефистофель.
- На ворованные деньги покупают, на деньги, полученные от взяточничества, спекуляции, коррупции!
- Интересно, - загадочно произнес чекист и обратился к пожилому человеку в штатском:
- Пятьдесят шестая?
- Конечно, пятьдесят шестая! - ответил тот.
- А зачем вы взяли с собой в Турцию все свои документы? - снова обратился ко мне Лысов.
- Для того, чтобы турки могли идентифицировать мою личность и не приняли бы меня за советского шпиона.
- Разведчика! - мягко поправил меня молодой человек. - Шпионы - это те, кто работает против Советского
Союза, а кто работает в его пользу - те называются разведчиками.
Я ничего не ответил и подполковник продолжал:
- А что вы думаете о бегстве Светланы Аллилуевой?
- Правильно сделала.
- Вот как? А почему?
- Думаю, что не стоит больше об этом говорить.
- Ну, хорошо, продолжим о вас. Вы написали в своем объяснении, что в СССР притесняется церковь. Но я знаю здесь, в Симферополе, одного профессора. Он ходит молиться в церковь. Ну и пусть себе ходит! Никто его не притесняет! Объясните нам, в чем вы видите притеснение церкви?