Однако постепенно внутренние распри снова ожесточились. Одинаковые слова получили различное значение, различное толкование в зависимости от того, кто их произносил: представители старого режима цеплялись ещё за традиции прошлого, взбудораженный деньгами народ проявлял всё меньше желания подчиниться любой законности.
"Однажды вам пришлось бы тогда навестить своего друга в тюрьме, где в мрачных камерах, словно в гостиной, велись беседы и слышался смех, а на улицах, окружающих тюрьму, улюлюкающая толпа требовала доступа в это заведение. Прогуливались по проникнутому деловитостью центральному рынку, по залам или садам Palais Royal, где ораторы, махая руками, стоя на столе, будоражили зажигательными лозунгами толпу. Среди зелени Тюильри, озарённой солнечными лучами, вдали от всякой суеты, элегантные женщины прогуливали своих детей. В это же время Национальная гвардия разогнала на Champs-Elysees собравшуюся там группу, которая собралась, чтобы начать восстание. И, наконец, блестящий вечерний спектакль в опере, где всё оставалось по-прежнему, превращал такой день в "смутный сон". Однако через два года на улицах Парижа рекой лилась кровь". (Segur)
Не связанный какими-либо условностями, традицией и ограничениями, молодой Очер наслаждался своим приключением от души. Он был слишком юн, чтобы судить о трагических последствиях постепенного ослабления национального строя, не говоря уже о гнусных влияниях, которые при этом также имели место и были неразрывно связаны с этой опасной игрой.
Чтобы выиграть время и "разъяснить положение в Париже", как выразился Ромм, он послал своему господину самым длинным путём, морем, пакет с листовками. Скрывая правду, Ромм добавил: "Мы собираемся отправиться в Южную Францию, а затем в Германию, Голландию и Бельгию, после чего вернемся в Россию… В Германии Павел мог бы углубить свои знания в немецком языке, которые так важны для его страны, а также изучить юридические науки. Я хотел бы, чтобы он изучал также английский язык, чтобы читать наиболее известные литературные труды, написанные на английском языке…" О псевдониме Павла Ромм не написал ни слова.
Пятого октября 1789 года граф Александр Сергеевич Строганов писал в своём письме: "Мои дорогие друзья! Ваши письма меня очень беспокоят, так как вы находитесь в городе, в котором, как сообщают газеты, царит беспорядок, происходят волнения… Между тем курьеры, прибывающие один за другим, сообщают, что мы одерживаем над турками победу. Надеюсь, мой любимый сын, что и Ты одержишь победу в борьбе со своей инертностью и леностью… Посылаю Вам свой портрет, по-моему, очень удачный, нахожу большое сходство с собой. Внизу художник написал стихи, которые мне совершенно не понравились, однако мне не удалось их стереть.
Дорогой Ромм, прошу Вас заказать большой портрет моего сына в масле у лучшего художника… Вы доставите мне этим большую радость".
Несмотря на то что молодой Очер не поддерживал никаких отношений с Императорским Российским посольством в Париже, поведение, активная деятельность Павла Строганова, наследника самого большого состояния в России и сына близкого друга Екатерины II, не ускользнула из поля зрения российского посла во Франции Смолина. 16 апреля он отправил с курьером донесение государыне.
Это донесение достигло цели раньше листовок с информацией о революции во Франции, которые Ромм отправил графу Александру Сергеевичу Строганову. Государыня приказала, чтобы оно было немедленно доведено до сведения Высшего Совета. Граф Александр Сергеевич Строганов был осведомлён, что наставник его сына – Жильбер Ромм, которому доверили воспитание молодого человека Павла Строганова, записал его в "Клуб якобинцев" ("Club des Yacobins"). Этот клуб был основан, чтобы натравить весь народ на правящие классы. Граф Александр Сергеевич Строганов должен избавить своего сына от подобного влияния. О возвращении Ромма в Россию не могло быть и речи, вернуться в Россию Ромму не разрешили.
В своих письмах даже снисходительный граф Строганов стал проявлять определённое беспокойство по поводу воспитания своего сына. В марте 1790 года он настоятельно просил Ромма уехать из Парижа: "На дворе стоит весна, и я уверен, что Вы используете возможность отправиться в путешествие…" В следующем письме он снова разъяснил: "Я расцениваю посещение полиции не так, как Вы. Не могу себе представить, на каком основании они сочли необходимым нанести этот визит. Надеюсь, дорогой Ромм, что Вы проявите необходимую осторожность и примите надлежащие меры… Вы у всех на языке, вокруг Вас такой шум… Вся Европа следит за событиями во Франции, за событиями в Париже. Должен признаться, что от этих событий не ждут ничего хорошего".
Граф Александр Сергеевич Строганов ещё не заметил изменения в поведении Жильбера Ромма и поэтому 20 июня 1790 года заверил его ещё раз в своём полном доверии.
"Моё доверие к Вам, дорогой Ромм, нисколько не изменилось, и я не вижу причин относиться к Вам в дальнейшем по-другому… Тем не менее, моя просьба, моя рекомендация уехать из Парижа вызвана серьёзными соображениями. Я настоятельно прошу Вас выполнить мои пожелания. Почему Вы не едете в Вену, где имеются все предпосылки для воспитания моего сына? Наш посол в Австрии и его заместитель очень уважаемые и заслуженные люди. Они с удовольствием помогут Вам в любом отношении…"
Даже после донесения российского посла во Франции граф Александр Сергеевич Строганов при всём желании никак не мог поверить во всё, о чём писал из Парижа русский посол во Франции государыне Екатерине II.
Александр Сергеевич старался не обидеть Жильбера Ромма:
"Разразился скандал, – писал граф Строганов. – Сколько раз за то время, пока этот скандал созревал, я просил Вас настоятельно уехать из Парижа и даже из Франции. Более ясно выразить своё желание я просто не в состоянии… Поймите же, в конце концов, что Вас просто не знают, не знают, что Вы за человек, дорогой Ромм. Не могут понять чистоту Ваших замыслов. Считают очень опасным, что молодой человек, мой сын Павел, находится в стране, в которой царят хаос и анархия. Опасаются, что на моего сына, наследника графа Александра Сергеевича Строганова, могут оказать влияние принципы, которые не разделяет правительство его страны. Утверждают, что Вы, охваченный азартом, в пылу воодушевления, ничего не предпринимаете, чтобы оградить моего сына от подобного влияния. Говорят, что Вы оба вступили в "Клуб якобинцев" – этот клуб называют также "клубом бешеных" ("Club des enrages"). Этим слухам я противопоставил свою веру в Вашу честность и порядочность…
В настоящее время я вынужден, к величайшему сожалению, отозвать своего сына, и таким образом лишить его уважаемого воспитателя и учителя, притом в такое время, когда ему такой учитель и воспитатель особенно нужен…"
В ответе Жильбера Ромма на это дружелюбное и вежливое письмо графа Александра Сергеевича Строганова содержалось бурное проявление лицемерного протеста:
"Впервые Вы дали мне почувствовать, дали мне понять громадную разницу, огромную пропасть между отцом и воспитателем… Вы лишаете меня своего доверия на основе своих размышлений, которые Вы не сочли нужным мне изложить в своём письме". "Вы совершенно не интересуетесь особыми чувствами своего сына".
И далее Жильбер Ромм, по всей вероятности, имея в виду Теруань де Мерикур (Theroigne de Mericourt), впадает в якобинский стиль, выражая свои мысли в манере якобинцев:
"Разве преступно любить скромную простоту, справедливость, свободу, порядок, мирную жизнь, честность и мудрую скромность – сплошь такие качества, которые необходимы именно тогда, когда дело идёт о противоположных мнениях, амбициях и интересах. У вашего сына и в настоящее время такое же восприятие различных сторон жизни своего народа, как и при его отъезде из России. У него сохранились такие благородные качества, как чистота и доверчивость, свойственные молодости. Да поможет ему Господь сохранить их ради него самого и ради Вас… Его воспитание было слишком стремительным, к тому же оно было сковано многочисленными ограничениями, чтобы можно было достичь в течение необходимого времени подлинного успеха".
Эти упрёки звучат верхом неискренности, крайне необдуманными, особенно если принять во внимание то исключительное внимание, которое граф Александр Сергеевич Строганов уделял вероломному воспитателю и учителю своего сына.
"Я не хотел бы причинить беспокойство Вам и Вам подобным, которые весьма неохотно дышат одним и тем же воздухом с учителем, – добавил Жильбер Ромм с насмешкой. – От всего сердца жаль мне тех, кому предстоит подобная жизнь… Ваше окончательное решение мы будем ждать у моей матери в деревне, где она живёт".
После приезда Ромма и Павла в Риом умер Клемент, верный слуга Павла. На его похоронах было решено совершенно отказаться от религиозных обрядов и похоронить его на новый лад, как подчеркнула как бы между прочим местная газета. Это был бестактный, нелепый поступок, который ускорил дальнейшее развитие событий, так как больше не представлялась возможность прослеживать за двуличием Жильбера Ромма, за его лицемерием.
К этому времени граф Александр Сергеевич Строганов решил избегать всяких столкновений как с Жильбером Роммом, так и со своим сыном. Он просил Демишеля оказать содействие и изложить Жильберу Ромму письменно мнение графа Строганова, при этом самым вежливым образом, о том, что Александр Сергеевич рассматривает свои прежние соображения лишь как "предположения".
В ноябре 1790 года граф Александр Сергеевич Строганов получил от Павла письмо. Оно состояло из набора высокопарных лозунгов, которым его научили в Париже. Павел писал, что он в самом деле член "Club des Yacobins", что он уже дважды представлял этот "Club des Yacobins" в Национальном собрании, чтобы "воздать должное и прославить вселенную". Его намерения и цели благородны и чисты. Он на стороне справедливости и преклоняет перед революцией колени, однако считает совершенно неприемлемым перенесение революционных потрясений в российские условия. От него, видимо, ожидают, что он может изменить свои убеждения, как флюгер от дуновения ветра, не учитывая, что его взгляды основываются на справедливости, здравом смысле и чувствах, которые нельзя без всяких колебаний просто так отбросить, нельзя не принимать во внимание… Он уже давно решил, что ему не следовало бы возвращаться в Россию, если бы не его отец, к которому он испытывал глубокое уважение и любовь. У него открылись глаза на все ужасы деспотического режима; с тех пор как он познал народ, который в одно мгновение сбросил с себя ярмо тирании, избавившись от угнетения, сладкий голос свободы звучит призывающе в его ушах… Ему не суждено было участвовать в последующих событиях.
Граф Александр Сергеевич Строганов делал всё от него зависящее, чтобы его сын возвратился в Россию. Он послал за Павлом своего племянника Новосильцева , который, "несмотря на свою молодость, был достаточно рассудительным и осмотрительным". Его сопровождали Демишель и Воронихин. Они должны были убедить Павла вернуться в Россию. Александр Сергеевич вручил им значительную сумму денег, чтобы они передали эти деньги Жильберу Ромму в знак признания его заслуг; однако Ромм сначала отказался от них. Когда же сумма была утроена, то уже никакая республиканская совесть не препятствовала Жильберу Ромму взять эти деньги.
Строганов тактично воздержался от передачи указания о том, что Жильберу Ромму запретили возвращаться в Россию. Но так или иначе, Жильбер Ромм как воспитатель Павла Строганова уже изжил себя. Павел в нём больше не нуждался.
В декабре 1790 года Павел в сопровождении своего двоюродного брата, Демишеля и Воронихина находился на пути домой, в Россию. Новосильцев старался избегать любых споров, так как Павел с юношеской наивностью заметил в своём письме из Меца, что он не может разъяснить, насколько он хорошо образован. Кроме того, им не повезло, так как пришлось сталкиваться в каждом трактире с аристократами. В пост-скриптуме он передал приветы "другу человечества – Ромму". Он подписался именем "Павел Очер".
Все прежние расхождения во мнениях с его воспитателем и учителем были забыты. Ныне он вспоминал лишь о том счастливом времени, которое они провели вместе с Жильбером Роммом, о путешествиях и экскурсиях, пеших и на лошадях, о дурманящей игре в политику. Из Страсбурга он написал ещё раз, чтобы поблагодарить Ромма за все его заботы. В конце письма он приписал: "Предпочитаю пасть жертвой деспотизма с чистой совестью. Его удары направлены против честного человека – как волны моря разбиваются о скалу, стоящую неподвижно средь прибоя". Такие туманные, неестественно звучащие метафоры были полностью в стиле многословной риторики, которую молодой Павел Строганов усвоил на заседаниях клуба якобинцев.
В окружении преданных друзей восемнадцатилетняя "жертва деспотизма" вернулась к своему любимому отцу, графу Александру Сергеевичу Строганову, после чего Павел направился в своё поместье, расположенное вблизи Москвы, где находились его мать и сестра. Здесь, в Подмосковье, Павел должен был образумиться и научиться соразмерять свои чувства с действительностью, пока будут продолжаться годы его учения.
Между тем революция продолжалась, но её неосуществившиеся идеалы оказали на будущее Павла значительное влияние.
Под мягким влиянием семьи Строгановых Ромм слишком поздно осознал себя в качестве воспитателя; высокопарным языком он изложил на бумаге советы своему ученику. Сам Жан-Жак Руссо не смог бы сформулировать их лучше. Без конца он твердил о "подлой информации", которую сообщили о нём и его деятельности, а также о тех, кто совершил эту подлость; о том, что его разлучили с Павлом, с его воспитанником. После того, как он таким образом попытался сказать молодому Павлу о его долге по отношению к своей стране и своему отцу, Ромм порекомендовал своему ученику проявлять должное уважение и внимание к законам, существующему государственному строю, религии и обычаям своей страны. На любом посту, на котором ему будет суждено находиться, он должен выполнять свои служебные обязанности с идеальной точностью.
В теоретических рассуждениях Жильбер Ромм всегда умел блистать.
Затем он поспешил вернуться в Париж, чтобы снова окунуться в водоворот революционных событий, в вихрь революции. Он не обладал ни стремительностью и неугомонностью Дантона, ни способностями и талантом Сент-Жюста, ни риторическим искусством Демулена, ни холодной жестокостью Робеспьера; таким образом ему удалось запечатлеть своё имя, оставить свой след в истории только в одном-единственном случае: он стал создателем так называемого "революционного календаря", который был инспирирован архаическим русским календарем, из которого Жильбер Ромм позаимствовал такие понятия погоды и времён года, как "просинец" и "студен" .
Русские архивы. Год издания 1863. С. 940.
Жильбер Ромм проливал слёзы по поводу страданий Белизара, но упорно не обращал внимания на чувства своих соотечественников. К этому времени он уже был готов теоретически оправдать тех, кто шагал по трупам. 10 августа 1792 года, после взятия штурмом королевского дворца Тюильри и убийства его защитников, был закатан в масло и заживо зажарен мальчик-поварёнок. В сентябре в тюрьмах систематически уничтожались тысячи беззащитных людей, на гильотине ежедневно умирало от пятидесяти до шестидесяти жертв, "в то время как народные трибуны первого часа отходили от революции лишь тогда, когда они убеждались, что она им больше не приносит ни славы, ни материальной выгоды".
После термидора (27 июля 1794 года) умерло на гильотине большинство друзей Жильбера Ромма, на той самой гильотине, в сооружении которой они принимали такое активное участие.
Год спустя, 17 июля 1795 года, суду были преданы Жильбер Ромм и пятеро его друзей, всех их приговорили к смертной казни. В их камеру тайком был передан кинжал. Жильбер Ромм первым вонзил его себе в сердце. Затем, вынув кинжал из тела их мёртвого товарища, остальные последовали его примеру.
Трёх из них, оставшихся в живых, отнесли на гильотину, один из них по дороге на эшафот скончался.
Эта кровавая сцена соответствовала демону насилия, в развязывании которого казнённые революционеры принимали такое активное участие.
Тайный советник Александра I
Несколько лет спустя, когда Павел гостил у матери в подмосковном имении Братцево, он познакомился с прелестной девушкой Софьей Владимировной Голицыной и вскоре полюбил её. Её обаятельный, но слабохарактерный отец постепенно растратил состояние семьи. Однако его умная и энергичная супруга, прозванная "Princesse Moustache" ("Княгиней с усами"), сумела, благодаря умному ведению домашнего хозяйства и жёсткой экономии на всём, снова восстановить материальное благосостояние семьи. Затем они долгие годы находились за границей. Деньги расходовались лишь самой княгиней: ни супруг, ни подрастающие сыновья не имели такой возможности.
Софья выглядела прелестно и производила на окружающих чрезвычайно приятное впечатление. За её обворожительной внешностью скрывались сильный характер и изысканный, тонкий ум. После возвращения из Италии она занялась переводом Дантовского "Ада", чтобы усовершенствовать свои познания в русском языке. Павел и Софья пришли к выводу, что, кроме европейского воспитания, у них много общего. Как и многим молодым людям, воспитанным за границей, им предстояло заново знакомиться со своим отечеством, со своей Родиной, и вскоре они проявили себя горячими патриотами. Всё свидетельствовало о том, что они предназначены друг для друга, и их семьи решили ускорить бракосочетание молодых людей. Их отношения превратились в счастливый и прочный брачный союз, несмотря на многочисленные испытания и длительную разлуку.
В 1794 году у них родился сын Александр. За ним последовали четыре дочери: Наталия, Аделаида, Елизавета и Ольга. В конце царствования императрицы Екатерины II молодые перебрались к отцу Павла, Александру Сергеевичу, в его петербургский дворец.
Старый граф Александр Сергеевич Строганов весь ушёл в заботы о здоровье его любимого маленького внука и переживания из-за того, что у маленького Александра болели зубы. Он просил свою невестку, которую он боготворил, не испытывать чувства обиды по поводу того, что вмешивался в дела, связанные с уходом, здоровьем своего любимчика, и просил успокоить его заверением, что бедное дитя уже не страдает из-за различных недомоганий. "Извини меня, – повторял Александр Сергеевич Строганов, – что я снова справляюсь, приняла ли ты все меры предосторожности в отношении здоровья маленького Александра – в чём я абсолютно уверен… Но если бы Ты знала, как вы все трое мне дороги, как я Вас люблю!.." Затем Александр Сергеевич сообщил, что их брата Андрея (Воронихина) приняли в Академию художеств, чему все очень рады, и что когда они приедут, он представит Воронихина уже в соответствующей форме, которую носят студенты Академии художеств.