В следующем письме Ромм проявляет большее благоразумие: "Нервность Павла объясняется его половой незрелостью, вызывая приступы летаргии. Если он физически чувствителен, то в духовном отношении инертен, безразличен и невнимателен". В порыве откровения и самоанализа Ромм признал: "Мне свойственны тяжелодумие и неуравновешенность, так проявляется мой темперамент. А с годами эти качества, к сожалению, усилились, что отдаляет от меня мальчика такого склада характера, как "Попо". Я долго размышлял об этом и пришёл к выводу, что вина за его поведение в значительной степени лежит, видимо, на мне… Мне не удаётся снова завоевать его доверие. Его успехи в русском языке незначительны. Мои личные ошибки в русском языке дают ему право на превосходство надо мной. Чтобы меня унизить, он их умышленно повторяет… Его рисунки свидетельствуют о полном отсутствии художественного вкуса. Математика, как, впрочем, и другие науки, вызывает у него скуку…"
Поскольку взаимоотношения графа Александра Сергеевича Строганова и его учителя Антуана были ничем не омрачены, он не слишком серьёзно относился к жалобам Ромма. Кроме того, граф был занят своими делами, тем более, что в этот период времени он часто находился при дворе в окружении государыни. Однако его письма к сыну свидетельствуют о его любви и заботе о нём, о его доброй и отзывчивой натуре. 20 мая он писал из Полоцка, куда он сопровождал Екатерину II на встречу с австрийским императором: "Наконец получил от Вас весточку, которую я с таким нетерпением ждал… Вы жестоки, друзья мои… Если бы Вы знали, как печалит меня Ваше молчание, Вы бы никогда не мучили меня… Однако, по всей вероятности, я несправедлив к Вам, и Вас не в чем упрекать… Вы ведь в этом не виноваты, всё дело в курьерской связи, которую Вы выбрали для пересылки Вашего письма… Я здесь сильно простудился, но не беспокойтесь – всё уже прошло. Мне помогло сильнодействующее лекарство… Наше путешествие протекает по-прежнему… Где бы государыня ни появлялась, она везде делает множество благодеяний… Мы пробудем здесь некоторое время, и, видимо, я Вам отсюда ещё раз напишу. До свидания, мои дорогие друзья. Не сомневайтесь, что я желаю Вам всего наилучшего и не забывайте меня, относитесь ко мне с любовью. С каждым днём я нуждаюсь в вашей любви всё больше.
Громкие жалобы людей, попавших в беду, убеждают меня в том, что тот, у кого есть друзья, нуждается в сострадании меньше, чем другие.
До свидания".
Спустя неделю граф Александр Сергеевич Строганов писал из Могилёва:
"Здравствуйте, мои дорогие, мои чудесные друзья. Я ушёл с бала, который даёт сейчас государыня, чтобы поделиться с Вами своими мыслями… Император Иосиф II направляется в Москву. Таким образом моё путешествие сократится на много дней… а каждый день приближает нашу встречу. Как я счастлив!
До свидания, мои дорогие друзья. К сожалению, мне придётся сейчас с Вами распрощаться. Я кладу на место своё перо, но моё сердце не перестаёт повторять, как Вы мне дороги, как я Вас люблю. Мой дорогой Ромм, обнимите моего любимого сына, моего "Попо" и любите его так же горячо, как и я. До свидания…"
Ранние путешествия
Развод родителей держался от "Попо" как можно дольше в тайне, о нём упоминалось как бы между прочим: "Мой дорогой Ромм! Мне необходимо Вам кое-что сообщить, что Вам, как я полагаю, не доставит радости. Один из уважаемых Вами друзей расстался навсегда с человеком, который по отношению к нему поступил несправедливо. Этот человек через несколько дней покинет нас…"
Ромм и его воспитанник собирались отправиться в путешествие по России, чтобы избавить Павлика от семейных сцен, которые могли возникнуть при расставании супругов. Сначала путешественники отправились из Москвы в Нижний Новгород и Казань, а затем – из Петербурга в Выборг и Иматру. Путешествие в эти российские города так понравилось Павлу, что в дальнейшем он ещё раз отправился по этому маршруту, а затем ещё дальше вглубь страны.
Граф Александр Сергеевич Строганов дал путешественникам множество рекомендаций. "Потихоньку да полегоньку", как образно пишет Ромм, они отправились в путь. За их тяжело нагруженной каретой следовали две лёгкие кибитки и две телеги с багажом. Их сопровождали архитектор Воронихин (он принадлежал к семье Строгановых), камердинер Павла Клемент, слуга Мясников и повар, а также кучера и конюхи. Время от времени их сопровождал военный эскорт.
18 июня 1784 года Ромм сообщил о большом приёме, который им приготовили в Петрозаводске и в Олонце. "Как это удавалось узнавать людям о нашем прибытии?", – удивлялся Ромм. Затем он записал: "Плохие дороги, плохие условия для размещения, неважная пища и бесконечные почтовые станции подвергли здоровье и настроение "Попо" испытанию".
По пути молодой граф часто проявлял интерес к увиденному, задавая Ромму различные вопросы. Так, например, после посещения водопадов на реке Вокша, он поинтересовался, почему понизился уровень грунтовых вод.
Ромм писал: "Простирающиеся поля пшеницы и считанные деревни в районе Нижнего Новгорода наводят на мысль, что там справляется с работой ничтожно малое количество крестьян. Петрозаводск же являет пример совсем обратного: множество населённых мест, очень мало запаханных земель, болота, песок, озёра, церкви и леса, и всё это в большом количестве, в том числе и рыба. В воздухе стоит гул от летающих комаров. Местные жители мучаются из-за неплодородной почвы и неблагоприятного для успешного ведения хозяйства климата. Можно только удивляться, что они ещё при этом испытывают привязанность к своей столь неблагодарной местности". Неудивительно, что Ромм осязаемо ощутил, насколько далеко он находился на самом деле от "la douce France" (милой ему Франции). Граф Александр Сергеевич Строганов часто поручал Ромму при подготовке к "Voyage pittoresque en Russie" ("Живописному путешествию по России") обсуждать с Павлом его собрания рисунков, географических карт и описаний городов и памятников, которые он к этому времени усердно подбирал. Второго декабря 1785 года Александр Сергеевич прислал Ромму и Павлу перевод этих описаний; граф Строганов страстно желал, чтобы они разделили его радость, когда ему удавалось приумножить это сокровище, как называл он эту коллекцию. "Она предназначена для Тебя, мой дорогой сын, я посвящу её Тебе. Чем больше я трачу время на эту коллекцию, тем больше она доставляет мне радость. Я собираю материал, подобно пчеле, порхающей с одного цветка на другой, я всюду в постоянном поиске".
В своих письмах граф Александр Сергеевич Строганов никогда не упрекал сына за его поведение, на которое Александру Сергеевичу жаловался его учитель и воспитатель Жильбер Ромм. Строганов косвенно использовал жалобы Ромма в своих тактичных напоминаниях Павлу, как себя следует вести:
"Твой дневник, мой дорогой сын, доставляет мне большую радость. С графом Мантейфелем, который только что вернулся из путешествия по России, – четверть пути он проехал верхом, – я долго и много беседовал… Он рассказывает обо всём очень скромно, хотя обладает обширными познаниями. Невольно у меня появилось желание, чтобы ты стал похож на него…"
Письма Александра Сергеевича Строганова заканчиваются часто намёками: "Моё место рядом с тобой занимает месье Ромм, ты должен относиться к нему, как ко мне, твоему отцу, любить и уважать его, как будто он твой второй отец".
Ромму Александр Сергеевич писал:
"Как любезно с Вашей стороны, мой дорогой друг, передать мне известие от графа Головкина. Он написал мне превосходное письмо. Однако ему неизвестны обычаи царского двора. Совершенно невозможно прочесть его государыне в таком виде. Мы все вместе внимательно просмотрим его, подумаем… Чтобы выполнить просьбу М. du Рагу, необходимо преодолеть немало трудностей.
О том, что он предлагает, к сожалению, не может быть и речи. Наши уголовные законы находятся в хаотическом состоянии, потребовалась бы вечность, чтобы их собрать и привести в порядок. Нам нужны новые законы. Наша дорогая государыня как раз и занимается тем, чтобы их разработать, просило Её Величество советов и у меня. Свод законов уж почти готов… М. Дю Пари не должен распространяться об уголовных законах, предназначенных лишь для российского государства, а ограничиться общепринятыми всюду воззрениями и принципами, на которых основаны уголовный закон и уголовно-процессуальный кодекс. Только справедливость, снисходительность и доброта Екатерины позволит ей самой решить этот вопрос должным образом.
Самые добрые пожелания "нашему" сыну. Разве я не прав, называя его "нашим"? До свидания, друг мой".
Письмо, которое написал отцу Павел, несомненно, успокоило графа Александра Сергеевича.
"Дорогой и уважаемый отец, – писал Павел 15 февраля 1786 года из Киева. – Очень обеспокоен тем, что в течение целой недели от Вас не было никакой весточки. Мы здесь читаем письма Петра Великого, адресованные графу Апраксину , некоторые из них весьма недурно написаны. Эти письма проникнуты благожелательностью… Недавно нас пригласил на обед И. С. Колиус , здешний командующий. У него мы встретились с тремя братьями Ланскими и мадам Роже… У нас, к счастью, всё хорошо, мы надеемся, что и у Вас всё в порядке. Прошу Вашего благословения. Передайте привет моей маленькой любимой сестричке.
Твой послушный сын…"
Через три месяца Павел писал из Симферополя:
"Из Карасу-Базара мы направились в Сордак, Феодосию, или Кефу, а затем в Керчь, Еникале и Арабат. Феодосия была когда-то большим городом с двадцатью тысячами ремесленников и называлась Малым Константинополем. В настоящее время от неё остались одни развалины. На окружающих города стенах, сооружённых генуэзцами и армянами, сохранилось множество различных надписей. В Керчи, кроме церкви, реставрированной из старых обломков, нет ничего примечательного. В Еникале из пропастей постоянно идёт газ и сочится активный ил. Мы наполнили сосуд некоторым количеством этого газа и убедились, что этот газ может в любую минуту воспламениться. На обратном пути мы побывали в Карасу-Базаре в подземной пещере, в которой постоянно сохраняется лёд. В этой пещере мы увидели сталактиты из льда и камня, которые нам встречались ещё в Чардыне. Там находятся бездонные пропасти. Пасхальное воскресенье мы провели в этой пещере. Но, конечно, значительно хуже по сравнению с нашими семейными праздниками, когда Вы рядом, когда вся наша семья в сборе. Надеюсь вскоре увидеться".
Путешественники возвращались через Херсон, город, который ещё строился. Там уже была воздвигнута крепость, гарнизон которой насчитывал двадцать четыре тысячи человек, кроме того, там же были адмиралтейство, склады и арсенал из шести пушек. В гавани стояло несколько военных кораблей. Повсюду возводились здания, предназначенные для различных общественных целей, церкви и торговый квартал с двумя тысячами домов, в которых размещались магазины со множеством товаров из Греции, Константинополя и Франции. В порт то и дело входили всё новые торговые корабли из различных стран. Всё увиденное в Херсоне производило поистине неизгладимое впечатление.
Тем не менее Павла уже потянуло домой, и он решил вернуться как можно быстрее. Однако его стремление не могло так быстро осуществиться, как ему того хотелось, поскольку на украинских дорогах их тяжёлая карета увязала до колёсных осей в грязи.
Ромм решительно заявил о своём желании вернуться во Францию и даже перебрался из дворца Строгановых во французское посольство, воспользовавшись тем, что он жил в российской столице, в Петербурге, где находилось посольство его страны. И лишь благодаря стараниям графа Александра Сергеевича Строганова и французского посла графа де Сегура удалось уговорить его остаться ещё на один год.
Павел был произведён, как это было принято для сыновей высшего дворянства, в почётные лейтенанты Преображенского полка, однако ему разрешалось выезжать за границу и продолжать своё образование. Граф Александр Сергеевич Строганов пришёл к выводу, что плохое настроение Ромма вызвано его тоской по родине. Чтобы избежать в будущем трений между Роммом и его сыном, Александр Сергеевич Строганов устроил так, чтобы вместе с ним отправились в путешествие в Швейцарию и Францию двоюродный брат барон Григорий Александрович Строганов, его воспитатель Демишель, который был родом из провинции Овернь и дружил с Роммом, месье де ла Колиньер из французского посольства и Воронихин.
Павел, которому уже исполнилось пятнадцать лет, был симпатичным светловолосым молодым человеком высокого роста. Его учитель, несмотря на все возражения, показывался в своём родном Риоме на людях вместе с Павлом. Бесконечные намёки Ромма, что перед ними "уважаемые люди", относились к небольшому кругу его почитателей из его родного города. Видимо, Ромму так и не удалось избавиться от своего провинциального кругозора.
По пути во Францию они побывали в Дармштадте. Ромм писал, что Гессенские принцы произвели на его воспитанника большое впечатление, и Демишель и Ромм использовали любую возможность, чтобы на их примере воспитывать своих учеников. Однако их постоянные ссылки на Гессенских принцев вряд ли воодушевили их воспитанников.
Воронихин, которому нездоровилось, занялся зарисовками ландшафта на берегах Роны. Когда путешественники гостили в Риоме, он нарисовал портрет матери Ромма.
В ноябре 1786 года их маленькая группа остановилась в Женеве, откуда Павел писал отцу:
"Мы сняли квартиру в новом квартале города, который ещё не был построен, когда Вы здесь находились. Наши скромные апартаменты состоят из пяти меблированных комнат, кухни и других помещений. Всё выглядит довольно уютно и приятно, отсюда открывается чудесный вид… Квартира стоит нам сорок луидоров в год. Кухарке платим восемь луидоров. Ездили в Лозанну, где побывали у княгини Горчаковой. Ходили также в евангелистскую церковь и на могилу княгини Орловой. Андрей тут же набросал рисунок. По возвращении в Женеву мы нанесли визит баронессе де Руфан, урождённой Головкиной, она сейчас в своём загородном доме. Интересовалась Вашим здоровьем. Надеюсь, что Ваше самочувствие всё это время было хорошим, ведь когда находишься друг от друга далеко, нельзя быть ни в чём совершенно уверенным".
Немного отступив, Павел продолжал:
"Я принимал бы участие в светских беседах в Женеве с большим удовольствием, если бы у меня было больше опыта, как себя вести в обществе. Окрестности здесь чудесные. Во время наших ежедневных прогулок мы ведём полезные и приятные беседы. Встретили М. Vernet (М. Верне), Вашего старого учителя истории, он, конечно, расспрашивал о Вас. Верне, видимо, к Вам очень расположен. Ему уже восемьдесят девять, и хотя Верне из-за своего преклонного возраста уже больше не читает лекций, он разрешил нам посещать его один раз в неделю, чтобы мы могли из беседы с ним почерпнуть знания, получить пользу.
Он Вам кланяется. Мы будем три раза в неделю слушать лекции по физике и химии. Мы были несколько раз у М. Саргина, с которым я с удовольствием беседую. Сохранил о Вас хорошие воспоминания и М. Ponchard (М. Поншар). Короче говоря – все, кто Вас знал, Вас любят и ценят.
Считаю для себя честью пожелать Вам счастливого Нового года…"
Кроме посещения лекций по физике и химии, молодые люди брали уроки верховой езды, фехтования, танцев и музыки. Их консультировал сам директор академии М. Сенеев. Поскольку занятия по химии могли состояться лишь в том случае, если за отсутствующих учеников вносилась соответствующая сумма, то Строгановы без всякого колебания вносили недостающую сумму, и занятия продолжались. Павел снова писал:
"Здесь в театре для всех желающих давали бал, наподобие "Bals de L’Opera" в Париже. Кажется, он имел большой успех… Давно что-то нет никаких вестей от мамы, меня это очень беспокоит. Очень прошу Вас написать мне о ней, и как можно скорее. (Павел не знал, что родители развелись.) Мы ходим на лекции по астрономии, которые читает профессор Malet (Мале), тот самый, что ездил в Россию, чтобы наблюдать путь Венеры вокруг Солнца… Из всех предметов мне больше всего нравятся физика, астрономия и химия… Был на погребении мадам Веселовской, муж которой был при Петре I посланником в Вене".
Несмотря на присутствие двоюродного брата, которому удавалось определённым образом смягчить напряжённость отношений Павла и его воспитателя, Ромма трудно было урезонить. Он писал графу Александру Сергеевичу Строганову:
"У Павла, безусловно, доброе сердце, к тому же он добродушный, обладает здравыми суждениями, быстрым восприятием.
У него сильная воля… Однако он не предан житейским нравам, – добавил Ромм без всякого юмора. – Ещё совсем недавно страдания, например, Белизара или судьба Сократа, вызывали у него слёзы… а ныне, чем больше он развивается физически, тем больше скудеют его чувства. Он не может никак решить, какому поприщу себя посвятить – дипломатическому или военному… Присутствие рядом с ним воспитателя является для него символом искусственно затянувшегося детства".
Направленность и содержание тогдашней философии были в то время весьма трогательными, слёзы расценивались как признак "благородной чувствительности".
Граф Александр Сергеевич Строганов писал сыну 12 мая 1787 года:
"Посылаю Тебе дневник с описанием путешествия государыни, чтобы Ты был в курсе событий, происходящих при дворе… Государыня издала только что указ, запрещающий дуэли, так как эти варварские обычаи прививаются и у нас… Ты пишешь, мой дорогой сын, что опечален тем, что не смог в этот пасхальный праздник исполнить свой христианской долг, так как в Женеве нет православной церкви. Поверь мне, что никто не требует от Тебя невозможного; если честно делаешь всё от Тебя зависящее, что помогает стать полезным членом общества, и если Ты безукоризненно себя ведёшь и придерживаешься твёрдых моральных принципов, то Всевышний Тебя благословит, как это делаю и я".
В письме от 30 ноября 1787 года Павел поделился мыслями с отцом о ходе русско-турецкой войны: "С радостью узнал, что противнику не удалось захватить город Кинбурн, что он не попал в руки противника. Дело в том, что в здешних газетах мы прочли, что город захвачен турками, что русский гарнизон разбит, генерал-лейтенант Суворов умер от потери крови. Денно и нощно молю Всевышнего, чтобы эта война поскорее закончилась, и закончилась нашей победой. Здесь прекрасная погода, очень тепло. Не верится, что на дворе декабрь".
Письмо пятнадцатилетнего Павла от 23 февраля 1788 года преисполнено избытком чувств: