Как только закрывалась калитка садика перед ревущим Витюшей, мы облегченно вздыхали и спешили домой. Косте надо было идти в школу, ему до каникул оставалось три дня. Мне дома надо было присматривать за квочкой с цыплятами. Проходя мимо задворков детского дома для детей, чьи родители погибли на войне, наше внимание привлекла большая куча золы, которую выгребли и выбросили перед новой закладкой в плиты дров и угля, для приготовления еды детям. Костя подошел и с краю по щиколотки босых ног зашел в золу и сказал мне, что зола теплая и можно погреть ноги.
Утро было прохладным. Я решил погреться основательно и с разгона прыгнул в кучу золы по колени и тут же пулей выскочил и на огромной скорости с ревом побежал домой. Оказалось, под золой еще горел уголь. Пока я бежал с моих ног шкура летела в разные стороны. Костя меня догнать не мог, а я, не добежав до своего дома, упал. На мои вопли выскочила тетя Саша Пономаренко, мать большого семейства музыкантов. Увидев мои ноги, она схватила меня в охапку и потащила к себе во двор лечить. Налила в таз теплой воды и добавив туда соли опустила мои ноги в теплую и соленую воду. Тут я взвыл пуще прежнего, вырвался из цепких рук тети Саши и с воем на одной ноте помчался домой на остатках ног.
Мамы дома не было, хорошо, подоспел запыхавшийся от бега за мной Костя. Я закричал: "Воды! Принеси холодной воды!" Костя сбегал к колодцу и принес ведро ледяной воды. Я не стал дожидаться тазика. Всунул то, что осталось от моих ног, прямо в ведро.
С перепугу Костя от греха подальше убежал в школу, забыв при этом дома портфель. Потом оказалось, что вместо портфеля по рассеянности своей он схватил раколовки, удочку и, с горя по поводу случившегося со мной, вместо школы побежал на реку.
Вскоре пришла мама на обед и увидела удручающую картину – меня с облезлыми ногами в ведре с водой и беспрерывно воющим, квочку с цыплятами, хозяйничавших в рассаде помидор на грядках огорода.
Благодаря стараниям мамы мои ноги стали подживать. Вскоре я стал потихоньку ходить по двору.
В августе умерла бабушка Матрена, мне тоже хотелось проводить ее до кладбища. Ходил я еще слабовато, опираясь на палку, и Костя никак не соглашался меня сопровождать. Наконец мама прикрикнула на него, и он, ворча на меня, согласился. Когда зашли на улицу, где жили бабушка и дедушка, невысоко над нами пролетал самолет "кукурузник", тогда так их называли. Летчик был в шлеме, очках и рукавицах, и смотрел вниз на село. Мы помахали ему руками, он тоже, приветствуя нас, поднял кулак, одетый в перчатку.
"Бежим! – закричал Костя, – Он сейчас бомбить начнет!" И ломанулся в калитку чьего-то двора. Я заковылял за ним, не обращая внимания на собаку, рвущуюся с цепи. Залезли в дровяной сарай и стали пережидать предполагаемую бомбежку. Самолет давно улетел, видно посчитав нас очень маленьким объектом для бомбежки, а я и Костя тряслись от страха в сарае. После похорон бабушки, угадайте, куда нас понесло? Правильно, на Днестр…
Обновки
Весну мы ждали с нетерпением. Когда за день стаивал лед на стеклах крохотного окошка, вставленного освещать печь, Костя и я тоже помогали весне – слизывали лед языками. И вот он, долгожданный день! Нас выпускают во двор, но уже не в трусиках и босиком. На заработанные отцом от плетения корзин деньги нам пошили штанишки с помочами и разрезами сзади (на аварийный случай), купили рубашки и сандалии.
Подбежав к сараю, мы с удивлением обнаружили, что ни козы, ни предполагаемых козлят там не было.
– Тато! А где наша коза?
– Не знаю, должно быть, волки нашли ее по следам и съели, – усмехнувшись, сказал тато.
– Скажите спасибо, что до вас не добрались, – намекнул он на тот случай, когда мы без трусов вернулись домой.
Мы переглянулись, вспомнили подозрительные шорохи, поскребывания за окошком, притихли.
– Ладно, не горюйте, никто ее не съел. Мы с мамой козу продали. Подкопим еще денег и купим корову. Повеселев, мы тут же забыли козу и стали придумывать еще не купленной корове имя. Перебрав изрядное количество имен, решили назвать корову Майей.
Ликвидация
Ноябрь… На улице и во дворе грязь, слякоть. Уходя на работу, мама закрыла на замок горницу, где находились сундук и кое-какие другие вещи, которые Косте и мне не доверялись. Закрыла входную дверь дома также на замок, но замок значительно солиднее, чем на дверях горницы, и ушла на работу. Мы маялись без дела взаперти, и не могли придумать чем бы заняться (игрушек у нас не было, даже деревянных). Какие там игрушки после войны! Несколько пустых автоматных гильз, да пара снарядных осколков. Да и то приходилось это прятать от родителей. Косте удалось выдернуть из стены вбитый гвоздь, поковырявшись в замке, висевшем на дверях горницы, он открыл его. Мы вошли. Конечно же наше внимание привлек сундук, обычный и привычный предмет роскоши, в то время практически в каждом доме. Сундук не был закрыт на замок, и мы без труда подняли его крышку.
В нем находились вышитые полотенца, нитки разного цвета и много разной мелочи. Нас заинтересовали больше всего конфеты "Золотой ключик". Набив карманы конфетами, мы хотели было выйти, но тут мы увидели небольшой сервант, слепленный из глины и прилепленный к стене, его полки были пусты, только на верхней, довольно высоко для нашего роста, лежала какая-то тетрадь и металлическая коробка.
Тут нашего Костю понесло:
– А ты знаешь, что наш тато никакой ни сержант, он капитан-разведчик. Если не веришь, то давай достанем тетрадь, там все написано. Он (тато) просто не хотел, чтобы все знали.
Верхняя полка была все же довольно высоко. Стульев, да и вообще мебели никакой в доме не было. Вдоль стен стояли лавки, широкие доски, прибитые к вбитым в землю кольям. Гостей, если приходили, рассаживали на эти лавки. Стол был (без стола никак), стоял он под иконой, вот и вся мебель. Покрутив головой, Костя не нашел ничего подходящего, чтобы стать и дотянуться до верхней полки. Решил использовать меня вместо лестницы. А кого же ещё? Других в доме не наблюдалось.
– Нагнись! – сказал Костя.
Я нагнулся, и он ловко вскарабкался мне ногами на плечи. Я, насколько у меня получилось, выпрямился.
Он достал тетрадь и коробку, приказал мне нагнуться, чтобы слезть. Положив добычу на стол, мы, в первую очередь, открыли коробку, в ней тато, оказывается, хранил свои награды. Вдоволь налюбовавшись наградами и примеряя по очереди их на себе, ходили строевым шагом по горнице орали "Хенде хох"! и "Гитлер капут!", пока не охрипли. Затем мы стали изучать записи в тетради. Так как я читать еще не умел, да и Костя не был большим грамотеем, вздохнув, отложили тетрадь.
Похоже тато записывал рацион выдачи овса лошадям, ни о какой разведке и речи быть не могло. Знаменитые разведчики Великой Отечественной Войны: Николай Кузнецов, Иван Кудря и даже Рихард Зорге не были знакомы с нашим тато. Мы сложили награды в коробку, при этом Костя припрятал у себя гвардейский знак, думая, что я ничего не замечаю. Вернуть на место взятое для изучения Костя попытался воспользоваться тем же трюком, что и вначале.
Но силы я подрастерял, усердно маршируя и выкрикивая антифашисткие лозунги. Ему и в голову не приходило поднять на своих плечах меня, к тому же я был на треть полегче чем он. Вскарабкался Костя опять на мои плечи ногами, я стал выпрямляться и тут силы покинули меня, мои коленки задрожали, подогнулись и я упал на пол, как загнанная нерадивым седоком лошадь. Костя зацепился обеими руками за полку, повисел немного и рухнул вместе с глиняным строением рук человеческих, так же, как и я, на пол, а куда же еще!
Куски глины, деревянные полки, пыль – все это попало на нас, двух незадачливых исследователей. Ну что ж, семь бед – один ответ, – решил Костя на правах старшего. Отряхнули мы с себя куски глины, застрявшие где только можно было, пыль, то есть на ушах, в самих ушах, на голове в одежде, подняли из-под груды ликвидированного нами вчистую хлипкого строения рук человеческих тетрадь, коробку с наградами и положили аккуратно на стол.
А дальше больше – у нас созрел план побега из закрытого на замок дома.
В комнате, где нас оставила мама, было и окошко, которое смотрело в сарай. Одевшись, мы кое как протиснулись в него, помогая друг другу, вышли в сарай, затем в незапертые двери сарая, и подались на улицу в сторону магазина. В магазине конечно нас никто не ждал, да и денег у нас на покупки, само собой, и в помине не было. Недалеко от магазина, в одном из дворов, мы увидели похороны.
– Интересно кто умер, давай посмотрим!
Старший брат сказал: "Значит так тому и быть". Хоть я и боялся покойников, но куда денешься, не послушаешься, получишь затрещину, пришлось идти. Во дворе стоял гроб, в гробу лежала покойница, старая бабушка. Вокруг гроба ходил батюшка, который помахивал кадилом, отпевал ее. Вдруг мне показалось, а может так оно и было, покойница открыла глаза, поглядела и опять закрыла (потом Костя утверждал, что так оно и было).
Батюшка продолжал отпевать покойницу, а мы стремглав, мимо магазина бежали к базару. Прибежав к базару, мы увидели, что там все же намного веселее, чем на похоронах. Главное, здесь вертелось небольшое деревянное колесо обозрения. (Кто не поверил, что деревянное, советую обратиться к истории этого рода развлечений). Ага! Поверили! И на том спасибо! Ну а Костя и я, открыв рты, смотрели на это чудо и на катавшихся счастливчиков.
А уж как нам хотелось покататься… Да кто же позволит, откуда деньги у нас на мероприятие. Вдруг Костю что-то осенило.
– Стой здесь, а я пойду попрошу хозяина, может разрешит нам покататься бесплатно.
Поговорив с мужчиной цыганской внешности, Костя стал усаживаться в кресло колеса обозрения. Когда я подбегал к нему, он уже поднимался вверх и успел крикнуть: "Он разрешил только мне одному!". Это потом, спустя время, я понял, что за свое удовольствие он отдал гвардейский знак.
Ну а пока… Пока я с завистью наблюдал, как Костя катается. Вдруг в колесе что-то хрустнуло и оно, накренившись на бок, остановилось. Все! Колесо заклинило. Но самое интересное, что наш авантюрист Костя застрял на самом верху, это меня сильно не опечалило. "Так тебе и надо обманщик!" – в душе злорадствовал я. Постепенно колесо стало пустеть, так как было невысоким и многие смогли спуститься на землю самостоятельно, но только не Костя, он застрял, как нарочно (Бог шельму метит), на самом верху.
Беспомощно и тоскливо он смотрел вниз и терпеливо ждал, когда его освободят из плена. Мне тоже пришлось ждать, а куда денешься, дома где нами было ликвидировано старинное творение рук человека, нас ожидала приличная порка, очень приличная. Мне одному отдуваться? Нет, дождусь-ка я лучше Костю. Мне сильно захотелось есть. Подняв в очередной раз глаза к Косте, я увидел, что он что-то жуёт. Тут я вспомнил: да у меня в кармане конфеты, взятые из сундука! В общем, жуем конфеты, Костя вверху, я внизу.
Только через пару часов, если не больше, починили рабочие колесо и освободили Костю. И что дальше, спросите Вы… Что-что… Домой мы не сильно-то и спешили, там после устроенного нами погрома, плюс побег… Дело окончилось хорошей поркой, ну очень хорошей… А подвела нас наша "аккуратность" – не положи на стол коробку и тетрадь, может быть, и было бы нам зачтено наше бормотание (не знаем, само все свалилось, землетрясение…), не убедило родителей, улики нашего лихого набега на горницу, игнорируя замок, лежали на столе.
P.S. Не берите, дети, с нас пример, не поступайте так как Костя и я. Слушайтесь своих родителей и все у вас будет хорошо!
Школа
Приближался сентябрь. Я хвалился всем, что тоже пойду в школу и научусь писать и читать. И вот наконец первое сентября, меня с трудом отмыли, приодели, дали в руки пошитую тряпочную сумку для книг (книги выдавали в школе) и босиком отправили в школу. Костя сдал меня учительнице первого класса Анне Ивановне, а сам убежал в свой класс. Русская школа № 3 семилетка, низенькое, приземистое, построенное до войны здание. За партой, к которой меня подвела Анна Ивановна, сидела девочка, по годам похожая на пятиклассницу. Я стал упираться, не хотел сидеть с девочкой, к тому же такой великовозрастной. Она смотрела на меня, как кошка на цыпленка. Кое-как затолкав меня к Люсе за парту, учительница дала мне букварь, карандаш и тетрадь.
Через несколько дней я настолько охладел к учебе, что в школу шел как на каторгу. Не потому, что я не хотел учиться, дылда Люся Правовская держала меня под контролем, она изображала из себя учительницу, а я был у нее единственный ученик. Когда мы списывали с доски детали букв для начала, Люся крепко сжимала мою руку с карандашом и водила ей по моей тетради, затем все это перечеркивала и ставила мне двойку или единицу. И все же буквы я кое-как уловил, остальное, увы, стараниями Люси я не усвоил. Жаловаться мне и в голову не приходило – ни учительнице, ни дома. Учительница, конечно, видела, что происходит за нашей партой, но не обращала на забавы Люси никакого внимания. Видимо потому, что отец у Люси работал заведующим мукомольной мельницы и маслобойки. А мой тато простой ездовой.
Я стал нервным, по пустякам расстраивался и плакал. В конце учебного года всем объявили результаты, я и Люся остались на второй год в первом классе. Об этом я дома и Косте не сказал, решил подождать до осени, может передумают и переведут во второй класс. Первого сентября я пошел в школу пораньше, зашел во второй класс и занял место за пустующей партой. Вскоре класс стал заполняться учениками. Учительница зачитала список в журнале, увидела, что один ученик вроде бы лишний. Увидев меня, подошла, схватила за руку и потащила упирающегося в первый класс.
Там уже ждала меня, улыбаясь, Люся. От ужаса я закричал и вырвавшись от учительницы побежал опять во второй класс. Так повторилось еще пару раз. Запыхавшаяся, покрасневшая от злости учительница отпустила меня и пошла за директором школы.
Директор Богачёв Иван Иванович, видно, был наслышан о способностях Люси довести кого угодно до истерики и принял решение оставить меня во втором классе. А Люся из школы исчезла. Вскоре с помощью других учеников я догнал ребят и стал учиться без проблем и в конце учебного года успешно перешел в третий класс.
На каникулах летом я в колхозе помогал маме собирать горох. Когда горох собрали, пошел помогать тато опрыскивать виноград. За мои труды колхоз наградил меня похвальной грамотой. Я ею очень гордился. Такой в школе ни у кого не было. Осенью меня приняли в пионеры.
Антисемит
Однажды на уроке литературы произошло такое событие, которое круто изменило мою налаживающуюся жизнь в школе. Шел, кажется, 1956 год. Предмет преподавала молодая учительница Ида Иосифовна. Мне лично и в голову не приходило, кто она по национальности, я был всего лишь в пятом классе, и мне вообще были все одинаковы. В нашей школе учились и молдаване, и русские, и казахи и прочие, никто этому никакого значения не придавал. И вдруг мой якобы умышленный поступок всколыхнул всю школу.
А дело было так. Урок был по повести Николая Васильевича Гоголя "Тарас Бульба". Одна из девочек класса (не помню кто) рассказывала эпизод, в котором Андрия Бульбу разбудила и увела с собой к прекрасной паненке в крепость татарка.
– И кто еще хочет добавить? – спросила Ида Иосифовна.
Тут меня, знатока литературы, вынесло, как из табакерки.
– Она не сказала, что там был "жид" Янкель, который рассказал Тарасу, куда ушел Андрий.
Учительница застыла на месте и побледнела, хотя всегда была розовощекая. Класс замер. Но ничего такого не произошло. Ида Иосифовна сказала: "Садись, все правильно…". Класс оживился. Потом, после уроков, мой товарищ Гриша Галат объяснил, что я совершил глупость, то есть бестактность. Что учительница наша по национальности еврейка, то есть в простонародье – "жидовка"; и что в классе у нас есть ученики-жиды из детдома, и они мне это так не оставят.
Вскоре меня тихонько исключили из пионеров при оценке "отлично" по поведению. На меня посыпались колы и двойки по всем предметам. Но так как это происходило в конце учебного года, я успел перейти в шестой класс. Но до этого перехода сбылось пророчество Гриши Галата. Я заметил, как две девчонки из детдома – Женя Гвай и Света Флейшман – стали ко мне неравнодушны. То подножку подставят, то щипают, то дадут тумака. Меня это задевало, кулаки у них были крепкие, откормленные на харчах государства. А я светился насквозь и гремел костями, за что и был прозван Кощеем бессмертным.
Так вот эти две девицы решили разобраться со мной. По фамилиям было понятно, что тогда на уроке им слово "жид" не понравилось. Это в наше время за слово "жид" евреи затаскают по судам, а тогда просто если могли догнать, то били.
На большой перемене к нам в класс зашел здоровый детдомовец из старших классов – Богданов Боря. Поигрывая большим ножом, он сказал, глядя на девиц: "Они хотят разобраться с тобой". Флейшман ударила сзади меня кулаком в затылок, затем между лопаток. Гвай спереди пыталась ударить меня между ног:
– По яйцам бей, по яйцам! – верещала в истерике Флейшман. Я же пацан хоть и худой, но не сдавался.
Они визжали от злости, что не могут справиться с таким худышкой (к тому же голодным). Так эта драка и закончилась ничем. Прозвучавший звонок, охладил пыл девочек, дравшихся за честь нации. Я не питаю антипатии к евреям или к каким-то другим национальностям, но этот случай мне врезался в память. Где они теперь, наверное, уже постаревшие, наверняка толстые тетки? Вспоминают ли они, загорая на берегу Мертвого моря, драку с худым, голодным сельским мальчиком? За честь собственной нации? Думаю, что вряд ли…
Поиски Хоттабыча
В четвертом классе уроков добавилось за счет литературы, истории и географии. Эти предметы я любил, но литературу больше. Пристрастился к чтению книг. Читал все подряд. Начал с Гоголя и добрался до зарубежных классиков. Чем толще книга, тем больше она меня интересовала. Свет в селе еще не провели, и если родители вечером куда-то уходили, то мне удавалось читать при керосиновой лампе. Лампа стала предметом шантажа со стороны Кости – в том смысле, что он грозился рассказать о растрате керосина родителям. Мне постоянно приходилось задабривать его и припрятывать для него конфеты, пряники и прочие угощения, которые давали нам приходившие гости.
Прочитав однажды книжку "Старик Хоттабыч", я с нетерпением ждал лета, чтобы понырять в Днестре и, если повезет, достать такой же сосуд, какой нашел Волька Костыльков, в котором был запечатан старик Хоттабыч. Допустим, коза заскочила в колхозную кукурузу, босым по колючкам бежать за ней… а тут под рукой старик Хоттабыч… да мало ли что, дров напилить ржавой пилой, затем нарубить их тупым топором или, представьте себе, Хоттабыч мне говорит при учителях: "О, Володька, мудрейший из мудрейших!" Что ни говори, а все же приятно! Не подумайте только, что я хотел превратить Хоттабыча в слугу, нет, за это могли из пионеров выгнать, раскулачить и сослать в Сибирь, где, говорят, очень холодно, а я холода сильно боюсь, мне зимой и на печи хорошо…