- Мне это очень трудно вам разъяснить … Хочу, чтобы Он помог мне понять, что плохо и что хорошо, что надо делать и чего не надо… Чтобы во мне жил, во мне самом. Чтобы было, примерно, как когда есть хочется … Чтобы я знал, что услышу Бога - и ладно будет. Помолился - и все понятно … Нет, не умею я этого рассказать вам, Всеволод Сергеевич! Чувствую, а выразить не могу.
Задушевный разговор Миши и Брянцева был прерван донесшимися до них отчаянными криками.
- Всеволод Сергеевич, уважаемый редактор! Брянцев! Господин Брянцев!
Брянцев и Мишка оглянулись в сторону этих криков и остолбенели. Представшая перед ними картина была действительно фантастична. По полевой дороге, шедшей к трассе, двигалась мажара, впряжены в нее были замызганная лошаденка с выщипанным хвостом и пузатая корова с отвислыми сосцами дряблого синеватого вымени. Правила этой парой замотанная до глаз платком баба в ватной телогрейке военного образца. Над полком мажары возвышались три яруса ящиков и плетенок, а на этом сооружении восседали Пошел-Вон и немецкий солдат, обнявшиеся из чувства самосохранения и балансировавшие при толчках на выбоинах. Из щелей ящиков и между прутьев плетенок со всех сторон торчали гусиные головы на по-змеиному извивавшихся шеях.
Гуси гоготали. Пошел-Вон неистово орал. Баба колотила хворостиной коровенку. Сохранял спокойствие один лишь солдат, не то державший за талию вихлявшегося во все стороны Пошел-Вона, не то державшийся за него.
Корова вполне обоснованно с ее коровьей точки зрения решила посторониться от обгонявшего воз автомобиля и повернула на пахоту. Лошаденка подалась за нею. Воз накренился, как корабль в бурю, гуси с трепетным волнением загоготали, а Пошел-Вон и немец, не размыкая тесных объятий, спланировали на землю и сели на ней в той же позе.
Вопли Пошел-Вона после этого изменились как по форме, так и по содержанию. Теперь он выкрикивал высоким фальцетом ругательства на четырех диалектах Верхней и Нижней Германии, чем, безусловно, восхищал молчаливого немца. Не уложившись в рамках языка Гёте, он перешел на язык Шекспира, потом на французский, блеснул яркими молниями благородной кастильской речи и закончил исторгнутой из самых глубин сердца русской клеветнической идиомой по адресу матери того же немца.
Оглушенный этим потоком слов немец молчал. Мишка и Брянцев схватили друг друга за плечи и тряслись в спазмах безудержного смеха.
Пошел-Вон освободился из объятий отпустившего его при виде военного автомобиля немца и, спотыкаясь на пахоте, но, все же ритмически вихляясь, подошел к Брянцеву.
- Черт знает что, глубокоуважаемый герр обершрифтлейтер, - обратился он к нему по-немецки, очевидно, ради солдата и затем перешел на русский, - это называется освобождением? Скажите, пожалуйста, - что за освобождение, если честный человек не может везти домой рождественского гуся?
- Ну, тут у вас их штук пятьдесят, - преодолевая смех, сказал Брянцев.
- Ровно шестьдесят и семьдесят позади, на другой подводе. Всего сто тридцать. Но количество не изменяет принципиального значения факта. Свободы нет! Личность подавлена! Разнузданная военщина попирает основные права священной собственности - это факт!
- Давайте лучше без философии, - прервал поток его красноречия Брянцев. - Изложите понятным языком, что, собственно, произошло? Почему вы здесь? Откуда эти гуси? Чьи они? Куда вы их везете?
- Извольте, отвечаю исчерпывающе точно по всем пунктам анкеты: гуси эти в количестве ста тридцати голов и шей принадлежат акционерному обществу, в составе дирекции которого Шершуков, бухгалтер типографии и я - оперативный директор. Откуда они? Из совхоза бывшего имени бывшего Михаила Ивановича Калинина. Куплены там за наличный расчет, как бракованные, потому что кормить их все равно нечем. Худы они, как фиваидские отшельники, но все документы в порядке. Везу я их, конечно, в город, как сами изволите видеть.
- Но что вы там с ними будете делать? - воскликнул Брянцев.
- О санта семплицита, - вильнул всем телом Пошел-Вон, - конечно, спекулировать! Гусь, как вам, может быть, известно, требует только двухнедельного откорма, после чего превращается в жирного ливанского агнца. Очень деликатное существо! Корма я уже добыл через немцев, помещение дает Шершуков при типографии, распространение фабриката на обязанности бухгалтера. Кооперативный принцип соблюден полностью. Но весь промфинплан сорван вот этим честнейшим гренадером и его камрадом… Обиднее всего, что они даже не патруль, а просто перевоплощение тех самых двух идиотов-гренадеров, которых черт не известно для чего понес через всю Европу! Заарестовали! Другой идиот-патриот едет на второй подводе.
- Дали бы вы вашему стражу пару гусей, и все обошлось бы благополучно, - деловито вставил свою реплику в речь Пошел-Вона Мишка.
- Десяток давал и еще денег! Не берет. Неподкупен, как Робеспьер. Честность - ужасный порок, запомните это, юноша! - отмахнулся от него Пошел-Вон.
- Вас самого я, пожалуй, смогу выручить. Наша военная машина внушит доверие вашему стражу. Но гусей придется оставить ему, - покачал головой Брянцев.
- Гусей? Оставить?! На пищеснабжение германской армии?! Нет, уж извините! Пусть лучше эта солдатня из моего собственного филея габерсуп себе сварит, Я остаюсь с гусями и умру вместе с ними! - стал в монументально-героическую позу Пошел-Вон. - Но вас, герр обер-шрифтлейтер, умоляю: приехав, тотчас же сигнализируйте о помощи доктору Шольте. SOS! SOS! SOS! "Титаник" опускается на дно морское, оркестр исполняет хорал "Ближе к Богу", капитан остается на рубке! Пять гусей редакции! Столько же чинам пропаганды! Два гуся доктору Шольте лично и два лично вам! Дирекция не останавливается перед затратами, - с жестом Короля-Солнца закончил свой реестр Пошел-Вон.
- Ну, там видно будет, - ответил ему Брянцев. - На Шольте я, конечно, тотчас налягу, но за успех не ручаюсь. Черт его знает, как он взглянет на всю эту историю. Ну, мы поехали! - протянул он руку Пошел-Вону.
- И возвратися ветер на круги своя… - раскланялся тот. - Vorwarts, Genosse! - хлопнул он по плечу немца. - Набирай высоту, мой добрый патриот!
Немец, не проронивший ни одного слова, залез на плетенки и протянул оттуда руку Пошел-Вону. Набрав нужную высоту, они снова обнялись. Баба густо замолотила хворостиной по острой спине пузатой коровы.
- Но, ты, сицилизма!
- У нее корова - сицилизма, а клячонка - керенщина! - кричал с воза Пошел-Вон. - Вполне политически образованная женщина! Ленин прав, и кухарка может управлять государством, по крайней мере, состоящим из полудохлых кляч и вконец заморенных коров.
ГЛАВА 30
Приехав в город, Брянцев остановил автомобиль у дверей редакции. Домой - потом. Это успеется. Сначала надо посмотреть, как идет дело с газетой, а заодно попробовать выручить Пошел-Вона с его гусями.
Котов стоял, склонившись над столом, и наклеивал на старый газетный лист вырезки корректур - компоновал макет очередного номера. Он на минуту оторвался от работы, чтобы обменяться с Брянцевым парою слов, и снова погрузился в нее - надо было втиснуть в столбец четыре не умещавшихся в нем строки.
- Значит, здесь все в порядке, - решил Брянцев, - машина работает нормально, о подробностях поговорим потом, - и направился к доктору Шольте.
Немец встретил его радостно.
- Знаю уже: доклады в Керчи прошли хорошо. О вашем … Мишке … Да, Мишке? Я верно его называю? О нем прекрасные отзывы. Конечно, и о вас тоже. Ну, рассказывайте подробнее ваши личные впечатления. Главное: как реагировала русская публика?
- На мой доклад - сдержанно, а вот слова Мишки безусловно задели многих за живое.
- Я так и думал, - кивнул головой доктор Шольте. - Следовательно, надо чаще делать такие доклады, на фабриках и даже в колхозах. А направлять на них именно молодых, новых людей. Было бы очень хорошо организовать группы таких пропагандистов и возбуждать там дискуссии. Но пригодных для этого, кажется, мало. Займитесь, подберите способных. Молодых, только молодых … Этого Мишку Ваку… Баку… - Никак не могу запомнить его фамилии, - возьмите лучше к себе в редакцию. Корректора найдем легко, а этот, безусловно, поможет вам подобрать молодых работников в кадр устных пропагандистов.
- Теперь расскажу вам забавный анекдот, - приступил Брянцев к выполнению миссии Пошел-Вона и, усиливая комизм встречи с ним и его гусями, рассказал о ней Шольте. - Надо помочь ему, герр доктор. Кстати, он обещает и редакции и команде пропаганды по пяти рождественских гусей, - добавил вскользь Брянцев.
- Не понимаю, в чем дело. Почему его задержали? Ведь свободная торговля не преследуется? Вероятно, наш солдат заподозрил контрабанду или кражу. Ну, я все это выясню, и наш общий друг не потеряет своих гусей. Однако, обещанное редакции и нам пусть дает! Скажите это ему. Пусть платит натуральный налог. Это будет справедливо, В солдатском рационе нет рождественского гуся.
- Да, еще одно дело, - остановил уже выходившего Брянцева доктор Шольте. - Этот милый старый доктор, заведующий городской санитарией, просит принять на работу его дочь. Она уже приходила. Я дал ей на пробу небольшую статью, но, но… она написала дикую нелепость…
Шольте порылся в аккуратно сложенных на столе бумагах и вытащил исписанный полудетским почерком лист.
- Она пишет: "Атака кирасир", - с ужасом воскликнул немец, подняв лист и потрясая им, - кирасир! Когда во всей нашей армии нет ни одного кирасира! Но взять ее всё-таки нужно, ради милого доктора. Подыщите ей, пожалуйста, какую-нибудь работу.
- Это Мирочка Дашкевич, - улыбнулся, взглянув на подпись, Брянцев, - я ее знаю. Очень хорошенькая девушка, но, кажется, столь же глупенькая. Ну, найдем что-нибудь для нее.
Вернувшись в свой кабинет, Брянцев затребовал по телефону Мишку и позвал к себе всех ведущих сотрудников. К его удивлению, вместе с ними вошла в комнату и Мирочка, свеженькая, разрумяненная легким морозцем, в голубой шубке с большим белым, пушистым воротником. Она издали поклонилась и скромно уселась на краешек длиннейшего редакционного дивана. Пришедший Мишка сел там же, но поодаль от нее.
Брянцев коротко изложил план Шольте.
- Ну, господа, у кого есть какие-нибудь соображения, дополнения, уточнения? - спросил он.
- Мысль, конечно, хорошая, - после некоторой заминки начал Вольский, - но подобрать кадр таких агитаторов будет очень трудно…
- На это дело мы пустим Вакуленко, - перебил Брянцев, - Шольте просил перевести его в редакцию. Поздравляю вас, Миша, - кивнул он студенту, - сообщения об успехе вашего доклада в Керчи нас обогнали. Шольте уже знал о нем, и именно этим вызван ваш перевод.
Мишка даже вскочил от удивления и его щеки густо зарумянились.
- Вот уж не думал. Я ведь так говорил там… от себя просто … Даже без конспекта.
Потому и хорошо получилось. Даже адмирала проняли вашей искренностью. А теперь запряжем вас в новое дело. Вы будете ведущим группы устных пропагандистов. Подберите себе, прежде всего, пять-шесть подходящих ребят или хотя бы двухтрех для начала … Найдете?
- Поискать, так найду. Дружки-приятели у меня везде есть. Найду, Всеволод Константинович, - уверенно ответил Мишка. - Есть у нас такие. Только выявить их надо!
- Я думаю, что с ними будет необходима предварительная работа, что-нибудь вроде бесед или даже семинара, - полувопросительно проговорил Котов.
- Безусловно. И это возложим на Вольского. У него организационные навыки центральных газет. Согласны? Вольский кивнул головой.
- Значит, вступаем на проторенную дорожку советской пропаганды? - криво усмехнулся Крымкин.
- А отчего же нет? - ответил ему Брянцев. - Если выработанный коммунистами метод радикален, то почему не применить его нам? Но вы ошибаетесь. Наша дорожка разнится от советской. Шольте допускает на предстоящих собраниях возражения и даже дискуссии.
- С предрешенным исходом, конечно?
- Исход этих дискуссий будет зависеть от нас самих, от убедительности наших слов, и думаю, что не нами, а самими фактами, самою реальностью он действительно уже предрешен, - холодно возразил Брянцев, - но превращать эти предполагаемые собеседования в демократическую говорильню мы, конечно, не будем.
- Этого не опасайтесь, Всеволод Сергеевич, - горячо вступился Мишка. - Если кто из прежних активистов теперь попробует рот раскрыть, так сам народ ему сразу заткнет. Кому советская житуха мила? Нету таких, кроме, конечно, партийных. Да и те тоже не без рассудка.
В продолжение всего этого разговора Мирочка строго выдерживала принятый на себя серьезный вид, но думала совсем о другом:
"Вакуленку выдвигают, - поняла она из слов Брянцева, - даже руководящую работу ему поручают. Вот уж не ожидала… А впрочем, - взглянула она сбоку на оживленное лицо Мишки, - почему бы и нет? Чем он хуже других? Как я этого прежде не замечала … Или он теперь изменился? Пожалуй, стал даже очень интересным. Только одет ужасно. Хоть бы меня не зачислили в эту группу … Что я там буду делать? Хотя … Хотя именно этого и требует от меня Котик".
Эти ее размышления были прерваны Брянцевым.
- Теперь с вами, госпожа Дашкевич, - подчеркнуто официально начал он. - Доктор Шольте передал мне ваше желание работать с нами и ваш пробный перевод… - Тут Брянцев сделал паузу, подбирая возможно более мягкие выражения. - Его удивило упоминание вами кирасиров, их стремительные, победоносные атаки, - заглянул он в лист, - откуда вы взяли этот, теперь совершенно исчезнувший род оружия?
- Из словаря Макарова. Там так напечатано, - с достоинством ответила Мирочка.
- В словаре Макарова издания 1888 года, - взял у Брянцева злосчастный листок Крымкин, - слово "панцер" действительно переведено чем-то вроде кирасира. Но беда в том, что в то время не было танков и это слово имеет теперь совершенно другое значение.
- Ну, так чем же я в этом виновата? - со слезами в голосе воскликнула Мирочка.
- Виноват, конечно, старик Макаров, - иронически согласился Крымкин, - мерзкий старик, доводит до слез неопытных, доверчивых девушек.
Углы губ Мирочки стремительно опустились. Напитанный ароматами тэжэ платочек уже готов был вспорхнуть к ее глазкам, но Брянцев не допустил его взлета.
- Пользуйтесь современными словарями, советского издания. Если нет у вас, то возьмите у меня. Вакуленко вас проводит … Первый блин комом, гласит пословица, но не огорчайтесь и переведите теперь хотя бы это, - подал ей немецкий журнал Брянцев, отметив в нем наугад какую-то статью.
"Еще расплачется здесь, что с ней тогда делать!" Но слезы стыда и обиды закапали из глаз Мирочки только на улице.
- Все, все говорят, что я прекрасно знаю немецкий язык. И Марья Фридриховна говорила, и немецкие офицеры теперь говорят. Проклятый панцер! - ткнула она носком ботика в свисавшую с крыльца ледяную сосульку. - Надо было ему попасться. Ну и что тут, собственно, такого? Ну, кирасир, ну, танк - не всё ли равно?
- Вы на этого Крымкина не обращайте внимания. Он всегда ко всем прицепляется, - пытался утешить ее Мишка.
- Такой вредный.
- На него всё равно никто внимания не обращает, а тем более Всеволод Сергеевич.
Мирочка еще прикладывала к глазкам надушенный "Белой ночью" платочек, но зимнее солнышко так задорно лезло в них, а свежий белый снежок так аппетитно похрустывал под ее ботиками, что вытирать было нечего. Однако и отнять платочка от глаз было тоже нельзя: положенная перед входом в редакцию краска (дома нельзя - мама сердится), конечно, смазалась с ресниц.
Девушка переложила платок в левую руку, а правой нагребла ком снега с забора.
- Ну, мы пришли, - остановился Мишка у дома Брянцева. Метко брошенный ком талого снега залепил ему глаза. "Теперь полчаса протирать их будет, а я тем временем…" - думала Мирочка, приведя в исполнение свой стратегический план.
Но Мишка лишь весело фыркнул, потряс головой и постучался в дверь.
- Подождите! - дернула его за рукав Мирочка. - Кто вас просил! Облом колхозный, даже этого не понимает… - с сердцем выхватила она из сумочки пудреницу и кругленькое зеркальце. - Держите! - сунула пудреницу растерявшемуся Мишке. - Не могу же я такой к ним войти.
На счастье Миры Ольгунка за шипеньем примуса не слышала стука Мишки и открыла дверь лишь по повторному, когда вся процедура тэжирования была уже благополучно закончена.
- Вот хорошо! - обрадовалась она и ворвавшемуся в чад кухонки снопу солнечных золотистых лучей и свежим, разрумяненным морозцем лицам пришедших, еще покрытым каплями снежной росы. - Мирочка! Миша! Солнышко! Все вместе разом! Вы уже здесь, Миша, значит, и Всеволод Сергеевич вернулся?
- Он в редакции, а когда придет домой, не сказал.
- Я к вам только на минуточку, Ольга Алексеевна, - совсем по-светски проговорила Мирочка и важно добавила: - по делу.
- Какая там минуточка, - тянула ее в комнату Ольгунка. - Прекрасная у вас шубка, Мирочка! Прямо прелесть! - поставила она девушку перед окном и отошла на шаг, любуясь на нее. - Настоящий шевиот, и какой тонкий! Где вы только его достали? А воротничок из ангорской козы! Еще б вам муфту такую же…
- Это все мамино, - скромно опустив глаза, ответила Мира, - у нее в сундуках нашлось. Там и муфта такая же есть. Но ведь теперь их не носят.
- Нет ни у кого, потому и не носят. А вы возьмите у мамы, и все только позавидуют. Миша, - накинулась она на стоявшего у дверей студента, - чего вы там, как пень, стали! Помогите снять пальто вашей даме.
- Я только на два слова, - еще упрямилась Мира, но Миша так энергично ухватил ее сзади за воротник, что она поскорее расстегнула пуговицы: "Оборвет еще, обломина".
- Какое же у вас ко мне дело? - с комической важностью спросила Ольгунка, усадив гостей. - Чем могу служить? - добавила она басом.
- Всеволод Сергеевич обещал мне, то есть разрешил мне взять его немецкие словари советского издания, - я ведь теперь перевожу для газеты.
- Ай-яй?! Значит, тоже приобщились к литературе? Сейчас я вам отыщу эти словари или по крайней мере постараюсь отыскать. У Севки такая скверная привычка засовывать нужные книги в самые неподходящие места. А мне запрещает наводить порядок. Словарь где-нибудь близко. Он часто в него заглядывал. Да вот он, перед носом, на столе лежит! Оба тома: и русско-немецкий и немецко-русский. Вам оба? - подняла со стола Ольгунка две пузатых книжки, густо набитые какими-то закладками.
- Если можно - оба.
- Получите, Только нет… - отдернула книгу Ольга от протянутой руки девушки. - Сначала я все это вытряхну. Всевка, подлец, мои девичьи драгоценности посовал… девичьи мечты мои … А я их до сих пор трепетно храню.
Она встряхнула книги, и из них посыпались на стол однотипные картонные листики, пожелтелые и сильно затрепанные по углам. На каждом виньетка: розовенький амурчик, целящийся из лука в пылающее среди цветов сердце.
Стоявший у стола Мишка взял один из листов и прочел вслух:
- Жасмин. Любви все возрасты покорны. Пушкин.
- Что это такое, Ольга Сергеевна? Старорежимные экзаменационные билеты, что ли?
- Экзаменационные билеты, - с обидой передразнила его Ольгунка. - Какие у вас догадки все плоские, меркантильные! Это "Флирт цветов", дорогие мои, игра такая! Замечательная игра. Мы в молодости ею отчаянно увлекались. Впрочем, откуда вам это знать? - с горечью добавила она. - Ведь у вас-то, у вашего поколения и молодости нет…