На другой стороне моста, названного в 1945 году американскими и русскими солдатами "Мостом свободы", виднелась группа людей в темных меховых шапках. Выделялась высокая фигура одного из советских официальных представителей в Восточном Берлине, с которым я вел переговоры об обмене заключенными. Теперь трем правительствам предстояло завершить этот обмен.
По нашей стороне Глиникер-брюкке прохаживались американские военные полицейские.
Позади остановились два автомобиля вооруженных сил США. Окруженный здоровенными охранниками, появился Рудольф Абель, изможденный и выглядевший старше своих лет. Пребывание в тюрьме в Америке оставило на нем заметный след. Теперь, в самый последний момент, он держался только благодаря выработанной им внутренней самодисциплине.
В августе 1957 года Абель попросил "назначить ему защитника по усмотрению ассоциации адвокатов". Выбор пал на меня. На процессе 1957 года я просил судью не прибегать к смертной казни, поскольку помимо прочих причин "вполне возможно, что в обозримом будущем американец подобного ранга будет схвачен в Советской России или в союзной ей стране; в этом случае обмен заключенными, организованный по дипломатическим каналам, мог быть признан соответствующим национальным интересам Соединенных Штатов".
И теперь на Глиникер-брюкке должен был состояться именно такой обмен во исполнение договоренности, достигнутой "после того, как дипломатические усилия оказались бесплодными", как написал мне президент Кеннеди.
На другой стороне моста находился пилот самолета У-2 Фрэнсис Гэри Пауэрс. В другом районе Берлина, у контрольно-пропускного пункта "Черли", должны были освободить Фредерика Прайора, американского студента из Йеля, арестованного за шпионаж в Восточном Берлине в августе 1961 года. Последней фигурой в соглашении об обмене был молодой американец Марвин Макинен из Пенсильванского университета. Он находился в советской тюрьме в Киеве, отбыв 8-летний срок заключения за шпионаж, и даже не подозревал, что в скором времени его освободят.
Когда я дошел до середины Глиникер-брюкке и завершил заранее обговоренную процедуру, можно было, наконец, сказать, что долгий путь завершен. Для адвоката, занимающегося частной практикой, это было более чем судебное дело, – это был вопрос престижа.
Я был единственным посетителем и корреспондентом Абеля в США в течение всего 5-летнего пребывания его в заключении. Полковник был выдающейся личностью, его отличал блестящий ум, любознательность и ненасытная жажда познания. Он был общительным человеком и охотно поддерживал разговор. Когда Абель находился в федеральной тюрьме Нью-Йорка, он взялся учить французскому языку своего соседа по камере – полуграмотного мафиозо, главаря рэкетиров.
Приближалось время расставания. Он пожал мне руку и искренне сказал: "Я никогда не смогу полностью выразить вам мою благодарность за вашу напряженную работу и прежде всего – за вашу честность. Я знаю, что ваше хобби – собирать редкие книги. В моей стране такие сокровища культуры являются собственностью государства. Однако я постараюсь все же сделать так, чтобы вы получили не позже следующего года соответствующее выражение моей благодарности"."
…Во второй половине 1962 года по моему адресу в Нью-Йорке на Уильям-стрит были доставлены конверт и пакет. В конверт было вложено следующее письмо:
"Дорогой Джим!
Хотя я не коллекционер старых книг и не юрист, я полагаю, что две старые, напечатанные в XVI веке книги по вопросам права, которые нам удалось найти, достаточно редки, чтобы явиться ценным дополнением к вашей коллекции. Примите их, пожалуйста, в знак признательности за все, что вы для меня сделали.
Надеюсь, что ваше здоровье не пострадает от чрезмерной загруженности работой.
Искренне ваш Рудольф".
К письму были приложены два редких издания "Комментариев к кодексу Юстиниана" на латинском языке.
…Рудольф Иванович вспоминал, что в начале мая 1960 года он, по стечению обстоятельств, оказался на несколько дней в тюрьме г. Льюисберга (штат Пенсильвания). 7 мая в субботу кто-то просунул через маленькое окошечко в двери камеры свернутую трубочкой газету. Первое, что бросилось в глаза, – это набранный огромными буквами заголовок: "Над Свердловском, СССР, сбит самолет У-2". Ниже, помельче, было напечатано: "Г. Пауэрс, пилот, схвачен русскими. Ему грозит суд как шпиону".
Конечно же, Абель в тот момент не мог даже и предположить, что минует еще какое-то время, его обменяют на американца Пауэрса, и настанет долгожданный день возвращения на Родину, к своей семье. Я сказал Рудольфу Ивановичу, что присутствовал на судебном процессе, который проходил в Колонном зале Дома союзов в Москве 17 августа 1960 года, где слушалось дело Пауэрса под председательством генерал-лейтенанта Борисоглебского. Шпиону грозила смертная казнь, но советский суд ограничился сравнительно мягким приговором – десятью годами лишения свободы. А через полгода Пауэрс получил помилование и был обменен на полковника Абеля.
Рудольф Иванович, обаятельный и мудрый человек, которого уважали и которым восхищались даже недруги, умер в 1971 году на 69 году жизни. Но у меня остались записи разговоров с ним, наспех сделанные заметки о встречах, когда он говорил раскованно и неординарно. Вот некоторые из его мыслей: "Самоотверженность предполагает высокую сознательность человека, чувство долга и ответственности перед обществом за свои действия. Храбрость – это способность преодолевать страх. Однако храбрость бывает разная. Случается безрассудная, показная. Но есть храбрость и отвага, основанные на чувстве долга, на трезвом учете обстановки и возможного риска. Чувство долга, умение правильно оценить обстановку – качества, которые также воспитуемы, и каждый человек может в повседневной жизни найти возможности проявлять эти качества и закалять их в себе…
Храбрость и отвага требуются от работников самых разных профессий. Эти качества необходимы и верхолазу, и альпинисту, летчикам, космонавтам, цирковым артистам, пожарным, охотникам и многим, многим другим. Никто из людей, работа которых связана с определенной опасностью, не пойдет на риск, если в этом нет необходимости. Это было бы безрассудством, а иногда даже преступлением. Для таких профессий опасность является "нормальным компонентом" работы, и каждый профессионал приучает себя к разумному поведению и принимает нужные меры, чтобы свести риск до минимума. Усилием воли можно подавить в себе страх, приучить себя выполнять работу, связанную с определенной опасностью. Развить и укрепить свою волю может каждый человек путем настойчивой работы над собой.
Работа разведчика изобилует моментами, когда ему приходится проявлять находчивость, инициативу, смекалку. Под бдительностью мы понимаем довольно сложный комплекс. Он включает в себя постоянное изучение обстановки, в которой работаешь, наблюдательность, самокритичность по отношению к своим поступкам и словам, тщательное продумывание всех своих действий, относящихся не только к работе, но и ко всему, что связано с окружением, обычаями и нравами людей.
Однажды в США я навестил одного знакомого бруклинского художника. Был он очень беден и, хотя живописец был неплохой, никак не мог продать свои картины. В момент моего прихода у него оказалось несколько его друзей, а сам хозяин с повязанным вокруг головы шарфом маялся от зубной боли. Выяснилось, что у него несколько дней болит зуб, а к врачу он пойти не может, ибо нет денег. Я тут же вытащил бумажник и вручил ему двадцать долларов, посоветовав немедленно идти к стоматологу.
Казалось бы, что в этом поступке особенного? Но в действительности он вызвал большое недоумение у друзей моего знакомого, да и у него самого. Среди большинства американцев не принято предлагать деньги, если тебя прямо об этом не просят, да еще без расписки и не оговорив сроки возврата. Такая, казалось бы, мелочь может кончиться для разведчика плачевно. К счастью, в данном случае все обошлось благополучно, если не считать, что в дальнейшем мне пришлось немало потрудиться, чтобы сгладить неблагоприятное впечатление от своего промаха…"
Как-то в одной из бесед я спросил у Рудольфа Ивановича о судьбе предателя Хейханнена, который провалил нашего нелегала. "После суда он запил, – сказал Абель. – А потом… Потом я прочитал в газете "Нью-Йорк Джорнел Америкен", что "главный свидетель по делу советского шпиона полковника Абеля погиб в таинственной автомобильной катастрофе…" Это случилось, по-моему, в середине февраля 1964 года. А несколько позже умер и мой адвокат Донован. Мир праху его…"
На одной из боковых аллей Донского кладбища неподалеку друг от друга стоят два памятника. Один – Конону Трофимовичу Молодому, другой – Рудольфу Ивановичу Абелю, "крестному отцу" Конона. Правда, Абель никогда не рассказывал эпизода, когда он, внедренный в фашистскую полицейскую службу, спас жизнь партизану Молодому. Может быть, это была одна из тайн, которую унес с собой Рудольф Иванович. Кто знает…
Глава 13
Я предупреждал Сталина
Все началось с телефонного звонка где-то в середине августа 1982 года, когда я уже находился в запасе внешней разведки Комитета государственной безопасности и занимал кресло заместителя главного редактора "Недели" – воскресного приложения "Известий". Звонил знакомый венгерский журналист с предложением встретиться с Шандором Радо, замечательным разведчиком-интернационалистом, отмотавшим порядочный срок в наших концлагерях по личному указанию товарища Сталина. Но поскольку к этому времени с культом личности отца всех народов было покончено, я взял на себя смелость встретиться с легендарным, не побоюсь этого слова, человеком, приехавшим погостить из Венгрии.
Шандор Радо пожелал беседовать со мной наедине и приехал без сопровождения в редакцию, где я встретил его в проходной вестибюля, у "милиционеров", как мы ее называли. Передо мной предстал невысокий, добродушный на вид толстый человек в роговых очках на носу и с объемистым портфелем в руках. Поздоровавшись, поднялись на пятый этаж, где находился мой кабинет. Мой необычный гость разделся и удобно устроился в кресле напротив меня. Наступила небольшая пауза, которую я прервал самым стереотипным образом:
– Вам кофе или чай?
– Предпочтительнее коньяк…
В те времена в моем сейфе вместе с разными бумагами стояли две заветные бутылки – одна с водкой, другая с коньяком, лежала начатая коробка шоколадных конфет и пачка крекера. Всего этого нам оказалось вполне достаточно.
– Как устроились, товарищ Радо?
– Лучше, чем в сталинском концлагере… Кстати, не удивляйтесь моим сентенциям и учтите, прежде чем начать беседу, что я стал самым заклятым антисталинистом. Да, да, не удивляйтесь! Если бы был жив Сталин, я сказал бы ему, что он наиболее великий кретин всех времен и народов. Вы только представьте себе такую ситуацию: за неделю до нападения Германии на Советский Союз я дал шифровку в Главное разведывательное управление Красной армии о том, что война начнется 22 июня 1941-го… А 22 мая 1945-го меня по указанию этого усатого параноика упрятали на восемь лет строгого режима за то, что я оказался прав. Так что смотрите, стоит ли со мной общаться, уважаемый товарищ Колосов…
– Конечно, стоит. Каждый человек имеет право на свое мнение. Тем более вы, которого все считают человеком-легендой. Я журналист, и мне очень интересно услышать всю правду из уст не только очевидца, но и активного участника тех событий. А то ведь ходит столько всяких небылиц. Наш самый популярный детективщик Юлиан Семенов изобрел некоего советского разведчика Исаева-Штирлица, который запросто дружил с Шелленбергом и Мюллером, воровал секреты из-под носа у Гитлера и вообще был своим человеком в Третьем рейхе, а некоторые сочинители докатились до утверждения, что руководитель гитлеровской партийной канцелярии, то бишь Мартин Борман, способствовал передаче в "третьи руки" совершенно секретных сведений, касающихся войны Германии с СССР, с тем, чтобы они были доведены до сведения советского правительства…
– Это стопроцентная чушь. Все обстояло значительно проще. Со мной работал один человек, который добывал интересующие нас сведения через лиц, примыкавших к скрытой антигитлеровской оппозиции в самой Германии, а также от немцев, эмигрировавших в Швейцарию.
– Это был Штирлиц? – я, естественно, шутил.
– Нет, это был антифашист Рудольф Ресслер. Псевдоним "Люци".
– Значит, Юлиан Семенов…
– Фантазер и болтун.
– Но вы рисковали жизнью, начав работать на советскую военную разведку. Ради чего?
– Тогда я считал себя интернационалистом и был до фанатичности наивным человеком. Фашистские орды топтали Европу, пытались уничтожить первую в мире страну социализма. Тогда, я подчеркиваю – тогда, для нас, антифашистов, не было цели более святой, нежели помочь Красной армии. Тогда многие разведчики-интернационалисты отдали свои жизни. Нет, не за Сталина, как писали многие ваши трепачи-историки, а за общее дело свободы. Кстати, многие интернационалисты уже тогда знали истинную цену Верховному Главнокомандующему. К сожалению, я не относился к их числу, хотя в моих руках были материалы, касающиеся "черных дыр" в биографии большевика Джугашвили. Но тогда я им не поверил…
Наша беседа была долгой и до удивительности доброжелательной. Но только часть ее мне удалось опубликовать в "Неделе" с большой порцией марксистско-ленинского вранья. И только сейчас я восстанавливаю всю истину. А тогда интервью проходило по обычной схеме.
– Товарищ Радо, а с чего все началось?
– С того, что я родился. Это случилось в 1899 году. Как видите, я пришелец из прошлого века. О длинной жизни лучше рассказывать коротко. Поэтому анкетно отвечу на вопросы, касающиеся моей биографии. Семья была бедной, жили мы в Уйпеште – это на одной из окраин Будапешта. Гимназию окончил с отличием. Учился, надо сказать, с удовольствием, особенно хорошо давались иностранные языки. Выйдя из гимназии, я уже весьма прилично знал немецкий, французский и английский языки, а позднее изучил итальянский и русский. Затем призвали в армию. Но я продолжал учиться. Заочно, естественно. В Будапештском университете на факультете юридических и государственных наук. Когда изучал право и экономику, в руки попали труды Маркса и Энгельса… Мир, в котором жил, предстал уже несколько в другом свете, по наивности, конечно. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда мне исполнилось 19 лет, я был уже полноправным и дисциплинированным членом Венгерской коммунистической партии. А дальше жизнь покатилась по прямой дороге. Во время венгерской революции был политкомиссаром артиллерийской колонны дивизии. После падения Венгерской советской республики эмигрировал в Австрию, затем в Германию. В 1924 году приехал в Москву, работал во Всесоюзном обществе культурных связей с заграницей, затем ученым секретарем Института мирового хозяйства Коммунистической академии. В 1926 году вновь выехал в Германию, где занимался научной работой. Потом, после прихода к власти фашистов, переехал сначала в Австрию, а спустя некоторое время во Францию. В Париже мне удалось открыть агентство печати "Инпресс", в рамках которого мы начали вести активную антифашистскую пропаганду. А в августе 1936 года в Женеве на рю де Лозанн, неподалеку от здания Лиги наций, в доме № 114 на шестом этаже я открыл картографическую фирму "Геопресс". Но это была уже не просто фирма, а разведывательная организация, которая должна была начать работу в случае возникновения непосредственной военной опасности для Советского Союза. Я получил псевдоним "Дора". Знаете, как мне его выбрали? Очень просто. Один из руководителей советской военной разведки сказал так: "А чего мудрить-то? Как фамилия товарища? Радо. Так давайте переставим две последние буквы в начало. Что получится? "Дора". Пусть так и будет…" Весной 1938 года в Женеве состоялась моя первая нелегальная встреча с гостем, приехавшим из Москвы. Это был представитель Центра, который сообщил о том, что я назначен руководителем разведгруппы в Швейцарии.
Что, говорите? А, слишком телеграфно и не совсем ясно, как я оказался в советской разведке? Что ж, расскажу поподробнее. Только уж наберитесь терпения…
Итак, после тридцать третьего года политическая жизнь в Европе стала очень тревожной. Нетрудно было предвидеть, что захватившая власть команда Гитлера не ограничится подавлением демократических сил внутри Германии и направит со временем свою агрессию против других стран. Такова природа фашизма. И тогда, осенью тридцать пятого года, в этом уже нельзя было сомневаться. И вот передо мной вновь остро встал вопрос: полностью отдать свои силы борьбе с лютым врагом или же отойти в тень, погрузиться в одну лишь любимую науку? Собственно, моя жизнь до сих пор давала верный ответ: научная деятельность может и должна сочетаться с борьбой за свободу, против агрессивных сил империализма. Разведкой, однако, заниматься не приходилось… Но что, по сути дела, означает для меня это новое поприще? Только перемену форм борьбы. Социальная и политическая же ее сущность остается прежней.
Да, прав был Эрнст Тельман, сказав, что Гитлер – это война. Муссолини – это тоже война… Фашистская Италия напала на Эфиопию. Лига наций объявила Италию агрессором, но что это изменило? Чернорубашечники и не собираются уходить с чужой земли. Агрессор не внемлет словам и уговорам. Он считается только с силой. Но где она, эта противоборствующая сила? Одна только антифашистская пропаганда не сможет, очевидно, серьезно повлиять на изменение политической атмосферы в Европе. Теперь настало время искать и другие методы и средства антифашистской борьбы – более эффективные и менее уязвимые в условиях повсеместного наступления европейской реакции. То, что мне предлагают, один из методов этой борьбы. Советский Союз, его Красная армия – единственная реальная сила, способная противостоять агрессорам. Если уж участвовать в борьбе против этой, должно быть неизбежной, войны, то так, чтобы твой вклад был серьезен, весом.
Да, без сомнения, работая в такой солидной организации, как советская военная разведка, я сумею принести гораздо большую пользу, нежели в качестве журналиста-антифашиста… Ну а как ученый что смогу сделать в этом плане? Почти ничего. В Германии гибнут лучшие люди. На моей родине хортисты задушили все живое, прогрессивное. Пусть другие, кого не мучит совесть, кому безразличны такие понятия, как человечность, свобода, мир, – пусть они уходят в "чистую" науку. Я свой путь выбрал. Наверное, он будет нелегким, но это достойный и честный путь.
Решение это круто изменило мою жизнь.