"Германский запас шведской высококачественной фосфорной руды, необходимой для производства стали, может быть растянут не более, чем на два-три года...", "Германская агентура в Англии потерпела новый провал. Группа немецких шпионов предстала в Маргейте перед судьей Гривз-Лордом по обвинению в нарушении "Оффишл сикрэтс акт"...", "Главными шпионами-диверсантами Германии в Дании являются Вальдемар Петш и Кнуеффкен. Последний работает также и на Интеллидженс сервис...", "Полковник Морузов, шеф "Сигуранцы", заявил, что к концу года с иностранными агентами в Румынии будет покончено...", "В Брюсселе абвер имеет своего агента в ближайшем окружении короля Леопольда. Его имя ...", "Граф Ежи Потоцкий, польский посол в США, сделал на приеме в посольстве следующие профашистские заявления...".
Сведения, подтверждающие друг друга и взаимоисключающие, сведения разной ценности и степени достоверности, точные и неточные, сведения стратегической важности и пустые, свежие и устаревшие, сведения злонамеренно и невольно дезинформирующие.
Отделить существенное от случайного, докопаться до ядра явления сквозь шелуху - не это ли задача разведчика! Но есть по закону диалектики и другая сторона вопроса: надо разобраться в существенности случайности, понять тонкую связь ее с необходимостью, проникнув в сущность явления. Разведка и есть поиск, раскрывающий необходимость за случайностями.
Берзин размышлял, анализировал, делал выводы, планировал ответные шаги. Он строил свою работу так, чтобы не подчиняться обстоятельствам, а встать над ними, подчинить их своей разумной воле, В этой борьбе он многого достиг. Он не знал, что вскоре обстоятельства окажутся выше его и уже ни один из его планов он не сможет осуществить.
Берзин все сильнее уставал и, чтобы отдохнуть, шел в подвал слесарить. Верстак под лампочкой, зубило, молотки, Берзин привычно закрепляет в тиски кусок металла, драчевым напильником снимает с него темно-рыжий налет ржавчины. Мысли его улетают в Ригу, к своему первому верстаку и первым в жизни рабочим инструментам. Но не только об этом думает он.
С силой, гораздо большей, чем в осажденном Мадриде, сердцем и мозгом ощущал Берзин растушую мрачную тревогу, порой цепенел от предчувствия непоправимого бедствия, горестных испытаний. Идет осень 1937 года. Уже арестованы и расстреляны как враги народа высшие командиры РККА - М. Н. Тухачевский, В. М. Примаков, И. П. Уборевич, И. Э. Якир, А. И. Корк. Аресты не обошли и Разведупр - исчезли ближайшие его сотрудники, старые чекисты А. X. Артузов, А. М. Никонов... В Разведуправлении разгоралась кампания по выявлению все новых и новых "врагов народа". Берзин был самой подходящей мишенью, но проходили дни, пропадало все больше разведчиков во всех органах военной разведки, а начальника Разведупра никто не трогал. Пока не трогал...
Усилием железной воли Берзин брал себя в руки, гнал прочь бесплодные раздумья, крепче держал штурвал своего корабля. В необходимости и важности для партии, народа, армии того дела, которое он делал, той службы, которую он нес, он никогда не сомневался.
Ключ вырезан. Теперь нужен личной напильник. Затем - бархатный. Ключ надо начистить до стального блеска, потом - отполировать. Готово. Десятки ключей изготовил он в те последние дни...
В ноябре Берзин отметил два последних праздника в своей жизни. Седьмого он отмечал 20-ю годовщину Октября в окружении блестящей плеяды помощников. Ближнее окружение - работники Управления и разведотделов в войсках. Но есть и дальнее - закордонники, разведчики в оперативных командировках во многих и многих странах мира: Абсалямов, Анулов, Басов, Биркенфельд, Бортновский, Винаров, Григорьев, Давыдов, Жигур, Зося Залесская, Зальберг, Зорге, Кидайш, Кирхенштейн, Колосов, Мамсуров, Маневич, Мрачковский, Петренко, Аня Рязанова, Салнынь, Скарбек, Стигга, Сухоруков, Треппер, Альфред, Поль Арман и Мария Тылтынь, Туманян, Урицкий, Чуйков... Всех не перечислишь. Прометеево племя. Искатели и укротители огня.
А 25 ноября все друзья и сослуживцы поздравляли Старика с днем рождения. До последнего дня находился Берзин на боевом посту. Он был готов к схватке, великую ощущал в себе силу. "Барометр" - так порой называли Берзина в Генштабе - теперь неизменно показывал "бурю": военный циклон надвигался, ширился его грозовой фронт, резко росло давление в международных отношениях. С нарастающим беспокойством анализирован он сообщения о встрече дуче и фюрера в рейхе. Ему стало также известно, что в рейхсканцелярии состоялось важное совещание, в котором приняли участие Геринг, фельдмаршал фон Бломберг, генерал-полковник фон Фрич, адмирал Редер, министр иностранных дел фон Нейрат. Гитлер выступил с речью, заявив, что Германия начинает борьбу за "жизненное пространство", что он твердо решил разделаться в ближайшее время с Австрией и Чехословакией, бросить дерзкий вызов великим державам Европы. Вермахт должен быть как можно скорее приведен в боевую готовность.
Со всегдашней энергией Старик начал продумывать и планировать ответные меры в рамках своей службы. Но дни Берзина были уже сочтены.
28 ноября 1937 года произошло непоправимое. Ян Карлович Берзин был арестован.
ЛЮБОВЬ КОМАНДАРМА
Все, о чем вы прочитали, можно назвать первым измерением в последних месяцах жизни Берзина. Сведения о нем до сих пор с трудом проходили в печати. Что же касается второго и третьего измерения, на них было наложено безапелляционное табу. Второе измерение - это история его единственной настоящей, большой любви к испанке Авроре Санчес. Третье, последнее по счету, но отнюдь не по значению, измерение - это история его гибели: он пал жертвой кровавого сталинского террора.
Не так давно, когда рукопись моей книги о командарме невидимого фронта лежала под семью печатями и казалось, что она, как и книга Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", будет издана не раньше, чем через два столетия, я разыскал Аврору Санчес и записал беседу с ней на магнитофонную пленку. Через 50 лет услышал я голос той, которую наперекор судьбе любил Ян Берзин, и хочу привести отрывки из этого интервью.
Авроре было тогда всего 20 лет, Берзин был на 27 лет старше ее. Он полюбил красавицу-испанку в Валенсии, где она работала в штабе. Братья ее сражались в Республиканской армии. Медовый месяц Яна Берзина и Авроры протекал в знаменитом "доме на набережной" - Доме правительства, как его называли москвичи, огромном здании, построенном в 1931 г. по проекту архитектора Иофана.
- Вы помните, когда приехали в Москву?
- 3 июня в 9.30 утра я звонила в дверь. Не я сама, шофер звонил.
- Полдесятого утра?
- Да, 3 июня, в 9.30 точно. 11 июня мы справили мой день рождения, 12-го мы поженились.
- Это вы настаивали на женитьбе или он этого хотел?
- Нет, он, он. Я не хотела. Он говорил: "Я хотел жениться на тебе в Испании". - "Я бы не вышла за тебя в Испании". У меня ведь был жених. Но началась война. Жених остался в Сарагосе, а я в Мадриде. И я его больше не видела. Потом я приехала сюда. Я думала, что год побуду, выучу русский язык, посмотрю Москву и вернусь, Я не знала, что выйду за него замуж, что останусь здесь на всю жизнь. Если бы я так думала, может быть, я не уехала бы из Испании.
- И здесь, в Москве, вы жили в момент его ареста на улице Серафимовича?
- Да. Вот... "Справка, дана Санчес Авроре Индапесеевне в том, что она проживает по ул. Серафимовича, д. 2, кв. 153...". Помню, что спальня, кухня, ванная - это все выходило на Москву-реку. Когда я сидела на кровати, я видела пароходики. А кухня была угловая. Во двор - кабинет, столовая. Да, еще комната Андрея, тоже туда на реку, на солнечную сторону. А кабинет и спальня были самые большие комнаты.
Так вот, эта справка: "...и является женой Берзина, Яна Карловича. Справка дана для представления в НКВД. Комендатура Первого Дома Советов. ЦИК СССР. 21 февраля 1938 года, № 94, Москва 72, ул. Серафимовича, д. 2, 1 отделение милиции Ленинского района. Телефоны В-1-59-56, В-1-74-00". И печать.
- Значит, 21 февраля 38-го года вы еще жили на квартире Яна Карловича?
- Да. Это единственный документ, который у меня остался, и совершенно случайно. Потому что это дали мне потом, чтобы мне ходить туда, узнавать о нем.
- Скажите, а кто-нибудь приходил к Берзину в гости в те последние дни перед арестом?
- Нет, никто не приходил. Нет. Нет.
- Время такое, конечно, было, что не до гостей. И по телефону не звонил никто?
- Я думаю, что нет.
- А вы ходили с ним в театр?
- Да, на "Кармен", в Большой театр, один раз. Дома часто, очень часто слушали музыку.
- И что он предпочитал слушать?
- У него было много опер. Эти пластинки сохранились у меня. Но они старые уже. И играть теперь - надо специальные иголки и патефон.
- А Доницетти там нет?
- Нет, по-моему.
- Нет? Я спрашиваю, потому что у него было секретное имя, криптоним: "Доницетти". Этим криптонимом он подписывал свои шифрорадиограммы в Москву. Они так и остались не расшифрованными врагом. И в наших архивах я их не нашел.
- Я ни разу не слышала это имя. Я знаю, что его звали Ян Карлович. Но здесь все его называли Павел Иванович. В Испании я генерала Гришина спрашивала, как вас правильно звать, он смеется и говорит: "Я и Педро, и Пабло, и Хуан".
Действительно, Петер - это Педро, Павел - Пабло, Ян - Хуан. У Берзина было много имен.
- Берзин, конечно, был очень сдержанный человек, владел собой, но ясно видел, что надвигается большая беда, трагедия, идут повальные аресты среди руководства Красной Армии. Характер, настроение у него в это время менялись?
- Нет, он очень был веселый, ласковый, как всегда, и со мной, и с Андрейкой.
- Знал ли он, что его ждет? Как себя вел?
- Вначале я думала, что он ничего не знал. Но потом уже, когда годы прошли, я стала больше понимать, я думаю, что все-таки он ждал. Потому что я его спрашивала о Никонове - мне говорили, что это его заместитель. Приехала жена Никонова из Одессы и плакала у него в кабинете. О чем они говорили, я не знаю. Я могла бы быть там, но я все равно ничего не поняла бы.
Просто я его спрашиваю: "Папа, почему Никонова плачет?" - "Она вернулась, а квартира закрыта, опечатана, нет Никонова". - "А где он?" - "Не знаю". Как он не знал? Он прекрасно знал, но он мне не стал говорить. Потом я поняла и спросила: "Его арестовали?" Он говорит: "Да". - "А тебя могут арестовать?" - "Да как ты можешь так думать?! Я бывал в тюрьмах, ссылках..." Я поверила, что этого не может быть. А потом в последнее время он стал вести дурацкие разговоры: "Ты, наверное, намучилась, потому что я намного старше тебя, тебе плохо. Вот выйдешь замуж за молодого, тогда он за тобой будет ухаживать, а не ты за ним". Я думаю, почему он ведет такие разговоры? "Вот если что-нибудь случится, ты домой поедешь, в Испанию". - "Почему ты сейчас такие вещи говоришь? Когда я плакала и говорила, что хочу домой, ты говорил "нельзя", а теперь говоришь, что я поеду домой. Как это понимать?" Он не отвечал, так как он не очень хорошо говорил по-испански, а я не знала русский. В последнее время он больше сидел дома или ходил по магазинам. Женщина привозила ему домой обед.
- Женщина?
- Да, какая-то женщина с работы. Приносила ему домой в конвертах зарплату. И он мне эти конверты отдавал.
- Скажите, а как долго он не работал перед арестом?
- Так я же не знаю точно, когда он работал, а когда не работал. Просто я потом вспомнила, что он больше бывал дома, что он там не обедал, а привозили домой обед. А сколько это продолжалось, я точно не знаю, я же не думала, что такое получится. Он еще меня успокаивал: "Ты учи, учи русский. Потом я поеду в Испанию, ты поедешь со мной переводчицей".
- Он собирался обратно в Испанию?
- Видимо, да. Первое время, видимо, да. Он думал, что еще раз поедет кончать войну, или хотел меня успокоить. Как маленького ребенка. Не знаю. И он мне написал на бумажке: "Учи, учи русский, будешь ударницей учебы".
- Когда арестовали Яна Берзина?
- В ночь с 28 на 29 ноября. Точно. Часа в два-три. Я уснула в час ночи... Ночью, когда пришли за ним, той ночью мы спокойно легли спать, и я ничего не знала. А он всегда долго читал у себя в кабинете. Я всегда слышала, когда он ключом открывал дверь, и всегда кричала: "Папа!", а он отвечал "Мама!" Это у нас было так всегда, все время. А в ту ночь они открыли дверь сами, я не слышала звонка. Он дома был. "Папа, что такое?" - я спросила, а он мне сказал по-испански "para mi". Вы испанский не знаете? Если бы он сказал "а рог mi" это "за мной", а он сказал "para mi" - "для меня", "ко мне". Я просто удивилась, почему они в спальне, а не в кабинете. Единственные последние его слова услышана: "Папиросы можно?" Они говорят: "Можно". Это последние его слова, которые я слышала: "Папиросы можно?" Потом двое мне сказали: "Вставай, гражданка, вставай!" Ну, я встала. Смотрю, где он? Его нет. Пошла в комнату к Андрею. А Андрей говорит: "Арестовали папу. Вот и все. Его нет больше".
- Как вел себя Андрей?
- Ничего он больше не сказал. Ни слова. Он был очень сдержанный мальчик, как я потом поняла. Весь в отца.
- Вы еще не сказали об обыске. Об обыске что-нибудь помните?
- Они просто все опечатали. Они опечатали спальню, кабинет, комнату Андрея. И нас вдвоем переселили в столовую. А обыск они не делали, забрали просто все, что было...
- А что они забрали?
- Все. А потом одежду и кое-какие вещи мне вернули.
- Ваши вещи?
- И его вещи тоже вернули, кое-что.
- А когда вернули его вещи, не помните? Через какой срок?
- Короткий срок. Я еще жила в этом доме, в этой квартире я еще жила. Потом пришли, забрали все из библиотеки. Еще деньги взяли, пять тысяч рублей было в шкафу. У нас была совершенно новая мебель: трельяж, диван и два кресла, очень красивые, темно-синего цвета. Это забрали. Забрали буфет из столовой. Я вытащила из буфета корзиночку с ложками, вилками, поставила на стол, чтобы освободить буфет, потом пришла, а корзиночки нет. Оставили два прибора, которыми пользовались мы с Андреем. Книги не вернули ни одной. Правда, там был испанско-русский словарь. Я попросила - это вернули. Я потом отдала его в Ригу в музей: там было подписано "Гришин" везде.
- Как долго вы жили в этой квартире?
- Меня через несколько месяцев переселили в другой подъезд в этом же доме, а Андрею дали еще где-то маленькую комнату. А весной 39-го мне дали 15-метровую комнату на Кировской. Там было пять семей. Я - шестая...
- А передачу можно было ему носить или нет? Наверное, нет.
- Я хотела идти узнать, а мне сказали, поскольку вы не понимаете по-русски, пусть придет тот, кто понимает. Тогда меня взяли на машине и привезли туда, на Дзержинскую. Поднялись наверх. Там мужчина, фамилия его, если правильно мне назвали, - Фриновский. Не знаю, правильно или нет. У него три... эти самые...
- Кубари, шпалы, ромбы?
- Не помню. Три штуки были. Боюсь вас обмануть. И меня все спрашивали и спрашивали. Потом я говорю: "Жив он, я буду ждать, если нет, то я хочу домой в Испанию". А он сказал: "Нет его. Нет уже. Нету". Так мне сказали.
- Когда это было?
- Это было... Я жила еще на старой квартире нашей.
- То есть еще в 37-м году?
- В конце 37-го или в начале 38-го...
- А он был жив до 29 июля 1938 года!
- Я же не знала. Мне сказали, что его нет в живых, что я одна, делай что хочешь, но в Испанию сейчас нельзя. Когда можно будет, мы тебе скажем. Я спрашивала в НКВД, можно узнать, где он похоронен. Нет, говорят, нельзя. Там какие-то братские могилы, а где - неизвестно.
- А кто к вам приходил из НКВД?
- Черняев. Это человек, который опекал меня, видимо. Если мне куда-нибудь нужно было, он приходил.
- Вы звонили ему?
- Потом уже у меня появился телефон. А сначала он пришел сам и дал мне свой телефон: "Если тебе нужно что-то, вот, звони мне".
- А как долго Черняев вас опекал?
- Пока я не вышла замуж. Опекал он меня не по своей воле. Это ему задание такое дали в НКВД. Потом я стала звонить, мне сказали: "Нет его больше".
- И никогда вас не вызывали на какие-то беседы, не задавали никаких вопросов, жизнь текла нормально?
- Мне сказали, ты свободна и можешь делать все, что хочешь. Замуж захочешь выйти - пожалуйста. А потом, когда уже кончилась война в Испании, в НКВД мне сказали: "Мы можем тебя отправить домой". Я говорю: "Сейчас я не могу ехать", потому что я хлопотала, чтобы мои сестры приехали сюда... Через Кремль я подала заявление и просила разрешить сестрам приехать: они попали во Франции в концлагерь. Ворошилов обещал помочь. И мои две сестры приехали в конце 39-го. Поэтому, когда мне сказали: если хочешь, можешь ехать, я сказала - теперь не хочу. Я хлопочу насчет сестер, чтобы им разрешили сюда приехать. Куда мне ехать?
- А сестры как долго оставались в СССР?
- Они и сейчас живут здесь. Вышли замуж. Сейчас обе - вдовы. ...С Андреем случайно встретилась на Кировской. Я его пригласила к себе, угостила кофе. "Приходи, вот ты знаешь, где я живу, приходи". - "Хорошо, хорошо". Больше не приходил. Потом война, 1941-й год...
- Вам неизвестно, когда он ушел добровольцем в армию?
- Нет, ничего не знаю.
- И где погиб? Мне говорили латыши, что он сражался в Латышской дивизии и пал смертью храбрых. Ему было 18 лет...
- Не знаю, не знаю... Он был хороший мальчик... Вы напишете о нем, о Яне Карловиче?
Я расскажу все, что знаю, о смерти командарма невидимого фронта. Потому что перестройкой и гласностью с этой темы сняты все прежние запреты. Потому что мы отказались наконец от сокрытия правды, сверхсекретности. Никогда впредь не будем мы путать военную, государственную тайну с засекречиванием ошибок и преступлений сталинщины. Десталинизация - сегодня острие перестройки, свидетельство очищения и покаяния...
Пусть заключительные главы "Командарма невидимого фронта" станут реквиемом Яну Берзину.