Таков обычай имеаше Дракула: отколе к нему прихождаше посол от царя или от короля неизящен и не умеаше против кознем его отвещати, то на кол его всажаше, глаголя: "Не аз повинен твоей смерти - иль государь твой, иль ты сам. На мене ничто же рци зла. Аще государь твой, ведая тебе малоумна и не научена, послал тя есть ко мне, к великоумну государю, то государь твой убил тя есть; аще ль сам дерзнул еси, не научився, то сам убил еси себя". Тако поклисарю учиняше кол высок и позлащен весь, и на него всаждаше, и государю его те речи отписоваше с прочими, да не шлет к великоумну государю малоумна и ненаучена мужа в посольство.
В 11-м эпизоде Дракула, испытав посла Матиаша Корвина, получил такой ответ:
"Государю, аще достойное смерти соделал буду, твори еже хощеши. Праведный бо еси судия; ты не повинен моей смерти, но аз сам".
Отметим также, что в русском произведении румынский князь себя называет государем, что по-русски обозначает "царь, не находившийся ни у кого в подчинении". Что касается реальной ситуации, то Влад Пронзитель, плательщик дани туркам и вассал венгерского короля, очень тщательно выбирал термины, которые использовал в переписке с королём Ладисласом Постумом и позже с Матиашем Корвином: "наш господин милостивейший" (dominus noster graciosissimus) или "наш милостивый господин" (domine noster graciose). Кроме того, Влад и другие румынские князья никогда не носили титула, соответствующего русскому "государь", но лишь "воевода" и "господарь" (господин), перевод с латинского "dominus" (господин, на румынском domn). Отметим, что валашские князья иногда употребляли титул "самодержавный господин" (domn singar stapanitor), что является переводом с греческого autokrator. Единственным исключением в XV веке был собственно Влад Пронзитель, который никогда не называл себя автократом.
Другой эпизод Курицына рассказывает о приговоре на сожжение лжецов и калек. Немецкие рассказы имеют достаточно простые выводы, а русский содержит оправдание Дракулы, которое стоит того, чтобы его воспроизвести.
И глаголаше к боляром своим: "Да весте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никто ж да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии; второе, свободих их, да не стражут никто ж от них на сем свете от нищеты иль от недуга".
В этом оправдании убийства бедных мы видим попытку князя интерпретировать Евангелие лучше, чем понимала его Церковь. Вместо того чтобы подать милостыню, князь убивает презренных, стараясь скорее отправить их к лучшей жизни. На самом же деле здесь идёт речь о мнении самого Курицына, который, таким образом, отвергал мысль, что богатые могли проще получить прощение.
Это стремление к абсолютной монархии, соревнующейся с церковью, очень ярко показано в шестом эпизоде русского рассказа о двух католических монахах, просящих милостыню. Дракула приглашает их к себе, показывает пронзённых им людей и спрашивает, хорошо ли он сделал. В немецком варианте памфлета (изданного в Нюрнберге в 1488 году) ответ монахов был более морализаторским. Первый ответил: "О вас говорят только хорошее, говорят, что вы добропорядочно верующий, говорят, а я повторяю". А второй подумал, что всё равно умрёт, поэтому решил сказать правду: "Вы самый страшный тиран, и я не видел никого, кто хорошо говорил бы, и вы это прекрасно знаете". Дракула оценил честность второго монаха, а лицемерного казнил.
Русский рассказ немного адаптирован Курицыным под политические реалии. Ответ первого монаха показывает реакцию церкви:
"Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть".
Напротив же, ответ второго соответствует доктрине абсолютной монархии.
"Ты, государь, от бога поставлен еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своим делом въсприали".
Таким образом, уважение и награда от князя достались монаху, который сказал, что право господина выше права церкви и христианской морали, согласно словам святого Петра:
"Подчиняйтесь Господину вашему, всем человеческим институтам: королю, государю, правителям, посланным наказать провинившихся и наградить сотворивших добро"
(послание первое, 2, 13-14, Иерусалимская Библия).
Первому монаху Дракула задаёт такой вопрос в духе Макиавелли:
"Да почто ты из монастыря и ис келии своея ходиши по великим государем, не зная ничто ж? А ныне сам еси глаголал, яко ти мученици суть. Аз и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученик".
Немного меняя смысл эпизода, который присутствовал в немецких рассказах, Фёдор Курицын, на наш взгляд, пытался напомнить религиозные основы абсолютизма, высказать своё мнение по поводу возможности участия церкви в делах государства. Очевидно, он не был против, если речь шла о людях, привыкших судить о действиях суверена через призму общественного блага, которое и выражает царь. Эту точку зрения примет Иван Грозный в письмах князю Андрею Курбскому в 1565 году. Очевидно, что послание Курицына, переданное в "Сказании о воеводе Дракуле", нашло отражение и в эпоху Ивана Грозного (1530–1584) - царь-автократ в полном смысле этого слова, основатель Российской империи (провозглашённый таковым Сталиным), а другими воспринимаемый как тиран, ещё более кровавый, чем Дракула. Царь, безусловно, читал рассказы о Дракуле, а несколько эпизодов были воплощены в жизнь: смотр солдат в 1572 году после битвы, чтобы узнать были ли у них ранения в спину - доказательства их трусости в битве (эпизод 2); наказание турецких послов, у которых оставался на голове тюрбан (эпизод 1); сжигание бедняков в Александровой слободе во время голода 1575 года (эпизод 5).
Но не будем чрезмерно увлекаться, как Дональд В. Тредгольд, увидевший в русском рассказе Курицына попытку "построить новую идеологию автократии", мы лучше обратим внимание на другое произведение - трактат псевдо-Аристотеля, Secretum Secretorum (Tajnaja tajnuch), переведённый с иврита на русский язык Курицыным и его помощниками. Доказано, что переводчик, бывший царским секретарём, сильно обогатил русскую версию, добавив новые части, которые характеризуют отношение князя к своим подданным и знати, к послам и т. д.
Одна из фундаментальных целей Secretum Secretorum, как и "Сказания о воеводе Дракуле", в том, чтобы рассмотреть искусство правления во взаимодействии с влиянием церкви и религиозного порядка. Управлять - это светская наука (или искусство), так что царь, по задумке наших авторов, может обойтись без конкуренции с церковью, призвав к власти людей преданных ему и опытных. Это абсолютно новый подход в русской литературе Средних веков, и автор его, без сомнения, Фёдор Курицын.
Если до этого момента мы отмечали в России XVI века в целом одобрительное отношение к идеям, содержавшимся в рассказе о Дракуле, то произведение, которое выступает резко против них, мы пропустить не можем. Речь идёт о "Просветителе" Иосифа Волоцкого, в седьмой главе, немногим раньше 1504 года, было написано о плохом царе:
"Царь "есть Божий слуга" (Рим 13, 4), для милости и наказания людям. Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего - неверие и хула,- такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель".
Мы можем лишь удивляться очевидному сходству этого произведения с русским рассказом о Дракуле, название которого предполагает игру слов "дьявол" и "мучитель", напоминая рассказ о двух монахах (отрывок 6). Владу Пронзителю приписываются также и другие недостатки "плохого", как и на страницах русского рассказа. Иосиф очень двусмысленно пересказывал истории о Дракуле: с одной стороны, он великий суверен, который подчиняет себе знать, защищает страну от турок, изгоняет католических монахов, наказывает дерзких послов и т. д. С другой - описывается его жестокость, крещение в католицизм во время заключения, презрение его к священнослужителям, вмешивавшимся в дела государства. Именно здесь Иосиф вспоминает цитату из послания Святого Петра о царе, слуге Господнем: грешный, безбожник и кощунствующий правитель больше не служит Господу, но становится слугой дьявола. Тема эта встречается в византийской литературе со времён Юстиниана I. Приговор был однозначным: без контроля церкви царь опускался до тирании, погрязал в безбожии и кощунствах - смертных грехах для христианина.
Осуждения Курицына и его модели государственного устройства начались уже после проведения Синода в 1504 году, приговорившего всех еретиков к костру или тюрьме.
Кончину Фёдора Курицына окружает тайна. Я.С. Лурье задавался вопросом о том, куда он исчез после 1501 года, и заключил, что за его прошлые заслуги великий князь мог позволить ему удалиться в монастырь в глуши, чтобы избежать кары как еретику. Это предположение подтверждается хотя бы потому, что этот человек не фигурировал во время Синода 1504 года. Тем не менее в своих исследованиях профессор Франк Кампфер предположил, что Курицын мог удалиться в Псковский монастырь на польско-литовской границе.
Несмотря на то что "Сказание о воеводе Дракуле" никогда не публиковалось, в России оно было широко известно: в период с 1490 года по конец XVIII века появилось двадцать две рукописные копии. Рассказ входил в сборники вместе с популярными произведениями: "Романом об Александре Великом", историческими рассказами, апокрифическими легендами Ветхого и Нового Завета. Некоторые эпизоды даже приписывались Ивану Грозному: это, определённо, доказательство популярности "Сказания", а также символ перехода исторического персонажа и реальных фактов в разряд мифических. Имена собственные и хронология просто исчезли, эпизоды получили названия - "о женщинах", "о монахах", а главный герой сводится всего лишь к образу злодея: "валашский воевода с греческим профилем", иногда даже "греческий воевода". Короче говоря, как и в немецких рассказах, он стал источником вдохновения для тиранов.
Лаоник Халкокондил
Истории, касающиеся Дракулы, перешли за пределы Дуная ещё при его жизни: их разнесли торговцы, монахи и солдаты. Но имя его получило настоящую славу после 1462 года, после противостояния с султаном Мехмедом II. Рассказ английского путешественника Вильяма Вэя, который на берегах Роды узнал о войне в Валахии, пересказ веницианца Доминика Бальби и связь слухов с отступлением султана показывают, насколько силён был на самом деле страх султана перед валашским князем. Кроме того, разнообразие рассказов о кампании Мехмеда II в Валахии в исторических поствизантийских и турецких рассказах ещё раз доказывает интерес балканского народа к нашему герою. Помимо всего прочего, речь шла о кампании, возглавляемой лично султаном, шедшим во главе самой большой армии, когда-либо собиравшейся в поход на Константинополь.
И лишь один автор потрудился записать этот рассказ подробно, со многими деталями поведения Дракулы, а также поразмыслить о целях, которые преследовал Дракула, и средствах, им используемых.
Выше мы видели, как двор Матиаша Корвина и Фёдор Курицын интерпретировали личность и действия Дракулы: как политическое орудие (в первом случае) или как попытку поддержать идеологические и религиозные цели (во втором случае). Аналогичный ход мыслей был у Лао ника Халкокондила (1423 или 1430 - после 1470), автора чрезвычайно важного произведения "Apodeixis istorion" (на латинском "Historiarum demonstrationes" - "Исторические рассказы").
О жизни этого историка мы знаем очень мало: сын знатного афинянина, был родственником жены герцога Афинского и Тебского Антонио Аккиаджоли (1405–1435). Когда последний умер, Лаоник покинул свой родной город и вместе с семьёй устроился в Мистре, при дворе последних деспотов, императоров Палеологов, где он и прожил более двадцати лет. После завоевания Афин турками в 1458 году он вернулся туда. Дальше его следы теряются; правда, его последний издатель Е. Дарко предполагал, что Халкокондил провёл оставшуюся жизнь (до 1487–1490 годов) на Крите. В. Греку доказал, что Халкокондил, резко завершивший свой рассказ о событиях 1463 года, умер или прекратил писать по тем или иным причинам к 1470 году.
Его произведение в двух книгах описывает упадок Византии и взлёт оттоманской власти между 1298 и 1463 годами. Он начинает абсолютно новую линию в византийской и поствизантийской историографии, но оставляет своё произведение незавершённым. Анахронизмы, аллюзии тех событий, которых нет в тексте, иногда изложены отрывочно и смутно - всё это не нравилось издателям и создавало сложности переводчикам. Тем не менее ценность произведения не ограничивается лишь имитацией стиля Фукидида, напыщенного, смутного и витиеватого, со сложными рассуждениями в духе Античности. Основное его достоинство в прояснении отношения к туркам, которые перестали играть роль древних варваров, но воспринимались им как основатели империи. Его произведения отличают обширность и многосторонность информации: Халкокондил использует не только византийские источники, но прибегает и к турецким, и западным, где черпал новые знания о современной ему истории. Его суждения об Испании, Франции и Англии (история Карла Великого и битва при Ронсево, Столетняя война и история Жанны д'Арк), Германии, России, Румынии, а также жителей прибрежных районов Чёрного моря вызывали большое любопытство. Рассказ Халкокондила прежде всего важен доказательствами - прямыми и косвенными - событий, свидетелем которых он был.
Будучи порядочным историком, афинянин достоверно указывает свои источники, даже если сведения получены устно. Это говорит о том, что он много путешествовал, был в Морее после турецкого завоевания 1458 года, имел важные знакомства в Константинополе. Его долгое пребывание в Мистре и Афинах лишь частично объясняет знание фактов, о которых он рассказывает: падение Константинополя, потом Афин и Морей под напором войск Мехмеда II и, как следствие, смешение народов. Многие аристократы бежали на запад, как, например, его кузен Деметр Халкокондил, обосновавшийся в Италии, в Риме, а потом в Падуе, другие же попали в рабство (как историк Георгий Францес) или были вынуждены принять ислам, чтобы сохранить свою жизнь.
Халкокондил же сам, скорее всего, сохранил некоторую свободу передвижений и завёл необходимые знакомства среди новых властителей. Это подтверждалось доказательствами "из первых рук" от Теодора Кантакузена (1450–1511), автора важного трактата о турках, дипломата Мехмеда II. В своём произведении, изданном в XVI веке несколько раз, одно из изданий было на французском языке ("Происхождение Великого Турка, правящего сейчас"), Кантакузен утверждает, что Халкокондил был секретарём Мурада II и присутствовал при битве в Варне в 1444 году. Это свидетельство было представлено как неточное. Между тем мы предполагаем, что он скрыл суть, зная, что наш историк был там. Исследователи Халкокондила отмечали, что он был прекрасным знатоком турецких реалий, был хорошо знаком с устройством двора султана, армии и иерархии империи, более того, детально описывал праздники в Стамбуле в 1457 году, посвящённые обрезанию сына султана,- это мог знать только очевидец. Таким образом, все наблюдения доказывают, что греческий историк жил среди турок.
В окружении Махмуд-паши
Мы полагаем, что Лаоник Халкокондил при дворе султана был приставлен к персоне очень высокого ранга, скорее всего, к Махмуд-паше, великому визирю 1453–1468 и 1472–1473 годов, задушенному в 1474 году по приказу Мехмеда II. Если читать произведение Халкокондила внимательно, то заметим, что историк цитирует чаще всего именно Махмуд-пашу. Это говорит о том, какую важную роль играл он в жизни империи. Тем не менее в некоторых отрывках, касающихся великого визиря, много неясности. Исходя из подробных описаний армии визиря, организации и доходов империи, мы можем предположить, что Халкокондил имел источник в самом ближайшем окружении Махмуд-паши или… сам был лично знаком с греческим ренегатом, а возможно, сам находился в непосредственной близости от него.
Мы знаем, что в сферу деятельности Махмуда входила имперская канцелярия, которой кроме него занимался ещё как минимум один грек, заведовавший перепиской и делами с греческим миром. Таким образом, Махмуд-паша имел такую же должность, как бейлербей (правитель) Румелии, европейской части империи. Это напоминает историю Томаса Катаболеноса, убитого вместе с Хамза-беем в 1462 году Владом Пронзителем. Именно среди этих людей, греков-секретарей императорского совета (по-турецки divan), Халкокондил и узнавал сведения о доходах и организации Оттоманской империи, как он и сам признаётся в конце восьмой книги своего произведения. Историк подсчитывает расходы Оттоманской армии на кампанию против Дракулы в 1462 году:
Это было легко сделать, поскольку на реке Истрос [Дунай] был приобретён пункт взымания пошлины: они купили его у императора за три тысячи золотых статеров и сказали, что остались в выигрыше.
Примерно такое же наблюдение относится и к подсчётам объявленных доходов с налогов по переезду через проливы (Босфор и Дарданеллы):
Собрав информацию, я узнал, что проход через Проливы принёс доход примерно в 200 000 (дукатов).
Таким образом, нельзя исключать возможность, что Халкокондил исполнял какие-то обязанности в императорском совете, возможно, даже в сфере финансов, как это делали и другие христиане. Возможно, окружение султана рекомендовало историка как хорошего знатока греческой и латинской литературы. Этим человеком мог быть его друг, итальянец Кириако Пиззиколи д'Анкона (1392–1452), который в 1452 году читал молодому султану "каждый день римские истории Диогена, Геродота, Тита Ливия, Квинта Курция, хроники папства, императоров, королей Франции, Ломбардии". Этот путешественник, археолог и агент объездил всё западное Средиземноморье в период с 1440 по 1450 год и был весьма уважаем султаном Мурадом II и его сыном и преемником Мехмедом II. Возможно, Кириако и представил Халкокондила к оттоманскому двору, позволив приблизиться к Махмуд-паше и его кругу интеллектуалов, собиравшихся за ужином с дискуссиями о поэзии, искусстве управления, истории, религии.
Круг приближённых к великому визирю насчитывал много турецких историков: Энвери, посвятивший ему произведение; Турсун-бей, который вспоминал двенадцать лет, проведённых в должности секретаря императорского совета под начальством Махмуд-паши как "самые приятные" в своей жизни; Карамани Мехмед-паша; Сариг Кемал; наконец, Сюкрюлла бин Сехабеддин Ахмед, автор всемирной истории на персидском языке, посвящённой Махмуд-паше. Великий визирь располагал огромной библиотекой и сам писал стихи, высоко оценённые современниками.