Минуя мощные, в два ряда колонны, поддерживающие своды вестибюля, и поднявшись по дубовой лестнице на второй этаж, Михаил Илларионович с большим интересом осмотрел предспальню, Ореховую гостиную, Варварины палаты (комнаты свояченицы Меншикова).
Предспальня служила Меншикову приемной. Убранство ее было великолепным. Взгляд посетителя невольно привлекал шахматный столик восточной работы с шахматами из слоновой кости, за которым хозяин дома вел бурные шахматные баталии. Украшением предспальни были напольные часы из лондонской мастерской Дрюри. Внешнее оформление их - деревянный футляр с золоченым орнаментом, живописными женскими головками и гравюрой - находилось в полной гармонии с "содержанием": часы не только показывали время с точностью до минуты, но и могли проиграть до десяти разных мелодий.
Ореховая гостиная - кабинет Меншикова - представляла небольшое, светлое помещение, отделанное деревом. Пилястры с декоративными капителями, наборный паркет из ценных пород дерева и плафон еще более подчеркивали ее великолепие. Из окон кабинета открывался вид на Неву и панораму центральной части города. Взору представали Зимний дворец, церковь Исаакия Далматского, памятник Петру Великому, здание Сената.
Не меньшее впечатление оставляли и палаты Варвары Михайловны Арсеньевой, стены и потолки которых были сплошь облицованы расписными глазурованными плитками. Роскошь оформления палат свояченицы Меншикова, по-видимому, объяснялась тем, что горбатая Варвара всю свою жизнь посвятила воспитанию его детей, видевших родителей не очень часто. Любуясь росписью кафеля, где ни один из прекрасно выполненных сюжетных рисунков не повторялся, Михаил Илларионович мог вспомнить широко известную тогда любопытную историю. Кафель, привезенный из Голландии Петром I для строительства дворца, был якобы "реквизирован" правой рукой самодержца - Меншиковым. Император, возмутившись, велел светлейшему кафель немедленно вернуть. Тогда предприимчивый Александр Данилович выписал из Голландии мастеров и организовал изготовление кафеля в Стрельне, чем и положил начало производству его в России.
Великолепием меншиковского кабинета и Варвариных палат впоследствии любовался и Владимир Ильич Ленин. 22 июня 1917 года, во время I Всероссийского съезда Советов, он побывал здесь. Знакомство с экспонатами бывшего к тому времени музея кадетского корпуса произвело на Ленина глубокое впечатление. "Ведь вот как получилось: рядом бывал - в университете, сдавал экзамены, а не знал, что под боком такая прелесть", - сказал он. В то же время Владимир Ильич интересовался, имеет ли доступ к экспонатам музея публика. Ныне здесь открыт филиал Государственного Эрмитажа - музей "Культура России первой четверти XVIII века".
В ассамблейном зале дворца, перестроенном под присмотром монаха Г. Краснопольского при участии скульптора И. П. Мартоса под кадетскую церковь, хлопотали священник и дьякон, предусмотренные уставом корпуса "для свершения духовных треб".
На должность священника, занимаемую отцом Иоанном, по корпусному уставу назначался один из монахов, который должен был быть "человеком начитанным и беспорочным". Кроме церковной службы ему вменялось в обязанность вести Закон божий. Дьякону же надлежало "не токмо помогать священнику, но и учить кадет чистому писанию".
Михаил Илларионович с интересом осмотрел местные раритеты, благоговейно прочитал надписи на черных мраморных досках с именами воспитанников, "павших на поле чести или умерших от полученных в сражениях ран". И все же осмотр церкви не мог не вызвать у знающего человека улыбки. В петровские времена ассамблейный зал часто занимали не только для приема дипломатических миссий и для свадеб, но и для пиров, в ходе которых разыгрывались шутовские сцены с высмеиванием церковных обрядов и самих служителей церкви.
Спальные комнаты кадет именовались камерами. Камера - зал с несколькими рядами кроватей, всего на двадцать человек. Здесь, как и в годы учения самого Кутузова в Артиллерийско-инженерной школе, все было прочно и просто. Между кроватями - ясеневые конторки с полками для учебников и платья. Перед каждой кроватью ясеневый же табурет, на который после "вечерней зори" укладывались в определенном порядке куртка, штаны, белье и носки. Стены украшали картины с сюжетами военного быта.
Кровати унтер-офицеров стояли на флангах каждого ряда, фельдфебеля - с краю, у входа в камеру. В каждой комнате - диван для отдыха дежурного аббата. Рядом с камерой - "аммуничник", чистильная, умывальная, "занимательные" комнаты и уборная, осмотрев которую Кутузов мог убедиться в прочном сохранении не только хороших традиций. Уборная, как и в его времена, служила ученикам местом тайного курения.
Кроме того, имелись и большие "занимательные" комнаты, именуемые "классами рыцарской академии", а также рекреационные залы, среди которых размерами и оформлением выделялась большая рекреация. Здесь производился сбор кадет в особо торжественных случаях. Стены этого огромного, с великолепными люстрами помещения были украшены мраморными досками с именами кадет - георгиевских кавалеров и окончивших обучение в корпусе с отличием. Среди них Михаил Илларионович нашел много своих сослуживцев по ратным делам. Особенно же значительны были заслуги фельдмаршала Румянцева-Задунайского - командующего армией, в войсках которой Кутузов получил боевое крещение.
Восхищаясь убранством большой рекреации, Михаил Илларионович, конечно, не мог предположить, что со временем стены ее украсятся и десятью барельефами работы Федора Петровича Толстого, в аллегорической форме повествующими о разгроме Россом армии Наполеона. В символических образах, начиная с момента формирования народного ополчения до взятия Парижа, получат отображение важнейшие этапы Отечественной войны. Этот уникальный памятник, прославляющий подвиг русского народа, будет помещен именно здесь не только в знак признания огромных заслуг воспитанников корпуса в достижении победы над врагом, но еще и потому, что одним из главных героев войны станет он, главнокомандующий Большой действующей армией, генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский.
Помещению большой рекреации кадетского корпуса суждено было войти и в советскую историю. Здесь в июне 1917 года проходил I Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, на котором дважды выступил Владимир Ильич Ленин. 4 июня он заявил перед делегатами съезда о готовности партии большевиков взять власть в свои руки, а 9 июня в речи о войне указал путь к достижению демократического мира. В память об этом Кадетская линия была переименована в Съездовскую.
Большой любитель книг, Михаил Илларионович был приятно удивлен обширностью библиотеки корпуса. В 1787 году Екатерина II, купив библиотеку бывшего коменданта Данцига генерала Еггерса численностью в семь тысяч томов, подарила ее своим подопечным. Библиотека впоследствии пополнялась. Составив, наконец, более десяти тысяч томов, она сделалась одной из лучших в столице. Здесь можно было встретить не только экземпляры из личных библиотек Петра I и Меншикова, но и книги из библиотеки Дидро, купленные Екатериной II и привезенные в Петербург в 1785 году. Здесь же находились сочинения Вольтера, Руссо, Бюффона. Знакомясь с ними, юноши приобщались к размышлениям передовых людей столетия о социальной справедливости и правомерности "социальных потрясений".
Интерес к просветительской литературе в корпусе был настолько велик, что кадеты собирались для обсуждения книг.
Впечатления от прочитанного записывались в прозе или в стихах в специальных тетрадях, которые еженедельно переплетались и оставались в библиотеке. Так образовался фонд из 247 томов под названием "Тысяча и одна неделя". Позднее, знакомясь с ними, Михаил Илларионович с удивлением прочитает стихи кадета Ламиковского:
Боярская забота - пить, есть, гулять и спать,
И вся их в том работа,
Чтоб деньги отбирать.
Мужик сушись, кружись,
Потей и работай,
А после хоть взбесись,
А денежки отдай.
Неслучайно многие из воспитанников кадетского корпуса - Г. В. Аврамов, И. В. Арсентьев, А. М. Булатов, Ф. Н. Глинка, С. Г. Краснокоутский, М. И. Пущин, А. Е. Розен, К. Ф. Рылеев, В. К. Тизенгаузен - оказались позднее в рядах декабристов.
После поражения восстания кадеты корпуса оказывали всяческую помощь преследуемым. Укрывали их у себя, украдкой принося еду из столовой.
Небезынтересно отметить, что при первом посещении Николаем I (после восшествия на престол) Императорского Сухопутного шляхетского кадетского корпуса на его приветствие: "Здорово, дети!" строй ответил гробовым молчанием.
Особенно поразил нового директора безупречный порядок и идеальное состояние книг библиотеки, распределенных "по систематическому порядку" на российскую, иностранную и военную части. На вопрос, как удается сохранять книги в столь приличном виде, попечитель библиотеки немец Фокс самодовольно отвечал, что выдача книг кому бы то ни было на руки со времен Ангальдта категорически запрещена: "Чтение книг производится только в особливо на то отведенной комнате".
Разумеется, от такой бережливости страдали не только воспитанники, но и воспитатели. С присущим ему тактом Михаил Илларионович посоветовал - впредь никаких препятствий к выдаче книг на руки господам офицерам и кадетам не чинить. На недоуменный возглас: "Книги примут нефажный фит" - Кутузов ответствовал, что "внешний вид книг свидетельствует не столько о плохом обращении с ними, сколько о их популярности".
Одновременно выяснилось и другое. Из газет в библиотеке имелись лишь "Санкт-Петербургские ведомости" да "Courier du Bas Rhien" и "Literatur Zeitung".
Недостаток газет и журналов не мог не сказываться на общем развитии молодых людей, поскольку лишал их необходимых сведений политического, культурного и военного характера. В первые месяцы пребывания Кутузова в корпусе изменить что-либо к лучшему из-за нехватки средств не представлялось возможным. Однако с 1796 года поступление газет и журналов в библиотеку корпуса увеличивается. Начинают приходить английские и итальянские журналы, а также газеты из Лейпцига и Амстердама.
Подобным же образом было осмотрено и остальное хозяйство корпуса, в частности физический кабинет с обширной коллекцией сибирских минералов и различными приборами от электрических машин до "оптических камер", а также корпусной музей, где наряду с собранными экспонатами по "натуральной истории" были представлены и литературные сочинения воспитанников. Музей был не только средоточием экспонатов, но и местом состязания кадет - любителей русской словесности. Михаил Илларионович, конечно же, знал, что здесь пробовал свои силы на литературном поприще его учитель - юный Александр Суворов.
Не осталась без внимания и так называемая "говорящая стена". Каменный забор, опоясывающий корпус по периметру, был разрисован с внутренней стороны географическими изображениями стран, столиц государств, а также изображениями животных, птиц и различных эмблем. Здесь же были помещены геоцентрическая и гелиоцентрическая системы мира Птолемея и Коперника, а также различные изречения на русском и иностранных языках, представлена хронология важнейших исторических событий и изречения руководителей корпуса.
Генерал Кутузов не стал нарушать установившуюся традицию. По настоянию полицеймейстера корпуса подполковника А. Андреевского "говорящая стена" дополнилась его словами: "Русский офицер должен чувствовать в полной мере важность звания своего. От него зависят поступки и поведение его подчиненных".
Впрочем, здесь же Михаил Илларионович мог наблюдать довольно любопытную картину. Еще во времена Меншикова на западной части стены была установлена доска с меткой роста Петра I. К ней теперь то и дело подходили нетерпеливые кадеты для "соизмерения своего роста с ростом Петра Великого".
Побывал новый директор и в зале для свиданий с родителями, где до обеда по воскресеньям дети встречались с ними, а после обеда вместе с городской публикой смотрели представления. В середине зала, на месте, отгороженном от зрителей перилами, кадеты маршировали, исполняли танцы и показывали игры.
Меньше всего беспокойства своим появлением директор доставил лейб-лекарю корпуса, лазарет которого по чистоте и порядку находился всегда в отменном виде. Здесь все было продумано, каждая вещь знала свое место.
Дельный лекарь не только лечил детей, но и проводил с ними "физикальные эксперименты" - учил основам гигиены и оказанию первой помощи на поле боя. Корпусным уставом ему вменялось "химию, ботанику и тому подобные науки отчасти знать".
Лекарь был постоянным врагом провиантмейстера, поскольку постоянно навещал святая святых последнего - кухню и кладовки. Вот и теперь, пользуясь приходом "главного", он обратился к нему с жалобой на то, что в кухне зачастую подолгу содержится пища в медной посуде, что может привести к пищевым отравлениям. Директор корпуса тут же дал указание интенданту, "дабы впредь исключить подобные случаи".
Генерал Кутузов, конечно, был наслышан, что корпусной лекарь был лучшим детским врачом столицы. Многие из вельмож пытались заполучить его к своим заболевшим детям, прибегая к просьбам, уговорам, обещая хорошее вознаграждение. Но они неизменно получали твердый отказ. Дело доходило до курьезов. Обращались за содействием к лицам царской фамилии. Но Михаил Илларионович, несмотря на свою отзывчивость, был солидарен с врачом. Корпусной лейб-медик мог весьма быстро превратиться в модного столичного врача и оторваться от неукоснительного выполнения своих каждодневных обязанностей.
Если девиз обер-лекаря "Чистота есть лучшее лекарство от всех болезней", помещенный его старанием на "говорящую стену", в лазарете выполнялся безукоризненно, то об остальных помещениях и территории корпуса этого сказать было нельзя. Помещения и территория после проводимых время от времени уборок довольно быстро приходили в свое обычное запущенное состояние. Особое беспокойство вызывали давно не ремонтированные здания. Начавшиеся осенние дожди не только обнаружили неисправность водосточных труб, но и четко обозначили местонахождение дыр в кровлях.
Первая неделя пребывания в корпусе показала, что успешное исполнение обязанностей требует не только уймы времени, но и постоянного нахождения директора на месте. Михаилу Илларионовичу пришлось переехать с семьей на территорию учебного заведения. Под квартиру был выбран небольшой, стоящий поодаль от других зданий двухэтажный флигель на Кадетской линии. Живя здесь, можно было постоянно наблюдать за порядком и в то же время находиться как бы в стороне, не мешая повседневной работе. Главное же преимущество состояло в том, что теперь, задерживаясь на службе, не надо было часами ждать, когда же наконец будет сведен Исаакиевский мост.
Мост этот всегда вызывал интерес у Кутузова-инженера. Возведенный в 1732 году по проекту корабельного мастера бомбардир-лейтенанта Федора Пальчикова, он состоял из барок-плашкоутов, поставленных на якоря, и имел две разводные части. Поскольку пропуск судов производился только по ночам, то к вечеру по обе стороны моста выстраивались целые вереницы различных судов и суденышек, нетерпеливо ожидавших своей очереди. Днем же мост был постоянно занят пешим и конным людом.
Екатерина Ильинична, конечно, не была в восторге от предстоящего переезда, но, как всегда, должна была согласиться.
Определив кабинет на первом этаже и поручив все остальное, касающееся переезда, жене и слугам, генерал всецело отдался новой должности.
Все, что было сделано в течение первой недели, было не чем иным, как своеобразным преодолением "предпольной полосы обороны". Теперь "предстала крепость, штурму которой должна была предшествовать тщательная разведка".
Новый директор внимательно ознакомился с существовавшими учебными программами. Оказалось, что они мало отличались от принятых в гражданских учебных заведениях. Такой вывод напрашивался в сравнении с не таким уж далеким прошлым, когда Кутузов сам ходил в кадетах и учителях. Вызывало недоумение чрезмерное увлечение теоретическим курсом. Впрочем, это было известно Кутузову еще до прихода в кадетский корпус, поскольку генералу приходилось не раз выслушивать сетования подчиненных командиров "на робость в практике" выпускников кадетских корпусов. Понимая, что основной фигурой в подготовке офицеров является учитель, Кутузов счел необходимым побывать на занятиях каждого из них. Позиция его при этом выражалась довольно четко и ясно: "Без толковых учителей совершенных офицеров никогда произвести не можно". Признавая за преподавателем ведущую роль в образовании и воспитании кадет, устав корпуса предусматривал "строго соблюдать за тем, чтобы только люди истинно достойные, с чистою нравственностью, с познаниями и способностями к воспитанию были допущены в должность воспитателей".
Однако между уставом и реальностью оказался изрядный разрыв. Прежде всего должность учителя была не из легких. Невысокое жалованье и невозможность сделать на этом поприще сколь-либо заметную карьеру заставляли офицеров избегать такой службы. Многие из них, оказавшись по разным причинам в кадетском корпусе, службой своей тяготились, к исполнению обязанностей относились нерадиво. Надо заметить, что профессия учителя считалась по тем временам уделом "третьего сословия" - недворян и популярностью среди офицеров не пользовалась. Кроме того, по существовавшим положениям, офицеры откомандировывались в кадетские корпуса без исключения из списков полков, с оставлением их там на довольствии. Получалось так, что, проходя службу в Петербурге, офицер ехал получать денежное содержание, иронически именуемое "сердобольным пособием", в другой город. Кроме физических издержек здесь были и моральные, поскольку такой военнослужащий чувствовал себя в корпусе гостем.
Нередко "отцы-командиры", желая избавиться от неугодных им лиц, старались сплавить их в кадетские корпуса, не раздумывая над целями предстоящей там работы.
Достаточно красноречивую характеристику получили учителя в кадетском анекдоте, помещенном в журнале "Русская старина": "Сидят два кадета и готовят урок по алгебре. Проходящий мимо дежурный офицер спрашивает: "Что вы делаете?" - "Корень извлекаем". Дежурный замечает: "Ну извлекайте, да только не едите"".
С другой стороны, многие из учителей (как и руководителей корпуса) были иностранцами, ориентировавшими деятельность этого учебного заведения на манер иноземных, без учета национальных особенностей России. Далеко не все учителя-иностранцы были достаточно подготовлены к преподаванию своего предмета, ибо до приезда в Россию многие из них не имели к этому никакого отношения. Особенно неблагоприятно сказывалось слабое знание многими из них русского языка.