Летом 65 года Цицерон извещает Аттика: "У меня прибавление - сынок. Теренция чувствует себя хорошо" (Att., I, 2, I). Так появился на свет Марк Туллий Цицерон Младший. Конечно, отец обожал и сына. Но ему никогда не суждено было занять в отцовском сердце такого места, какое занимала Туллия. В 59 году Цицерон отправил Аттику письмо. В конце его нетвердым детским почерком было написано по-гречески: "Малыш Цицерон приветствует Тита Афинского" (Att., II, 9, 4). Видимо, Марк делал успехи в греческом языке.
Младшая фамилия. Тирон
Но семья римлянина состояла не только из жены и детей. В доме его жила еще так называемая familia minor - младшая фамилия, то есть рабы. И чем состоятельнее и известнее становился Цицерон, тем больше рабов его окружало.
Цицерон всегда относился к своим рабам действительно как к членам своей семьи, был к ним неизменно ласков, заботлив и снисходителен. Более того. Он был с ними деликатен. Это прекрасно видно из одного примера. Однажды зимой ему захотелось на несколько дней уехать из Рима на виллу отдохнуть, благо был праздник. И вдруг он вспомнил, что сейчас празднуют Компиталии, а рабы необыкновенно чтят этот день. Верно, сейчас на вилле собралась вся фамилия. Накрыли стол, расставили закуску, выбирают председателя застолья - словом, идет пир горой. И вдруг посреди этого безудержного веселья появится хозяин. Ясно, это подействует на пирующих как на расшалившихся школьников приход директора. Все в смущении вскочат со своих мест, станут предлагать хозяину свои услуги, и беззаботному празднику конец. И Цицерон пишет Аттику: "Я не хочу сегодня ехать на Альбанскую виллу, чтобы не быть в тягость фамилии" (Att., VII, 7, 3). В этой деликатности и боязни быть кому-нибудь в тягость виден весь Цицерон!
Рабы платили ему самой преданной любовью. В этом Цицерон мог убедиться в самый страшный день своей жизни. В час смерти он узнал, насколько он любим своей фамилией. В письмах Цицерона перед нами постоянно мелькают имена его рабов, которым он дает поручения, которых ждет, за которых тревожится. Один раз мы застаем его в слезах - он горько оплакивает смерть молодого раба. Другой раз слышим, как он передает сердечный привет кому-то из рабов Аттика. Но все это именно какие-то мелькающие тени. Мы можем составить их точный список, но не можем сказать ничего определенного ни об одном из них - мы не знаем, что это были за люди и каковы их судьбы. Только одна фигура выступает из этого сумрака. Мы знаем его, видим всю его жизнь, и она столь странна для нас, столь не соответствует всем нашим представлениям, что невольно привлекает к себе наше внимание.
Звали его Тирон. Тирон родился в доме Цицерона или попал туда совсем ребенком. Во всяком случае, он не помнил другого дома, кроме дома своих хозяев. Вскоре выяснилось, что маленький раб обладает очень хрупким здоровьем. Но этот болезненный ребенок страстно стремился к знаниям. Цицерон заметил это рвение и пришел от него в восторг. Он сам стал учить его, возился с ним, читал, объяснял любимых авторов. Каким благодарным учеником был маленький Тирон! Он жадно ловил каждое слово учителя, он готов был, не разгибая спины, от зари до зари сидеть за книгой, хотя природа и сотворила его таким слабым.
Тирон вырос ученейшим человеком. Он наделен был ясным, четким умом и кротким отзывчивым сердцем. Он пламенно любил своего господина. Обожал всю его семью. Смысл жизни видел в том, чтобы служить им, отдать им свою жизнь. В обращении он был ласков, вежлив и услужлив. Цицерон считал его главными свойствами скромность и человечность в том особом понимании, которое он вкладывал в это слово - то есть доброту, образованность и приветливость (Att., VII, 5, 2). Он говорил Атгику, что невозможно представить себе существа более нравственно чистого, чем этот юноша (Att., VI, 7).
Тирон стал секретарем при своем господине. Нужно сознаться, что великому оратору секретарь был просто необходим. Цицерон был человеком на редкость неаккуратным и безалаберным. В кабинете его царил хаос из книг и бумаг. А рукописи его являли поистине страшную картину. Он писал, зачеркивал, писал сверху, снова зачеркивал и делал вставки на полях в таких местах, что совершенно невозможно было догадаться, к чему эти вставки относятся. Прибавьте к этому поистине ужасный почерк. Часто он сам становился в тупик, когда ему показывали его каракули и просили разобраться в этом лабиринте и прочесть собственный текст (Fam., XVI, 22, 13). А Тирон был аккуратен и методичен. Он все приводил в порядок, шаг за шагом распутывал этот клубок и под его руками рукописи превращались в чистые страницы без единой помарки. Кроме того, он редактировал текст, уточнял цитаты и устранял те мелкие погрешности, которые неизбежны в каждой большой работе. Авл Геллий, сам человек на редкость трудолюбивый и дотошный, очень высокого мнения о Тироне. Он считает, что трудно себе представить более добросовестного и усердного редактора (XV, 6).
Кроме того, Цицерон иногда диктовал Тирону не только речи, но и частные письма (Q.fr., III, 1, 19). И вот Тирону пришла в голову мысль - нельзя ли усовершенствовать искусство писца? У него появилось страстное желание - он хотел передать речь своего господина. Причем не так, как делаем мы, конспектируя какое-нибудь интересное выступление или лекцию. Ведь мы стараемся ухватить общий смысл сказанного, кратко зафиксировать главные мысли. А Тирон мечтал передать речь господина целиком, слово в слово. Но как это сделать? Речь продолжалась по пять-шесть часов. Оратор говорил стремительно, бурно, и речь его неслась как могучий поток. Как может человеческая рука догнать крылатое слово? И Тирон придумал. Он изобрел знаки, которыми обозначал целые слова, иногда даже короткие, часто повторяющиеся фразы. Этому изобретению предстояло великое будущее. Так в доме Цицерона родилась стенография.
Теперь Тирон постоянно сопровождал хозяина на Форум и в Курию. Сидя на скамье или примостившись где-нибудь на камне, он быстро стенографировал речи Цицерона. Вскоре он обучил своему искусству других писцов. У Цицерона теперь был целый штат стенографистов. Плутарх рассказывает об одном блестящем ораторе, современнике Цицерона. К сожалению, говорит он, из всех его речей сохранилась только одна. Случилось это так. "Цицерон, заранее выбрав писцов… и научив их несложным значкам, которые заменяли по многу букв каждый, рассадил этих писцов по всей Курии" и велел застенографировать речь (Cat. Min., 23). Впоследствии, рассказывает Плутарх, это сделалось обычной практикой и писцы-стенографы сидели на каждом заседании сената.
Под руководством Цицерона Тирон сделался не просто образованным человеком, он стал настоящим ученым, крупным специалистом по древним текстам. И у него появилось страстное желание начать писать самому. Цицерон горячо одобрил его намерение. И Тирон взялся за перо. Он рискнул показать свои первые творения только хозяину. Цицерон пришел в восторг и расхвалил его до небес. И тогда раб осмелел и стал писать дальше. Он пробовал писать стихи и даже трагедии в духе Софокла (Fam., XVI, 18, 31). Затем он взялся за научные труды. Он разбирал и комментировал сочинения древних. В жизни Тирон был робок и застенчив. В своих сочинениях смел, даже дерзок. Он не стеснялся резко и насмешливо критиковать ораторов старого времени. Он поднял руку на самого Катона Старшего, который в глазах римлян был окружен ореолом святости. Он, например, говорил, что Катон строит свою защитительную речь неправильно. Такими словами и приемами невозможно вызвать жалость и сострадание у судей (Gell, VII, 3). Все эти прославленные мудрецы древности казались ему ничтожными и жалкими рядом с его великим господином.
Но этого мало. Геллий пишет: "Тирон… вне всякого сомнения обладал утонченным умом и был знатоком древней литературы. С детства он воспитывался так, как прилично свободному человеку, и стал помощником и даже почти сотрудником Цицерона в его литературных трудах" (VII, 3, 8). Вот как велика была литературная слава Тирона.
Все было бы хорошо, если бы не одно. Здоровье раба по-прежнему было из рук вон плохо. Каждое дуновение ветра, каждая капля дождя буквально валили его с ног. Он болел всегда и везде с редким постоянством. Цицерон часто разъезжал по своим делам по всей Италии; случалось ему выезжать и за ее пределы. Тирон всюду сопровождал хозяина. Но куда бы они ни приезжали - на загородную виллу на берегу моря, в Грецию или на какой-нибудь малоазийский остров, - Тирон немедленно сваливался больным.
В 53 году Тирон поехал зачем-то на Формийскую виллу Цицерона и, конечно, немедленно свалился с приступом жесточайшей лихорадки. Известие об этом привело Цицерона в отчаяние. Он был натурой впечатлительной, артистом, и переживал все много сильнее, чем окружающие. К тому же он наделен был ярким и беспокойным воображением. Тут же он внушил себе, что Тирон умирает. Он видел его бледного, дрожащего, испускающего последний вздох. И Цицерон буквально не находил себе места. Хуже всего то, что сам он сейчас не мог ехать в Формии. Поэтому он немедленно отправил другого члена своей фамилии, Менандра, узнать, как Тирон. Он пишет рабу:
"Я буду считать, что ты подарил мне все на свете, если только я увижу тебя здоровым. Со страшным беспокойством жду возвращения Менандра… Ну, постарайся поправиться, если меня любишь. И, когда совсем окрепнешь, приезжай к нам" (Fam, XVI, 13).
На другой день:
"Менандр приехал ко мне днем позже, чем обещал. Так что ночь я провел в страхе и тревоге. Из твоего письма я так и не понял, как ты себя чувствуешь, но все-таки я сжил. Мне противны сейчас все развлечения, все литературные занятия. Я ни к чему не могу притронуться, пока не увижу тебя. Вели обещать врачу любую сумму, какую он ни пожелает. Я написал об этом и Уммию" (Fam., XVI, 14).
Между тем возникла новая забота. Оказывается, Тирон страдал душой еще больше, чем телом. Его мучила мысль, что, вместо того чтобы служить своим господам, он доставляет им лишние хлопоты. Это стало у него навязчивой мыслью. Он настойчиво твердил об этом в бреду, пытался вскочить и говорил, что ему пора ехать. Врач написал об этом Цицерону. Он стал успокаивать раба, ласково шутил с ним, утешал, ободрял, заклинал собраться с силами и напоминал, как должен переносить несчастье истинный мудрец.
"Я слышал, что ты тоскуешь, и врач говорит, что от этого тебе хуже. Если ты меня любишь, пробуди от сна свои науки, свою образованность, за которую я так тебя люблю. Тебе теперь нужно выздороветь душой, а то ты не сможешь быть здоровым телом" (Fam., XVI, 10).
В ответ Тирон написал, что ему лучше и он хочет приехать к господину.
"Конечно, я жажду, чтобы ты приехал. Но я боюсь дороги. Ты ведь так ослабел… Писульки мои - вернее наши - зачахли от тоски по тебе. Но после твоего письма… они стали приоткрывать глаза. У меня был Помпей… веселый и любезный. Ему ужасно захотелось послушать наши сочинения, но я сказал ему, что без тебя у меня все онемело. А ты будь готов вернуться к служению нашим музам. То, что я тебе обещал, будет исполнено к сроку. Я ведь объяснял тебе этимологию слова "верность"" (Fam., XVI, 10).
Читатель, конечно, уже понял, что Цицерон души не чаял в Тироне. Но в своих чувствах он был не одинок. Тирон был любимцем всей семьи. Теренция была о нем чрезвычайно высокого мнения (Fam., XVI, 9, 2). Дети его обожали. Стоило Цицерону взять перо, чтобы писать к нему, как его сын и племянник начинали теребить его и кричали, чтобы он непременно передал от них привет их "ласковому и доброму Тирону" (Fam., XVI, 5; 11). А брат Квинт не только горячо любил раба, но и глубоко его уважал. Он говорил брату, что его восхищает преданность Тирона. Кроме того, у него есть бесценные качества - он одарен литературным талантом, он так человечен, с ним так приятно вести просвещенную беседу (Fam., XVI, 16).
Мы видели, что Цицерон в своем письме упоминает о каком-то обещании, которое он дал Тирону. Он поклялся отпустить его на волю. И он сдержал слово. В 53 году Тирон стал свободным человеком. В то время Квинта не было в Риме. Он сражался под знаменами Цезаря в Галлии. Цезарь с несколькими смельчаками высадился в Британии, этом сказочном острове, считавшемся краем обитаемого мира. Нетерпеливый Цицерон написал брату письмо прямо туда, на этот фантастический остров. Из Галлии пришел ответ:
"Ты бесконечно обрадовал меня своим поступком с Тироном… Ты захотел, чтобы он, который совсем не заслужил своей участи, был нам другом, а не рабом. Поверишь ли, когда я прочел твое и его письмо, я подпрыгнул от восторга. И я благодарю тебя и поздравляю… И хотя у меня есть тысячи причин, чтобы любить тебя, я буду теперь любить тебя еще и за это… Я всего тебя вижу в этом письме" (Fam., XVI, 16).
Отныне Тирон стал римским гражданином - Марком Туллием Тироном. Но, получив свободу, он не захотел менять свою жизнь. Он был так предан семье Цицерона, что, разлучаясь с ней хотя бы на день, места себе не находил от тоски (Fam., XVI, 11, 1). Ему казалось, что хозяин без него сразу же погибнет, и он следовал за ним повсюду, действительно, как верный пес (Fam., XVI, 4, 4).
В 50 году Цицерон возвращался из провинции Киликии. Разумеется, Тирон отправился вместе с ним и, разумеется, тут же свалился больным. Случилось это в Патрах, на побережье Пелопоннеса. Цицерон не мог здесь оставаться, он должен был ехать дальше. После тяжких душевных мук и колебаний он оставил больного на попечении своего хозяина Лисона, который казался человеком добрым и заботливым. Разумеется, Лисон был награжден по-царски и перед отъездом Цицерон заклинал окружить Тирона всевозможными заботами. У его постели дежурил лучший врач Греции. Но все это ничуть не утешало его беспокойного патрона. За эти дни он буквально извелся. Он ежедневно требовал подробнейшего бюллетеня о состоянии больного, он писал врачу, писал хозяину, писал всем знакомым в Патрах, писал Тирону по три письма в день, поставил на ноги весь город. Он постоянно волновался: ему казалось, что Тирона неправильно лечат, что к нему недостаточно внимательны, что он там на чужбине лишен привычной ласки. Хозяин не ответил на одно из бесчисленных писем Цицерона. Значит, он человек невнимательный и нерадивый. Как же можно оставлять на его попечении бедняжку Тирона?! Конечно, это человек бездушный и черствый, раз он не жалеет Тирона. Напрасно Тирон робко уверял патрона, что о нем заботятся, Цицерон ничего не хотел слушать. Он написал местному банкиру, чтобы тот открыл Тирону неограниченный кредит. Но сразу же возникла новая забота. Тирон так скромен, так застенчив, он засмущается и не попросит того, что ему нужно.
"Твое письмо вызвало у меня противоречивые чувства, - пишет он, в сотый раз перечитывая записку Тирона, - первая страница страшно взволновала, но я ожил после второй… О враче ты пишешь, что он очень прославлен, да я и сам так слышал. Но его лечение мне не нравится. Тебе не следовало давать супа… Все-таки я написал с большой осторожностью и ему, и Лисону. Я написал длинное письмо Курию - это очень симпатичный человек, очень обязательный, очень человечный. Я просил, чтобы он перенес тебя к себе, если ты не против. Потому что я боюсь, что наш Лисон не достаточно внимателен, во-первых, потому, что все греки такие, во-вторых, он не ответил на мое письмо. Правда, ты его хвалишь… Милый Тирон, умоляю тебя, не жалей денег на свое здоровье. Я написал Курию, чтобы он давал тебе, сколько ты скажешь. Я считаю, что нужно быть пощедрее с врачом, чтобы он был внимательнее" (Fam., XVI, 4).
Тирон опять норовил вскочить с постели, сесть на корабль и мчаться вслед за господином, но обессилевшие ноги уже не держали его. Он так ослабел, что когда Цицерон получил от него письмо, то с ужасом увидел, что буквы шатаются. Он понял, как дрожала рука, их выводившая. Цицерон опять успокаивал бывшего раба.
"Я знаю, какая тоска тебя терзает, но все будет хорошо, только бы ты выздоровел" (Fam., XVI, 1, 1). "Ты оказываешь мне тысячи услуг дома и на Форуме, в Риме и в провинции, в частной и общественной жизни, в занятиях, в нашей литературной работе. Но все это померкнет перед последним - если, как я надеюсь, я увижу тебя здоровым… Ты боялся оставить меня даже на минуту, а потому не мог заняться своим здоровьем. Теперь… отбрось все другие заботы, служи только своему телу. Я буду считать, что ты предан мне настолько, насколько ты будешь печься о своем здоровье. Поправляйся, милый Тирон, поправляйся, поправляйся и будь здоров" (Fam., XVI, 4, 4). "Если ты любишь всех нас, - пишет он в другом письме, - и особенно меня, своего учителя, думай о своем здоровье… Все мы - в первую очередь я - жаждем как можно скорее увидеть тебя. Но увидеть здоровым, милый Тирон. Ни в коем случае не торопись. Я вполне обхожусь без твоих услуг. Желаю тебе здоровья, милый Тирон, в первую очередь ради тебя, а потом - ради меня" (Fam., XVI, 3).
Далее Цицерон сообщает своему бывшему рабу, что весь Рим встревожен его здоровьем. Мало того, вся Италия. Он получает десятки писем, где взволнованные римляне спрашивают, как чувствует себя Тирон. Надо думать, Цицерон всем, и неоднократно, успел рассказать о его болезни (Fam., XVI, 4, 4). Тирон на сей раз поправился не так скоро. И как только он смог стоять на ногах, он стрелой помчался к патрону.
В 44 году семья Цицерона сделала Тирону очень ценный подарок. Они купили ему небольшое имение. Очевидно, Цицерон подумал, что он уже не молод, кто знает, сколько он еще проживет, и захотел обеспечить своего бывшего раба. Ему не хотелось оставлять своего любимца на свете бесприютным. Сын Цицерона Марк был в то время уже взрослым молодым человеком и учился в Афинах. Узнав о случившемся, он весело поздравляет Тирона. "Теперь тебе надо забыть свой столичный лоск. Ты стал сельским жителем. У меня прямо перед глазами стоит твое славное лицо. Мне кажется, я прямо вижу, как ты покупаешь сельскохозяйственные орудия, беседуешь с вилликом, а во время десерта собираешь себе в полу косточки" (Fam., XVI, 21).
Марк был вообще страшно привязан к Тирону. Он писал ему обо всех своих заботах и надеждах, даже о том, в чем ему неловко было признаться отцу. Он называл его "своим сладчайшим Тироном" (Att., XV, 15, 4; Fam., XVI, 21, 7).