Синьора Барди впервые в жизни абсолютно позабыла о делах. Она села в машину и заторопилась домой, чтобы поскорее рассказать мужу о своей, как она считала, победе, которая может стать настоящей удачей для их сына. Материнский инстинкт подсказывал ей именно это.
Она встретила мужа на крыльце дома, когда он уже собирался уходить. Пригласив его следовать за собой, она села и попросила присесть и его. С энтузиазмом, достойным совсем юного создания, она рассказала о бессонной ночи, мыслях, которые пришли ей в голову, и, наконец, о своей встрече с синьором Этторе. Синьор Сандро слушал с любопытством и в конце признался жене, что просто поражен. Он хорошо знал Этторе – в последние годы, будучи членом административного совета банка, а затем и вице-президентом, он имел возможность часто встречаться с ним по работе. Синьор Сандро признался, что посмеялся бы над этой идеей жены, если бы она спросила его мнения.
– А ты уверена, что поняла правильно? Мне кажется крайне странным, что он согласился, ведь он такой закрытый человек, что иногда даже может показаться мизантропом тем, кто хорошенько с ним не знаком!
– Ты – как всегда! – ответила она, немного обиженная скепсисом супруга. – Вечно во всем сомневаешься! Подожди – и увидишь!
– Долго он не выдержит! С характером нашего сыночка он махнет нам рукой через полчаса!
Такими были слова ее мужа, но на самом деле лицо его светилось радостью – он был доволен этой прекрасной новостью, полученной рано утром.
Наконец они решили выйти из дома вместе и весь день спорили по поводу Этторе и гадали, какой будет реакция Амоса, когда тот вернется из школы. Амос и синьор Этторе давно знали друг друга, но общались минимально, поэтому предположить, во что выльются их отношения, было весьма непросто.
"Или хорошо-прехорошо, или плохо-преплохо", – говорил синьор Сандро, смеясь, когда встречался взглядом с женой или сталкивался с ней в каком-нибудь из отделов их магазина. "Хорошо-прехорошо!" – отвечала она с неизменным оптимизмом, свойственным ее открытому и импульсивному характеру.
В этот день во время обеда семейство Барди собралось за столом в полном составе. Старшие дождались возвращения ребят, и, как только все расселись, синьора Эди объявила Амосу, что синьор Этторе, директор банка, согласился на ее просьбу подготовить сына к экзаменам.
Амос воспринял известие спокойно, даже, можно сказать, равнодушно, чего от него никто не ожидал. "Что ж, так лучше", – подумала мать.
В конце обеда синьор Сандро встал из-за стола и позвал сына за собой в гостиную. "Ты доволен? – спросил он. Затем продолжил разговор своеобразной презентацией Этторе: – Ты его не очень хорошо знаешь. Это человек немного странноватый, но при этом исключительный; чтоб ты знал, он управлял банком в наших краях, закончив всего лишь пять классов начальной школы; участвуя в совещаниях с директорами самых крупных банков, он почти всегда молчал, но если уж говорил, то слушали его с огромным уважением, и никто не осмеливался противоречить, потому что все знали, что он никогда не скажет чего-либо, в чем до конца не уверен. Кроме того, насколько я помню, он читает и пишет как минимум на шести иностранных языках – по крайней мере, отлично знает французский, английский и даже русский, представляешь?! А ведь русский язык, должно быть, такой трудный. Потом, он неплохо говорит по-испански, по-немецки… Он постоянно что-то читает, его невозможно уличить в некомпетентности ни в одном вопросе, ни в одной из областей: это просто невероятно, но факт. Короче, это человек, который не всегда говорит то, что знает, но зато всегда знает, что говорит… В младших классах он учился у бабушки Леды, и она всегда отзывалась о нем как о вундеркинде, наделенном редким интеллектом, что удивительно, учитывая, из какой он семьи: у него скромнейшее происхождение – отец был штукатуром, а мать домработницей. Его детство прошло в страшной нищете, но судьба мужчины напрямую зависит от его ума и способностей, а все это у Этторе имеется в достатке, вне всякого сомнения. Только вот: Этторе не очень общительный, ему нравится одиночество, и его надо воспринимать таким, какой он есть, – в общем, постарайся хорошо вести себя с ним. Кто знает, возможно, на этот раз твоей матери пришла в голову неплохая идея!"
Сандро посмеялся собственной доброй шутке в адрес супруги и добавил: "И будь осторожен в выражениях: если ляпнешь что-то не то – упадешь лицом в грязь, ведь он знает все! Помни об этом".
Амос молча, не перебивая, выслушал это описание, которое пробудило в нем невольный интерес и в некотором смысле успокоило. "Ясно", – ответил он. Потом встал, и они вместе с отцом вышли из комнаты. Спустя мгновение он уже звонил приятелю и болтал с ним о разных глупостях, напрочь позабыв о синьоре Этторе, экзаменах и занятиях. Это было еще одной особенностью его характера: он умел "архивировать" свое беспокойство до тех пор, пока не приходило время встретиться со сложностями лицом к лицу.
XX
Синьор Этторе пришел на десять минут раньше назначенного времени; он запарковал свой "Фиат 500" прямо перед домом и решительно позвонил в дверь. Амос, который уже поджидал его, сам пошел открывать, а родители тем временем потихоньку наблюдали.
Встреча была простой и неформальной: они пожали друг другу руки, затем Этторе поприветствовал остальных членов семьи и сразу же попросил проводить его в кабинет к Амосу, чтобы, как он выразился, ознакомиться с фронтом работ.
Амос показал ему книги и катушечный магнитофон, на который Этторе, мгновенно предложивший называть его на "ты", должен был записывать свой голос, чтобы в его отсутствие Амос мог слушать, сколько потребуется, надиктованный материал. Директор заулыбался: "Никогда в жизни не читал вслух, но попробую, может, получится". На этом их оставили вдвоем, и дверь кабинета закрылась за бабушкой Ледой, которая вышла последней, поставив на письменный стол поднос с двумя чашечками дымящегося кофе.
Встреча прошла самым естественным образом; это был просто эпизод повседневной жизни, но ему предстояло сыграть большую роль в судьбе Амоса, и не только его.
Поболтав немного о том о сем, Этторе раскрыл учебник истории, а Амос принялся ставить на магнитофон восемнадцатисантиметровую бобину, которая, как он объяснил, благодаря четырем дорожкам и двойной скорости позволяла записать целых шестнадцать часов звука.
"Что ж, тогда начнем заполнять эту пленку, – отозвался Этторе и немедленно приступил к чтению первой главы, речь в которой шла о Венском конгрессе 1815 года. Так он читал, не без запинок, признаться, в течение целого часа, но потом вдруг прервался, захлопнул учебник и попросил Амоса выключить магнитофон. – А сейчас было бы неплохо обсудить немного то, что мы прочитали, чтобы проверить, все ли ты понял, и объяснить тебе какие-то моменты, которые ты упустил".
На самом деле Амос слушал недостаточно внимательно, и совсем скоро Этторе понял, что ему придется заново разъяснять все с самого начала. Он делал это спокойно и терпеливо, не требуя от своего юного ученика демонстрации повышенного внимания.
Когда минули два часа, предусмотренные для занятий, Этторе встал и пообещал вернуться завтра в то же время.
Проходя через гостиную, директор заметил на столике шахматную доску. "Любишь играть в шахматы?" – спросил он Амоса. "Да, я страстный любитель!" – ответил тот с гордостью. Этторе рассмеялся от души. Затем взглянул на него и сказал, не переставая смеяться: "Ты, наверное, имел в виду, что ты увлеченный игрок, а не что состоишь в ордене Страстей Господних!" И он принялся рассказывать об этом религиозном ордене, о его основателе, развитии, событиях и людях, связанных с ним. Амос был настолько поражен его эрудицией, что буквально онемел и слушал раскрыв рот, пока тот не закончил свой рассказ. У Этторе был несколько странный способ выражения мыслей: создавалось впечатление, будто в этот момент внутри него шел напряженный мыслительный процесс, как если бы все слова, идеи и понятия вдруг сосредоточились в одном пространстве и яростно боролись между собой за право поскорее выйти наружу.
Амос смеялся, но чувствовал себя немного задетым: ему было стыдно за свою оговорку. Он тут же вспомнил то, что отец советовал ему за несколько часов до этого; а ведь он и так старался говорить мало, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость! Он вновь пообещал себе быть особенно внимательным и одновременно почувствовал детски наивное желание подловить синьора Этторе на какой-нибудь ошибке, дабы сравнять счет. Но он очень быстро понял, что борьба между ними шла неравная. Сколько раз в спорах его гордость была ранена, а самолюбие обижено! Сколько раз он готов был отдать все, чтобы изменить исход споров, в которых всегда выигрывал Этторе! И когда последнему не удавалось убедить своего юного ученика при помощи одних только слов, когда Амос начинал упрямиться и не намеревался уступать, тогда терпеливый директор вставал со стула, бросал быстрый взгляд на библиотеку, снимал с книжной полки энциклопедию, либо словарь, либо какую-нибудь книгу, открывал их и с улыбкой указывал Амосу на его ошибку. Затем ставил книгу на место и больше не возвращался к этой теме. Юношу потрясало, с каким спокойствием его наставник воспринимал свои победы, ни разу не упрекнув его и не похвалившись собственной правотой: он никогда не праздновал триумф над Амосом, тем самым изо дня в день заслуживая все большее уважение к себе, восхищение и благодарность.
Этторе устраивал диспуты вокруг всего, разрушая всякую зацикленность Амоса, всякую идею фикс и любую форму юношеского фанатизма. Он питал его нектаром сомнения, который поначалу, возможно, и вселяет тревогу и растерянность, но впоследствии дарит радость, поскольку сомнения не только способствуют развитию, но – что важнее – освобождают от рабской необходимости быть всегда и во всем правым. Постепенно Амос обрел ощущение покоя, не свойственное ему прежде, и с этим новым настроем стал чувствовать себя более сильным и смелым, поскольку спокойствие – единственный бастион, который лишь укрепляется от нападений, и никому не под силу захватить его, кроме сознания, воздвигнувшего его и знающего все его секреты.
Амос никогда не получал от Этторе ни похвал, ни комплиментов, но его любовь к учителю стремительно росла, в особенности когда он видел, сколько добра тот делает для окружающих.
Однажды, когда они гуляли по берегу реки, Этторе сказал Амосу: "Чтобы творить зло или добро, необходимо много сил, но для добрых дел их требуется гораздо больше, потому что добро имеет такое же отношение к злу, как созидание к разрушению, а ведь построить значительно сложнее, чем развалить. Следовательно, и добро, и зло находятся в сильных руках, но руки, творящие добро, сильнее, хоть чаще всего действуют молча, в тени. Судьба человечества именно в таких руках, запомни это".
Амос никогда не забывал эти слова.
Он слушал и понимал, что разделяет эти идеи, впитывает их, делая своими, и каждый раз удивлялся тому, с каким удовольствием воспринимают их окружающие, в каком бы контексте они ни прозвучали. Он чувствовал также, что постепенно люди начинают прислушиваться к нему, да так, как он никогда и не надеялся.
Его немало удивляло, что все чаще близкие спрашивали его мнения по тому или иному вопросу, и он – по таинственному психологическому механизму, вдруг включившемуся в нем, – стал чувствовать себя полезным людям и уверенным в себе.
Тем временем приближались экзамены, и Амос все больше волновался. Добрый Этторе стал приходить чаще, его ежедневные визиты теперь длились по четыре, а то и по пять часов, потом он стал наведываться и по воскресеньям. Он пытался убедить своего юного ученика не слишком драматизировать ситуацию с экзаменами. "Конечно, ко всему этому нужно относиться серьезно, – говорил он, – но вовсе не стоит делать из экзаменов вопрос жизни и смерти! В этом мире есть масса вещей поважнее, так что просто прилагай усилия, но не принимай близко к сердцу!"
Амос занимался изо всех сил, как никогда раньше, несмотря на наступившую весну, на тысячи отвлекающих моментов, на свою любовь к Барбаре и множество личных интересов: к лошадям, музыкальным инструментам, пластинкам… Невзирая на все это, ему удавалось как следует учиться и не быть слишком рассеянным.
И вот, с Божьей помощью, наступил столь пугающий день начала письменных экзаменов. Первым было сочинение, на которое Амос возлагал большие надежды. Парень вошел в школу со своей пишущей машинкой в руках и папкой под мышкой. После звонка его проводили в пустую аудиторию, где он мог спокойно стучать по клавишам, не мешая товарищам. Туда же зашел и преподаватель, который продиктовал Амосу темы сочинения и удалился, пожелав ему удачи.
Амос внимательно перечитал темы и, спокойно поразмыслив, решил остановиться на педагогике, основываясь на теории Квинтилиана относительно важности "соревновательного духа у детей в первые годы учебы".
Он предположил, что в этом сочинении многие его одноклассники пойдут на поводу у модных течений, в частности станут развивать мысли их преподавателей о том, как важен коллективный дух и вреден индивидуализм, а также об эффективности школы, которая направлена на формирование, а не на информирование, которая развивает сотрудничество, а не конкуренцию, и которая готовит учеников к выходу в большую жизнь, а не занимается развитием у них личных качеств.
Он же решил писать лишь то, что думает по этому поводу сам, скромно, но решительно выражая собственную точку зрения, подсказанную искренностью и здравым смыслом.
Он начал с общих рассуждений, связанных с фундаментальной важностью отношений между учеником и учителем, отношений особых и близких, которые – абстрагируясь от теорий Джона Дью, методов Монтессори, принципов Альберти и т. п. – направлены на раскрытие природных способностей ребенка и их развитие, укрепление и оптимизацию.
С этой точки зрения соревновательный дух имеет огромное значение, он совершенно необходим, так как является подпиткой для силы воли, развивает воображение, мозг и креативность. Конкуренция пробуждает жажду действия, справедливое и морально оправданное желание побеждать, ведь тот, кто стремится к победе, вкладывает в борьбу все лучшее, что в нем есть, и преодолевает те препятствия, которые затем оборачиваются на благо всего коллектива. Тот, кто борется за победу, полностью осознает это, и его цель – не унизить проигравших, а проявить свою свободу самовыражения и, возможно, стать примером для подражания.
Амос свято верил в то, что писал, и его мысли текли свободно и легко. Ему даже не пришлось переписывать сочинение набело. Он довольно быстро закончил, встал и вышел из аудитории, чтобы спросить, кто заберет у него работу. Затем вышел к матери, которая ждала его на площади перед школой, заметно волнуясь. Ей не терпелось скорее узнать впечатления сына от первого письменного экзамена.
Сдав все письменные экзамены, Амос полностью сосредоточился на подготовке к устным. В качестве основного предмета для сдачи он выбрал философию и надеялся, что во время жеребьевки вторым предметом ему достанется история. Так и вышло – его надежды не оказались напрасными.
Когда назвали его имя, он вошел в аудиторию, где сдавали устные экзамены, с трудом скрывая волнение. Он сел, сжал кулаки, глубоко вздохнул и стал ждать первых вопросов.
Сначала он рассказывал о великом немецком философе Иммануиле Канте, затем перешел на Маркса, по "Капиталу" которого Амос в свое время писал сочинение в школе, так что для него это был просто "поцелуй фортуны", и он ответил на вопрос с удивительной раскованностью.
Когда он сдавал экзамен по истории, вся комиссия была просто поражена его детальной подготовкой, далеко выходящей за пределы школьной программы. Этторе старательно читал для него написанное в учебнике, но после этого по собственной инициативе рассказывал Амосу все, что знал сам, добавляя к своему обширному повествованию фрагменты личного жизненного опыта и воспоминания об исторических событиях – войне и мире. Его рассказы о том, как ему жилось в период фашизма и Второй мировой войны, настолько захватили Амоса, что он полюбил историю всем сердцем.
По окончании устных экзаменов преподаватели вручили ему проверенные письменные работы, поздравив с замечательно написанным сочинением, к которому проверявший его учитель даже ни разу не приложил руку.
Амос с триумфом покинул аудиторию и эту школу, в которую ему больше не надо было возвращаться, и стал спокойно ожидать результатов экзаменов на аттестат зрелости.
Ему пришлось ждать несколько дней, пока на стенде, выставленном в школьном дворе, не вывесили результаты. Он получил шестьдесят баллов из шестидесяти возможных, самую высшую оценку. Дрожа от счастья, он тут же бросился звонить синьору Этторе, чтобы поделиться с ним своей радостью. Этторе выслушал его, а потом рассмеялся, сказав, что такая оценка кажется ему преувеличенной. "Сорок, – проговорил он, – сорок из шестидесяти… я еще понимаю – это ты заслужил, но шестьдесят!" Но, конечно, было ясно, что и он доволен результатом тех совместных жертв, которые были принесены для достижения этой цели. Впрочем, почивать на лаврах времени не было; нужно было смотреть вперед, думать о будущем, ставя перед собой конкретные цели: уже следующим утром, ровно в десять часов, Этторе приехал к Амосу на своем мопеде, с вечным нейлоновым мешком в руках, в котором лежали две книжки и газета.
"Ну что, ты уже думал о том, чем будешь заниматься?" – не теряя времени, спросил он у Амоса. "Как чем? – ответил новоявленный выпускник. – Запишусь прямо сразу на дополнительные курсы и, если все будет хорошо, поступлю на юридический; там у меня будет полно времени подумать о своем будущем. Ты ведь знаешь, у меня в семье – сплошные адвокаты, и я просто чувствую, что все так и ждут от меня, что я буду подвизаться в юриспруденции. Я был еще ребенком, когда мне начали говорить, что я, когда вырасту, стану адвокатом, и я, видимо, в это поверил. Иначе, если бы не этот результат на выпускных экзаменах, кто знает, может быть, я бы всерьез стал учиться музыке и получил бы диплом по классу игры на фортепиано".
Синьор Этторе на это ничего не ответил, только предложил проводить Амоса в Пизу, чтобы помочь ему пройти все бюрократические моменты, необходимые для поступления. Спустя несколько дней дело было сделано лучшим образом; тогда, чтобы по утром не валяться долго в постели и не прозябать бесцельно в деревне, Этторе предложил своему юному воспитаннику вместе просматривать прессу. Такой привычки у Амоса никогда не было. Затем, несколькими днями позже, они стали вместе читать один из великих шедевров итальянской литературы, известный во всем мире, – "Гепард".
Роман Джузеппе Томази ди Лампедузы очень понравился Амосу. Этим знойным летом юноша начал проявлять серьезный интерес к прозе, который зародился у него еще в те далекие времена, когда дядя Компарини читал вслух в нежные моменты объединения семьи, когда старый любитель литературы не разрешал даже включать телевизор, объявляя его "непрошеным и неуместным гостем".