А Публий меж тем все еще медлил в Тарраконе. Он ждал Лелия, без которого ничего не хотел предпринимать. Но вот наконец Гай прибыл, и Публий покинул Тарракон. Была ранняя весна. "На пути иберы радостно встречали его и спешили присоединиться к его войскам" (Polyb., X, 37, 6). Когда же они достигли гористых склонов, укрепленных самой суровой природой этого края, перед ним предстал Андобала, окруженный многочисленной свитой. Вождь иберов подошел к римлянину и заговорил с ним. Он осыпал карфагенян упреками и проклятьями, перечислил все услуги, оказанные им этим вероломным людям, а потом рассказал, как они его отблагодарили. Публий ответил, что верит ему, ибо наглость карфагенян ему хорошо известна, особенно возмутительно их поведение с женами и дочерьми испанских владык. Теперь он получил этих женщин не как заложниц, но как военнопленных и рабынь, но заботится о них не меньше, чем это сделали бы их родители. При этих словах Андобала и его спутники пали пред ним ниц, называя его царем. Публий, по словам Лелия, смутился и просил их успокоиться, ибо римляне, сказал он, отнесутся к ним с большим участием.
В это время Газдрубал Баркид пребывал в тяжких сомнениях. Теперь, с уходом иберов, численное преимущество было на стороне врагов. Сципион мог явиться с минуты на минуту. Наконец он решил отойти в труднопроходимые горы и дать битву.
Место - называлось оно Бекула - выбрано было так, что лагерь карфагенян превратился в настоящую крепость, напоминавшую гнездо горного орла. Сзади их защищала река, спереди - высокая гряда холмов. Лагерь был на самой вершине горы; она круто обрывалась вниз, ниже была вторая терраса, окруженная такими же крутыми отвесными обрывами. На нижней террасе расположилась нумидийская конница, легковооруженные балеарские стрелки и африканцы.
Публий два дня простоял в раздумье перед каменной твердыней Газдрубала. Дольше ждать было нельзя: каждую минуту могли появиться другие карфагенские войска. На третий день план у него был уже готов. Заметив, что воины со смущением и беспокойством смотрят на отвесные утесы и головокружительные обрывы, он весело воскликнул, что глупо сделали пунийцы, взобравшись так высоко, ибо он запрет здесь врагу всякий путь к спасению. Было только два выхода из ущелья, где укрепился Газдрубал. Публий послал вперед экстраординариев и метателей дротиков, приказав им занять оба эти прохода. Сам же он стремительно повел легковооруженных воинов против врагов, стоявших на нижней террасе. Подъем был очень тяжел. Приходилось преодолевать обрывы и лезть почти по отвесной крутизне, а сверху непрерывно сыпались стрелы и камни. "Но их твердость духа и умение брать города преодолели все" (Ливий).
Достигнув первой террасы, они обрушились на балеарцев и африканцев. Те не устояли, были смяты и бежали к лагерю. Не дав им времени опомниться, Публий двинул против них все легкие отряды; остальное войско разделил на две части: половину взял сам, половину дал Гаю Лелию. Он стал обходить холм с левой стороны, пока не нашел более или менее доступный подъем. Быстро преодолев его, он ударил на врага с фланга. Одновременно с правого фланга ударил Лелий, поднявшийся с другой стороны. Все это произошло так быстро, что Газдрубал не смог приготовиться. "Он оставался на месте в том убеждении, что достаточно защищен самим местоположением и неприятель не отважится напасть на него" (Полибий). В результате он даже не успел построиться к бою, а римляне уже напали на него со всех сторон. Карфагеняне были в смятении, и бежать было некуда: как и предсказал Сципион, он запер их в неприступном ущелье - они оказались в ловушке. Видя это, Газдрубал немедленно бросил войско на произвол судьбы и бежал, остальные тщетно метались по холму; исход битвы был плачевен для пунийцев: 8 тысяч они потеряли убитыми, 12 тысяч - пленными. Это составляло около двух третей войска Газдрубала (Polyb., X, 38, 7 - 39; Liv., XXVII, 18).
Разбив Газдрубала, Публий тут же занял его лагерь. Едва он успел это сделать, как появились Магон и Газдрубал, сын Гескона, со своими армиями. Но, увидав, какую позицию занял римлянин, они молча постояли у подножия горы и удалились.
Многие советовали Публию немедленно гнаться за Газдрубалом. Но военачальник римлян отверг этот план (Polyb., X, 10, 11; Liv., XXVII, 20). Захватив лагерь Газдрубала, Сципион всю добычу раздал воинам (Liv., XXVII, 19). Что до пленных, то всех испанцев он тотчас же отпустил без выкупа. Это вызвало бурю восторга: иберы - его союзники и вновь обретшие свободу пленники - кинулись к нему, толпой окружили, осыпая словами самой горячей благодарности. И все без исключения величали его теперь царем. И ранее Публий пытался их останавливать, теперь же он вынужден был обратить на это серьезное внимание. "Собравши иберов, он объявил, что хотя и желал бы казаться для всех и быть на самом деле человеком с царской душой, но не желает ни быть царем, ни именоваться таковым, и посоветовал называть его военачальником" (Polyb., X, 40, 2–5; ср.: Liv., XXVII, 19). "Разумеется, и за это уже по всей справедливости можно было бы дивиться благородству этого человека. В юном возрасте он был превознесен судьбой на такую высоту, что все покоренные народы сами собой пришли к одинаковому решению называть его царем; невзирая на это, он совладал с собой и отверг почетное выражение восторга" (Polyb., X, 40, 6).
Во время битвы Публий захватил много коней; отобрав из них триста, он подарил их Андобале. Остальных раздал тем, кто лошадей еще не имел. В это время произошел один небольшой эпизод, который тогда прошел незамеченным, но потом имел большие последствия. К Сципиону подошел квестор и сообщил, что среди пленных африканцев есть нумидиец, совсем еще мальчик, вызвавший у него жалость своей юностью и красотой. Публий велел его позвать. Успокоив ребенка ласковой речью, он спросил, кто он и как очутился среди боя. Оказалось, что это Массива, племянник Масиниссы, что дядя запретил ему участвовать в битве, но ему так захотелось взглянуть на сражение, что он тайком выбежал из дому, смешался с воинами, но тут его сбили с коня, крепко связали, и вот он здесь. Римский военачальник спросил тогда с улыбкой, не хочет ли Массива вернуться к своему дяде. Мальчик даже заплакал от радости. Сципион подарил ему золотое кольцо, расшитую золотом одежду и коня в богатом уборе взамен того, которого он потерял. Он дал ему и провожатых, наказав отпустить их, когда найдет нужным. Массива благополучно достиг дяди, и об этом случае вскоре все забыли (Liv., XXVII, 19).
До зимы Публий не покидал гор, с наступлением же холодов ушел в Тарракон. А карфагенские вожди тем временем собрались на совет, чтобы обсудить положение. Они были страшно напуганы, они твердили, что военачальник римлян успел обольстить сердца иберов, что ни на кого уже нельзя положиться. Газдрубал, сын Гескона, предлагал бежать к океану в Гадес, где еще не слыхали ужасного имени Сципиона. Газдрубал же Баркид решил, пока его отряд не успел разбежаться, немедленно идти в Италию к Ганнибалу. Магон поддержал их, сказав, что испанцев надо скорее увести подальше от мест, где гремит имя Сципиона. Решено было, что Магон передает войско брату, а сам отправится на Балеарские острова, где и наберет новое войско. Газдрубал, сын Гескона, уйдет в далекую Лузитанию и будет тщательно избегать сражения со Сципионом.
Ловкий и неуловимый Масинисса должен был со своим отрядом блуждать по союзной римлянам Испании, внезапно нападая на друзей римлян, разоряя их города, но от встречи с ними самими уклоняться (Liv., XXVII, 20). На этом они расстались и разошлись в разные стороны. Газдрубал Баркид двинулся к Альпам. А ведь он несколько лет назад ответил решительным отказом на требование карфагенского правительства идти на помощь Ганнибалу. Он отвечал, что это означало бы уступить Иберию римлянам. Теперь же он добровольно покидал страну, где вырос, где провел всю жизнь, где одержал столько блестящих побед. Он поступал так потому, что не сомневался, что война в Испании проиграна, и спешил удержать хотя бы Италию. Но рок сулил ему иное. Не прошло и года, как он погиб в Италии со всем своим войском, так и не сумев соединиться с братом.
Велика была слава Публия Сципиона. Это имя повторяли с восторгом и ужасом по всей Испании. Слух о нем докатился до самой Африки. Его подвиги вселили неслыханные надежды на успех в сердца его соотечественников. Но помощи от них по-прежнему не было. Более того, из Рима пришел приказ из имевшихся у него восьмидесяти судов отослать на родину пятьдесят (Liv., XXVII, 22; 50).
Весной, как обычно, Публий вышел из Тарракона.
ПУБЛИЙ СЦИПИОН ПРОТИВ ГАЗДРУБАЛА, СЫНА ГЕСКОНА, МАГОНА И МАСИНИССЫ. ВЕЛИКАЯ БИТВА ПРИ ИЛИПЕ (207–206 гг. до н. э.)
Положение дел было таково. Газдрубал, сын Гескона, согласно своему первоначальному плану ушел в Гадитанскую область. Почти вся Тарраконская Испания и Бетика были теперь в руках Публия. О Масиниссе в этот период ничего не слышно. Видимо, его партизанские набеги не имели успеха. Вместо Газдрубала Баркида карфагенское правительство прислало нового военачальника Ганнона с войском. Магон, вернувшийся с Балеарских островов, соединился с ним.
Публий считал врага не столь значительным, а своих офицеров уже достаточно опытными, поэтому не только сам не пошел против Ганнона, но даже не послал Лелия, а доверил все дело Силану, дав ему небольшой отряд (тысячу пехотинцев и пятьсот всадников). Силан сразу показал себя достойным учеником Публия: хотя идти приходилось через ущелья и теснины, он, по выражению Ливия, "опередил не только вестников, но даже самый слух о своем приходе" (Liv., XXVIII, 1). Он сразу же разбил соединенные силы пунийских полководцев; сам Ганнон был захвачен в плен, Магон Баркид бежал в Гадес к Газдрубалу (Liv., XXVIII, 1–2). Газдрубал двинулся было на помощь к своим, но тут против него выступил сам Сципион. Узнав об этом, Газдрубал не стал его ждать и бросился бежать назад к Гадесу. Он боялся открытого сражения и придумал следующую хитрость: он разделил свое войско на небольшие отряды и разместил их во всех близлежащих городках, сам же переправился на остров. Публию предстояло растрачивать силы на осаду мелких крепостей, как в свое время Ганнибалу в Италии. Но он не собирался этого делать. Заметив, что выдумка Газдрубала превосходна, он ушел, оставив брата Люция, которому поручил взять главный город Оронтис. Люций без труда выполнил эту задачу. Так кончилась кампания этого года (Liv., XXVIII, 2–3).
Страшные удары, нанесенные римлянами в Иберии, поразили карфагенское правительство. Ганнибал, запертый на крайнем юге Италии, тщетно требовал помощи с родины: "из Карфагена не было никакой помощи, там заботились только о средствах удержать Испанию" (Liv., XXVIII, 12). Поэтому карфагенский Совет, видимо, потребовал решительных действий от своих военачальников, которые "прятались у Гадеса от Сципиона" (ibid.). Ждать и правда было нечего: положение пунийцев с каждым днем становилось все хуже, а римлян все лучше. И вот весной 206 года до н. э. Газдрубал собрал все свои силы, соединился с Магоном и Масиниссой и двинулся к Илипе. Здесь он разбил лагерь у подошвы горы. Пехоты у него было около семидесяти тысяч, конницы около четырех тысяч и тридцать два слона.
Наконец случилось то, чего когда-то так опасался римский военачальник: все пунийские вожди соединились и двинулись против него. Казалось, ему грозила судьба отца и дяди. "Дело в том, что одних римских войск без союзнических было недостаточно для того, чтобы отважиться на решительную битву; между тем полагаться на союзников в решительной битве казалось небезопасным и чересчур смелым" (Polyb., XI, 20, 1–6). Но даже и с иберами войска у Сципиона было много меньше, чем у карфагенян: у него было всего около сорока пяти тысяч пехоты и трех тысяч конницы (Polyb., XI, 20, 8). Говорят, Публий долго колебался, начинать ли битву, а потом явился перед войском со взором светлым, охваченный божеством. "Он сказал, что явился его даймон и позвал его на врагов. Надо полагаться, сказал он, больше на бога, а не на количество войска. Ведь и в прежних битвах победу принес им бог, а не множество войска". Его радостная уверенность мгновенно передалась воинам. "Они были захвачены его видениями и возбуждены, как будто уже победили" (Арр. Hiber., 100–103).
Публий решил воспользоваться отрядами иберов, но "выставить их только для виду". Масиниссе и Магону не терпелось напасть на врага. Им казалось, что самое время сделать это теперь, когда римляне заняты разбивкой лагеря. И они устремились со своей конницей на врага "в уверенности захватить Публия врасплох. Но Публий заранее уже предвидел нападение врага и укрыл свою конницу, равносильную карфагенской, за холмом" (Polyb., XI, 21, 1–2). Все случилось вопреки расчетам пунийцев: не они врасплох напали на римлян, а на них самих нежданно обрушилась римская конница. Многие тотчас же обратились в бегство, остальные приняли бой. Они еще ни разу не встречались лицом к лицу с воинами Сципиона, поэтому представляли их себе такими же, как легионеров его отца и дяди. Они ошиблись - "ловкость спешившихся римских всадников поставила карфагенян в большое затруднение; они выдержали недолго и с большими потерями стали отступать" (Polyb., XI, 21).
После этого ни римляне, ни карфагеняне не начинали открытой битвы. Каждое утро они выходили на равнину, лежащую между обоими лагерями, выстраивались в боевой порядок и простаивали так друг против друга целый день. Так проходили дни за днями. Газдрубал все не решался начать битву, хотя на его стороне был такой значительный перевес. Но он все медлил, вероятно, утешая себя мыслью, что и вождь римлян не отваживается напасть на него. Но он ошибался. Публий лишь усыплял бдительность врага перед решительным ударом.
На сей раз Публий применил двойную хитрость. Он заметил, что Газдрубал вставал поздно и расставлял свои войска так, чтобы в центре стояли карфагеняне, а на флангах союзники. Очевидно, не очень рассчитывая на последних, он впереди обоих флангов ставил заслон из слонов. Сам Публий вставал еще позднее, римлян ставил в центр против карфагенян, а иберов на флангах. Таким образом, лучшие, отборнейшие части в обеих армиях стояли в центре, друг против друга. Накануне решительного дня Публий велел римлянам наутро встать до восхода, позавтракать и, вооружившись, выходить из лагеря. Все догадались, что завтра будет долгожданная битва, и очень обрадовались. Наутро Газдрубала разбудили ни свет ни заря военные рожки. Он выскочил из палатки и наспех построил, как обычно, своих воинов, голодных и сонных. Но Сципион выстроил свои войска в другом порядке, чего спросонья не заметил Газдрубал. Теперь иберы стояли в центре, а римляне на флангах: на правом - сам военачальник, на левом - Марций и Силан.
Прежде всего Публий выслал вперед конницу и легкие отряды, которые и завязали с карфагенянами схватку. Римский военачальник нарочно тянул время, зная, что воины врага ослабели от голода. Приближался полдень. Жгучие лучи испанского солнца немилосердно жгли противников. Карфагенян совсем сморило. Они стояли уже, опустив голову, опершись на щит. Тогда Сципион велел играть отбой. Конница и легковооруженные вернулись назад; пехота, по приказанию полководца, расступилась и пропустила их в тыл. Сципион расставил их двумя колоннами. Затем он дал сигнал к общему наступлению. Римляне двигались вперед не спеша. Когда между обеими армиями оставалось не более стадии, римский военачальник приказал иберам, составлявшим центр, продолжать идти на врага медленным шагом, а сам выстроил свой фланг колонной, развернул его лицом вправо и повел вперед быстрым шагом, почти бегом. Левый фланг точно так же повернулся влево и побежал вперед. Подойдя к врагу на достаточное расстояние, они одновременно остановились и снова построились в линию. Карфагенских войск было так много, что их боевая линия была намного длиннее римской и нависала над ней с обеих сторон. Благодаря же маневру Публия римская боевая линия настолько вытянулась, что легионеры разом напали на неприятеля с двух сторон: пехота спереди, конница и легковооруженные - с боков.