Начальник стал жадно глотать прямо из горлышка коньяк и трудно было понять, за чье здоровье он пил: или за русских, или за того, кто дал ему бутылку, но для него уже было безразлично. Через минуту он спал.
- Вы не обращайте на него внимания. Это дурной человек. Место ему на фронте … но он никогда там не будет: "По отцу и сыну честь, - сказал переводчик, тяжело вздыхая, - здоров, как бык, - богат, как купец!"
Присутствующие начали задавать вопросы, и завязалась оживленная беседа. Многие из них не верили пропаганде финских газет и радио и сейчас убеждались в этом. Больше всех интересовался переводчик. Когда Маевский рассказывал о жизни в Советском Союзе, работе, службе, лицо его принимало грустное выражение.
Разговор прервал появившийся во дворе какой-то начальник. Русских развели по камерам.
Усталость чувствовалась во всем теле, и Маевский быстро заснул. Проснулся поздно утром, когда бледный луч солнца проник через маленькое отверстие в сырую и темную камеру. Хотелось снова есть и курить. Маевский стал прохаживаться из угла в угол. В голове была только одна мысль: на его совесть лег тяжелый камень - позор. Сумеет ли он смыть его и каким образом?
В то время, когда Маевский прохаживался по камере и все думал и думал, Шаров сидел у следователя. На заданные вопросы отвечал уклончиво, шутил, смеялся и вообще был настроен весело и в конце концов заявил, что он малограмотный и дальше своей деревни нигде не был. Следователь действительно пришел к убеждению, что русский глуповат по природе и добиться от него чего-либо существенного невозможно. Григорьев начал врать, запутался и волей-неволей рассказал почти всю правду, что знал, заслужив похвалу следователя. Если Шаров умел строить из себя неразвитого и глупого человека, то Григорьев не был глупым, но был малограмотным краснофлотцем, недавно прибывшим во флот. Он вырос сиротой и никогда не знал ласки и заботы родителей, человек, никогда не бывавший в городе, не успевший перевариться в котле человеческих отношений, не познавший товарищеской дружбы, попав в трудное положение, он растерялся и не знал, как себя вести. Он не хотел говорить того, что спрашивал следователь; допрос сопровождался побоями. Вначале Григорьев говорил неправду и, наконец, не помня себя, сказал то, что нужно было следователю. Почувствовал свою маленькую вину, он решил, что все кончено. На родине у него нет никого, а она ему это не простит, и рассказал, что знал, ожидая скорой смерти, довольный тем, что избавляется от мук, хотя следователь поверил не всему.
После обеда вызвали Маевского. В кабинете за столом сидел следователь, рядом с ним переводчик, который ранее приводил Леонида на обед, интересовался жизнью в новой России. Леонид по приглашению сел напротив следователя: рядом с ним стал здоровенный детина с глуповатым выражением лица. Минуту продолжалось молчание. Следователь смотрел на пленного и думал, с чего начать допрос. Маевский разглядывал портрет Маннергейма на белом коне, висевший на стене между двух окон, за которыми прохаживался матрос с винтовкой в руке. Вежливо и спокойно начал разговор следователь. Вначале осведомился, откуда родом, где родители, как живут, и неожиданно спросил: - Какой части? - Маевский, когда вопрос коснулся службы, пожал плечами и также спокойно ответил: - Говорю откровенно - в Советском Союзе, а номера не знаю.
- Не знаете, или не хотите сказать? - не повышая голоса, спросил следователь через переводчика, стуча пальцами по столу.
- Понимайте как хотите!
- Вы поставите себя в лучшее положение, если скажете, что сдались добровольно. Учтите это, молодой человек! Каждый здравомыслящий человек с трудом поверит, что вы сражались на Эстонском фронте и, спасаясь от немцев, ушли в море на крошечной шлюпке. Бюро погоды дает официальные данные, что в минувшие четыре пять дней на море шторма ниже шести баллов не было. Так вот подумайте, могли ли вы удержаться на море и не погибнуть? Советую сказать следующее: вы служили на каком либо корабле. Ночью вас торпедировала финская подводная лодка. Вы только и ожидали такого случая, чтобы добровольно сдаться в плен, не желая воевать, так как считаете войну несправедливой и грабительской. Ответ, конечно, будет правдивый. Несколько положительных ответов, интересующих морское ведомство, и вам забудется брошенная граната в катер. Запирательство приведет к нехорошему, и впоследствии можете пожалеть об этом, но будет поздно…
- Возможно, вы предложите мне свое заявление опубликовать в газете? - прервал переводчика Маевский.
- Вы ведете себя некорректно, молодой человек. Голос следователя дрогнул, и в нем послышались нотки угрозы, но в лицо по-прежнему было добродушным.
- У меня, - продолжал Маевский, - никогда не мысли о добровольной сдаче в плен. Брошенная граната - мой долг!
- Вы не забывайте, где находитесь!
- В фашистской Финляндии, - ответил Леонид, - и местонахождение останется в моей памяти навсегда!
Следователь поднялся со стула. Исчезла прежняя добродушная улыбка. Лицо приняло официально-суровый вид. Жуя сигару, он обратился к переводчику и солдату, стоявшему около Маевского, который с безразличным видом стеклянными глазами рассматривал пленного.
- Ну, что ж, молодой человек, будем говорить откровенно - по душам!
Следователь сел. В его глазах заиграла лукавая и вместе с тем злая насмешка. Откинув голову на спинку кресла и положив одну ногу на другую, он затягивался сигарой и пускал клубы дыма, любуясь, как он поднимался к потолку.
- Думаете ли вы продолжать разговор и отвечать на мои вопросы? Если нет, я вынужден применить лекарство - радикальное лекарство для развязывания языка!…
Маевский резко произнес: - Нет!
Переводить не потребовалось: следователь понял отрицательный ответ.
- Встать! - крикнул он. И когда Маевский поднялся, следователь засмеялся, оскалив большие и редкие зубы, и хитро подмигнул. Леонид в первую минуту не понял, кому моргает следователь, но глядя на переводчика, лицо которого исказилось гримасой, выражающей испуг и жалость, понял, что в этом таится недоброе. Не успел осознать, что именно, как повалился под стол от сильного удара по шее. Это был первый излюбленный прием следователя. Он заставлял допрашиваемого стоять по команде "смирно" с заложенными руками назад, а стоявший рядом солдат сильно бил по шее. От неожиданности удара устоять на ногах нельзя. Маевский с разбитым и ободранным лицом поднялся и снова стал в прежнее положение. В голове шумело.
- Может быть, заговорите? - спросил следователь строго.
- Не думаю! - ответил Маевский и приготовился к удару. Они не заставил себя ждать. Леонид снова повалился на пол. Так продолжалось несколько раз с той лишь разницей, что Маевский падал, не ударяясь лицом, а успевал вытянуть руки вперед. Следователь убедился, что перед ним стоит человек твердой воли и не скоро заговорит. Поэтому он решил принять все меры, чтобы сломить упорство русского и заставить его отвечать на вопросы. Чем больше били Маевского, тем спокойнее чувствовал он себя, тем сильнее хотелось выдержать пытку, чтобы впоследствии отомстить палачу.
Переводчик вышел из комнаты и вскоре вернулся с двумя матросами. Один из них нес скамейку, другой - два резиновых шланга. Маевский невольно улыбнулся, поняв, что его будут "сечь плетьми". Ему стало обидно до слез, что его, - гражданина страны, где навсегда отменено телесное наказание, о котором он знал по книгам, будут бить как животное, которое не везет воза.
Следователь не предлагал больше русскому отвечать добровольно, так как убедился, что без физического принуждения он не добьется ничего. Маевский вначале считал удары, кусая губы, чтобы не закричать и не показать свою слабость, но организм, утомленный трудными днями в море и недоеданием, сдал, и он потерял сознание. Переводчик смочил голову пленного холодной водой, и тот пришел в себя. Превозмогая боль в теле, голова кружилась, перед глазами плыли темные пятна, - Маевский встал и плюнул кровью в лицо палачу. Были ли заранее обдуманы действия следователя, или его разум выдумывал на ходу пытки, но они следовали одна страшнее другой. Пленному надели наручники, которые до боли сжимали руки. Леонид попытался их сорвать, но они механически врезались в тело.
- Не шевелите руками: при движении наручники сжимаются сами, - предупредил переводчик.
Сильным ударом в затылок солдат повалил на пол Маевского и наступил ногою на шею. Затем надел железный обруч на голову, связал ноги и соединил обруч с ногами. Натянув веревку так, что голова и ноги оказались приподнятыми кверху. Допрашиваемый только грудью касался пола. Воздуха не хватает - дышать трудно. Глаза наливаются кровью и готовы выскочить из орбит. В груди чувствуется тяжелая боль, как будто ее сдавливают тисками. Солдат с равнодушным видом стоит около мученика и не дает ему свалиться на бок. Следователь по-прежнему сидит на своем месте и, не спеша, пьет принесенное кофе. Мучительно медленно тянется время для русского моряка, но фашист не спешит закончить пытку. Он наслаждается муками пленного и не чувствует ни малейшего угрызения совести. Переводчик, отвернувшись от истязаемого и следователя, курит одну папиросу за другой. Маевский не помнил, сколько пролежал в таком положении. Ему показалось - целую вечность. Насладившись муками военнопленного, палач приказал развязать Маевского и начал снова спокойно допрос, как будто здесь ничего не случилось.
- Так, Леонид Маевский, значит, вы не желаете отвечать? Прекрасно… прекрасно. Надеюсь, при следующей встрече вы будете откровеннее.
Маевский не слушал его: тело ныло, голова разламывалась от сильных болей, но главное все же он уловил: впереди ожидает страшное.
- А это кто будет такая? - спросил следователь, показывая фотокарточку, найденную у Маевского в кармане, - Жена или знакомая?
От злобы, бессильный помешать фашисту смотреть на фотокарточку, Леонид стиснул зубы и ничего не ответил, а подумал: "Поймет ли она?"
- Еще один вопрос: Григорьев отрицает, что он стрелял и убивал наших доблестных союзников…
Маевский не дал ему договорить.
- Я не отрицаю и не скрываю! В бою был беспощаден: стрелял и убивал не только немцев, но и шюцкоровцев в 1939 году, а над пленными не издевался и для себя пощады не прошу…
- За это молодец: солдат должен стрелять!
- Для меня оскорбительно слышать похвалу из уст негодяя!! Если вы не убьете меня, я убью вас! - сказал Маевский и пнул стол, за которым сидел следователь.
- Уберите сумасшедшего…
У пленного хватило силы выйти из комнаты: в коридоре он упал на пол. Сопровождавший его солдат позвал матросов из состава караула, и они понесли Маевского в камеру. Навстречу им шел политический заключенный с двумя ведрами воды, которого вчера избивали в камере. Он остановился и дал дорогу. Затем бросил ведра и побежал по коридору, крича возле каждой камеры, за это его снова подвергли избиению. Весть об избиении русских военнопленных молнией облетела тюрьму, и политзаключенные, как один, отказались выйти на работу и объявили голодовку. До конца пребывания в тюрьме военнопленных больше не тревожили.
Избитого Маевского положили на матрац. Ни на минуту не стихала боль в раненой ноге, поврежденной во время пытки; тело ныло от полученных побоев, но сильнее всего ощущалась боль в сердце - позорный плен.
4.Напрасные надежды.
Встреча Беляева с русскими моряками разбередила старые раны. Временное пребывание пленных в тюрьме придавало ему бодрость. У него с новой силой вспыхнула мечта вернуться на родину, и он говорил себе: - Вместо этих фальшивых слов финского радио, подойти к микрофону и крикнуть: Слушайте! Слушайте! Говорит Павел Беляев, уроженец Орловской губернии. Не верьте обещаниям: фашисты хотят поработить Россию!
В воображении рисовались, что сотни тысяч слушателей уже слушают его, раскаивающегося человека. И вот, когда все внимание будет устремлено к приемникам и репродукторам, в эфире раздастся револьверный выстрел: "Его убили!" - подумают они. Но, представив себя лежащим на полу в луже крови с простреленной головой, Павлу становилось жутко, и он шептал: - Надо обождать, может быть, найду другой выход. Я ведь хочу вернуться на родину!
И душа Павла Беляева двоилась. Один Беляев был тот, который ставил себялюбие выше национальной гордости и не хотел признать прошлых ошибок, другой Беляев был тот, который испытал на себе двадцатилетнее томление и уже раз в жизни был обманут громкими словами финнов и боялся быть обманутым еще раз.
Когда увели моряков, следователь предложил переводчику сигару и решил поделиться с ним впечатлением о первом допросе. Затягиваясь дымом, он начал разговор, который менее всего желал слушать Павел, предпочитая остаться со своими мыслями наедине, но уйти, когда не разрешил начальник, не осмелился.
- У меня с большевиками старый счет! Тысяча девятьсот двадцать первый год, тридцать девятый, - мы проиграли войну. Сейчас я снова в строю. Мстить большевикам - вот моя цель в жизни! Два раза мы были биты, но ты, Беляев, должен понять, добиться победы над Россией один на один нельзя. В настоящее время вся Европа во главе с Великой Германией двинулась на большевиков. Мы поставим Россию на колени, и я предъявлю счет …
Беляев в душе желал поражения Советского Союза, так как тогда можно будет вернуться на родину со спокойной душой. Не нужно будет раскаиваться в прошлом поступке: он больше всего боялся признания. Предаваясь своим мечтам, Павел забыл свою личную жизнь, развлечения, дом, где вечерами дожидалась его дочь с внуком.
А следователь все говорил и говорил. Беляев улавливал только отдельные фразы.
- Легко мечтать о хорошем, но трудно добиваться. Хорошее не дается легко. К нему приходят медленно и тяжело. Те или иные испытания в жизни неизбежны. Они стоят на пути человека. Обойти их нельзя, нужно осилить, свергнуть, стереть, и когда они останутся позади, где-то далеко, - уж только тогда вырисовывается предмет стремления. Он постепенно облекает в форму, становится определенным и познаваемым. Когда цель достигнута, хотя и в упорном труде, на прошлое можно оглянуться безбоязненно: оно не вернется вновь … И я вижу этот предмет наяву - возвращение в Петроград, откуда я был выгнан большевиками, - говорил следователь.
Беляев кашлянул и хотел что-то возразить, но следователь заговорил снова: - В один прекрасный день старое вернется вновь!
- "А если не вернется, - подумал Беляев, - тогда что будет?"
Боязнь, что старое, из-за методов следователя, может не вернуться, заставило Беляева побороть робость в душе перед начальником и задать вопрос: - Не кажется ли вам, господин следователь, что русский вел себя достойно своей нации и …
Удар кулака по столу. Затем гневный голос на всю комнату не дал Павлу докончить своей фразы: - Фанатик, как все большевики! Но они в Россию не вернутся! Двадцать лет мы жили надеждами … Осталось немного, мы вернемся в Россию не как изгнанники, а как победители!
- Но что тебя гонит в Россию, ты живешь на родине, - хотел спросить переводчик.
- Мой капитал лопнул, но …
- Ах, вот оно что! - невольно вырвалось у Беляева.
- Нет! Нет! Мы будем в России! - закричал следователь. Лицо его побагровело, на висках отчетливо выступили жилы. Негодующий взгляд устремился на Беляева. Он готов был растерзать и пленных, и переводчика, и всех тех, кто станет на его пути. Но, не имея возможности в данный момент выместить злобу на переводчике, он истерически закричал: - Возврата на родину для них нет! Мы победители - они наши рабы! Близок час полной победы наших доблестных союзников и нашей армии. Мы пригоним в Финляндию сотни тысяч русских и заставим их работать на нас в шахтах, рудниках, на заводах. Да! Да! - они будут рабами Великой Суоми!
Павел встал с кресла, прошелся по комнате и насмешливо сказал: - Вы говорили, что долго жили в России, знакомы с русской литературой, культурой, театры ее до сих пор остались у вас в памяти, не понятен для вас был только человек - русский человек.
- Серая скотина, как и… - следователь вовремя спохватился и замолк.
- Вы хотели сказать, как и я, господин следователь, - иронически, но вместе с тем со злобой произнес Беляев.
В дверь постучали. Переводчик оглянулся, а следователь крикнул: - Обождите! - Но не успел он открыть рта, чтобы возразить Беляеву, что он не имел в виду его, в комнату ворвался толстый господин, на коротеньких кривых ногах.
- Добрый день, господа! - снимая на ходу шляпу, приветствовал незнакомый и без всякого приглашения уселся в кресло. - Слышал я, у вас содержатся пленные - русские…
- Кто вы, и что вам угодно? - официальным тоном спросил следователь.
- Вам угодно знать, кто я? Пожалуйста! - и, достав из кармана пропуск, важно протянул следователю. Он был подписан Эльянсом Эркко, одним из крупнейших деятелей финансовой олигархии.
- Вас проводить? Или вызвать сюда? - любезно улыбаясь, спросил следователь.
- Нет! Нет! - замахал руками господин с короткими ногами. - Прошу без официальностей. Представителя власти не нужно. Я буду благодарен вам, если вы не откажете мне в любезности вызвать переводчика.
Павел встал, поклонился и по-солдатски, коротко сказал: - Я к вашим услугам!
- Кстати, оказывается, и переводчик здесь! Лучше быть не может!
Пока шла беседа у следователя, военнопленных вывели в помещение караула, где их ожидала празднично одетая публика, пришедшая полюбоваться пленными. Среди них была девушка, плюнувшая Маевскому в лицо. Публика, по-видимому, считала своим долгом за свое любопытство заплатить, так как поочередно предлагали сигареты, папиросы, печенье, хлеб. Никто из краснофлотцев не брал принесенных подарков. Григорьев испуганно смотрел на забинтованного Маевского. К нему подошла девушка и протянула руку с конфетами: в это время щелкнул фотоаппарат.
- Вот гад! - проговорил Леонид и кивнул головой Шарову. - Вчера снимали, как плюют нам в глаза, сегодня, как угощают! Допустить опубликования снимка нельзя! Михаил, ты понял меня?
Шаров подошел к финну и, вырвав у него из рук фотоаппарат, разбил о стену. Финн растерялся и не знал, как ему поступить: рассердиться и ударить русского или смеяться: над ним смеялись праздные зеваки. Из неловкого положения его вывел толстый господин, вошедший с переводчиком Беляевым. Жестом руки он приветствовал присутствующих и, сняв шляпу, вежливо поклонился трем русским морякам. Не уважение, а деньги заставили его кланяться перед пленными: он держал пари на крупную сумму.
- Содержатель "богоугодного" заведения, - начал Беляев, - идя навстречу благородным желаниям своих содержанок, добился разрешения у высшего начальства и приглашает вас посетить его.
Толстяк стоял с улыбкой, ожидая, какое решение примут военнопленные. Заметив, что слова не произвели на русских должного впечатления, какого он ожидал (а отрицательный ответ мог уронить его престиж) он поспешил добавить через переводчика: - Кроме того, он гарантирует от заболевания венерическими болезнями.
- Русские по проституткам не ходят: в России их нет уже двадцать три года, - не задумываясь ответил Маевский.
Содержатель притона, услышав отрицательный ответ одного, снова поклонился Григорьеву, ожидая, что скажет тот. Иван повторил то же. Шаров притворился, что не понял смысла разговора, и для смеха поблагодарил толстяка, предложив ему кушать на здоровье самому то, что он предлагал русским. Беляев перевел, и под дружный смех содержатель притона удалился.