- Товарищ подполковник, считайте, что задание редакции вы уже выполнили. - И пояснил: - В МПВО создано специальное подразделение из девушек-разминеров, а эта специальность у нас самая наиважнейшая. Вот только за последние двадцать дней девчата ликвидировали двенадцать тысяч мин и шесть тысяч снарядов. Не шутка. Прибавьте к этому обследованных более тысячи метров ходов сообщений да восемь тысяч бывших вражеских землянок и блиндажей. Все ленинградские газеты только о них и пишут. Разыщите Асю Михайлову, - Малаев улыбнулся: - Ее у нас зовут Золушкой… Впрочем, я вам помогу. В сторону Петергофа идет наша машина, и мы с вами подъедем.
Малаев сменил свою новенькую форму на довольно поношенную, надел резиновые сапоги, такие же и для меня достал. "В наших флотских ботиночках по болотам не пройдешь", - сказал он.
Машина то и дело ныряла по ухабам. Некогда прямое и гладкое, как стол, шоссе разбито, исковеркано снарядами и бомбами, красивый сосновый лес изуродован, словно прошел по нему ураган невероятной силы. Земля изрыта, по сторонам - обвалившиеся окопы, блиндажи, ходы сообщений. Кое-где - разбитые, порыжелые орудия, тягачи, перевернутые танки. И ни единого дерева - все перемешано с землей, вырвано с корнями. Здесь проходила линия немецкой обороны. Отсюда фашисты девятьсот дней и ночей били по Ленинграду из тяжелых орудий. Теперь фронт передвинулся к Западу, но израненная земля все еще грохотала. Поминутно рвались мины и фугасы.
- Это наши девчата трудятся, - говорит Малаев и просит водителя остановить машину.
Пробираемся по грязи. Капитан-лейтенанту тут все знакомо.
Метрах в полустах от нас низенькая девушка, на ходу заправляя под пилотку выбившиеся волосы, медленной, усталой походкой идет к красному флажку. На ней заляпанные грязью огромные резиновые сапоги, флотский бушлат довольно большого размера, подпоясанный ремнем с ярко надраенной бляхой, на которой играет солнечный лучик, черная юбка. Малаев поясняет, что это и есть та самая Ася Михайлова.
"Да она же совсем ребенок", - думаю я.
Девушка что-то кричит нам и показывает рукой.
- Просит, чтобы мы спрятались в танке. - Малаев ускоряет шаги. - Сейчас подорвет мину.
Мертвый немецкий танк, наполовину погрузившийся в болотистый грунт, стоит совсем близко. Лезем в него. Пахнет ржавым железом, сыростью, тлением… Смотрю на девушку. Она подошла к флажку, опустилась на колени и осторожно разгребает землю. Там - мина.
Ася заложила тол, закрепила шнур, но, прежде чем поджечь его, посмотрела в нашу сторону, махнула рукой.
- Танк - надежное убежище. Ничего, ничего, Ася успеет… - капитан-лейтенант замолкает.
Девушка чиркнула спичку, подожгла шнур и побежала. Споткнулась, упала: ей трудно передвигать облепленные грязью, тяжелые сапоги. Малаев наполовину высовывается из люка, помогает Асе подняться. Теперь мы сидим втроем, захлопнув над головами стальную крышку. Темно-темно в железном ящике.
Содрогается воздух, и танк чуть вздрагивает. Комья земли и камни падают на броню. Наступает тишина, и опять взрыв, но где-то вдали.
- Маришка ликвидировала мину, - говорит Ася.
Поднимаемся наверх. Пахнет горелым пероксилином.
Садимся на башне.
Асе двадцать один год. Родилась и жила в деревне близ Ясной Поляны. Комсомолка. Во время блокады командовала санитарной дружиной. Студентка первого курса Педагогического института имени Герцена. Когда немцев отогнали от города и сняли блокаду, подобрала группу студенток, и они стали учиться на разминеров. Признается, что нелегко далась эта специальность. Вначале трусила.
- Вышли первый раз на заминированный участок вместе с инструктором. Вот с ним. - Она смотрит на Малаева и почему-то краснеет. - Обследовали щупами вокруг себя, стали тихонько продвигаться вперед. Мой щуп сработал. Раздвинула руками снег. Потом сняла слой мха. Увидела мину. Мою первую! Осторожно придержала пальцами чеку. Вынула взрыватель. А потом все стало привычным, обыденным. Работаем. Вместе с напарницей Маришей Жебраковой мы уже ликвидировали свыше тысячи мин и несколько сот снарядов. А вот сейчас я подорвала последнюю мину и на этом участке.
Смотрю на нее. Глаза черные, носик пуговкой, лицо загорелое, обветренное.
- Почему вас называют Золушкой?
Ася как-то совсем по-детски засмеялась:
- Говорят, счастливая я. Как та Золушка. И обязательно очарую принца какого-то.
Малаев слез с танка, стоит в стороне. Скоро к нему стали подходить остальные девушки.
Я достал фотоаппарат. Ася замахала руками.
- Нет, нет, не надо. - В голосе ее чувствуется мольба. - В таком-то виде! Не хочу. - Спросила: - Вы когда уезжаете?
- Сегодня, если достану билет.
- Я бы дала свою фотографию. Хорошо получилось, только скажите, куда вам принести.
Договорились: Малаев узнает, каким поездом я поеду, и они вдвоем придут на вокзал.
Разминеры строем шагали к шоссе.
Девушек в матросских бушлатах с длинными щупами в руках хорошо знали на контрольно-пропускных пунктах.
Когда они, усталые, измазанные, подошли к шлагбауму, чтобы сесть на попутную машину, бойцы почтительно уступили им место.
- Разминеры вне опереди!
Билет я получил на последний поезд.
Малаев обещал вместе с Асей прийти минут на пятнадцать.
…Я еще не видел Ленинград после снятия блокады. Вечерело. Моросил мелкий дождик, а по привокзальной площади и Невскому шли люди. Много военных. Шагали бодро, оживленно болтали, смеялись. Следы недавних артиллерийских обстрелов и воздушных бомбардировок виднелись всюду. Но люди, казалось, не обращали на это внимания, знали: пройдет время, и Ленинград станет таким, как и прежде.
Когда вернулся на вокзал, Малаев и Ася уже были там. Девушку не узнать: на ней новенькое форменное пальто с погонами старшего краснофлотца, на голове беретик со звездочкой. Вся она какая-то весенняя, сияющая.
Протянула мне снимок и, смущаясь, произнесла:
- Тут я похожа на моряка.
Ася была сфотографирована в матросской фланелевке. Я сказал, что лучше бы напечатать в рабочем обмундировании. Она снова замахала руками:
- Нет, нет.
Мы расстались.
Снимок мы опубликовали крупным планом - на половину журнальной страницы. Свой очерк я назвал "Последняя мина". По моей просьбе художник сделал рисунок: по бикфордову шнуру к мине крадется огонек, а Ася бежит к подбитому немецкому танку.
Едва журнал вышел в свет, как в редакцию посыпались письма от солдат, матросов, офицеров. Они желали "завести серьезную переписку с "Золушкой"". Редакционные девушки не без зависти говорили:
- Везет девчонке. На вид - пигалица, а счастливая.
Всю корреспонденцию мы отправляли в Ленинград Асе. Примерно месяца через два-три я получил письмо от Малаева. Капитан-лейтенант писал, что он и она, Ася, стали мужем и женой, и слезно просил больше не пересылать Асе писем. "Жена только тем и занимается, - писал молодой муж, - что отвечает на многочисленные послания влюбленных. Избавьте ее от этой обязанности. И меня пощадите".
Бывая в Ленинграде, я всегда навещал эту счастливую чету. После войны Ася закончила педагогический институт и получила назначение в Заполярье. Туда же перевелся и Василий Малаев. Новый их адрес мне не был известен.
Минуло около двадцати лет. Недавно, оказавшись на Севере, я разыскал Малаевых. Они живут в Мурманске. Василий Викторович после демобилизации работает капитаном плавучей рыбной базы. Совершает рейсы к Северному и Южному полюсам. Ася Алексеевна преподает в средней школе литературу. У них двое детей: сын Алексей кончает мореходное училище, дочь Тамара собирается поступить в Ленинградский педагогический институт. Она, как две капли воды, похожа на свою маму - Золушку. И, конечно, будет такой же счастливой.
Три минуты
Фотография, которую я случайно увидел в старом "Огоньке", отнесла меня к незабываемым дням двадцатипятилетней давности, к лету 1942 года. Я хорошо знал командира катера "МО-302", изображенного на снимке, в то время молодого морского лейтенанта. "А что, если?.." - подумал я и позвонил по телефону.
- Как всегда, я и моя семья рады вас видеть, - услышал я в трубке несколько приглушенный знакомый голос.
И вот я в квартире моего старого друга Игоря Петровича Чернышева. Здесь все напоминает о штормовом Балтийском море, о суровых днях минувшей войны. Виды блокадного Ленинграда. Большой рейд в Кронштадте. Корабли на рейде, у стенки. Модель знаменитого "малого охотника" - "МО-302", которым в грозные годы войны командовал лейтенант Игорь Чернышев. Хозяин показывает любовно сделанный альбом, где собраны вырезки из газет, листовки, плакаты, рассказывающие о подвигах балтийских катерников.
- Пока я воевал на Балтике, здесь, в Москве, отец собирал и берег, - говорит Игорь Петрович. - Память о войне.
А вот и снимок, который на сей раз привел меня в квартиру бывалого моряка.
- Наша "двойка" - "МО-триста два" - вместе с "восьмеркой" - "МО-триста восемь", - начинает свой рассказ И. П. Чернышев, - находилась в дозоре севернее острова Лавенсаари - самом западном пункте нашей земли на всем советско-германском фронте. "Двойкой" командовал я, "восьмеркой" - старший лейтенант Амусин. Командиром круглосуточного дозора был старший лейтенант Азеев. Эти морские дозоры стояли сплошной цепочкой на подступах к Ленинграду, Кронштадту и группе западных островов. Они не давали возможности фашистам совершать внезапные нападения на Ленинград, помогали нашим подводным лодкам выходить на просторы Балтийского моря, в самое логово врага. Мы, катерники, первыми вступали в бой с вражеской авиацией. Конечно, немецкое командование не желало мириться с подобным положением. Сам фюрер, дважды объявлявший об "уничтожении" советского Балтийского флота, требовал немедленно потопить все дозорные красные корабли в Финском заливе. И фашистская авиация действовала весьма активно. Особенно свирепствовала она во время белых ночей, в мае - июне. Будто по расписанию, каждые сорок-пятьдесят минут бомбардировщики атаковали дозоры. Вот на этом-то снимке и изображен момент отражения одной такой вражеской атаки на наши катера. Автор его - фотокорреспондент Александр Кремнев. Он несколько дней ходил с нами в дозор, чтобы снять "классный" боевой эпизод. Дождался. Его снимок напечатан во многих газетах и журналах. Был даже издан плакат - гибель воздушного пирата.
Листаю уже успевшие пожелтеть страницы вахтенного журнала катера "МО-302", исписанные четким каллиграфическим почерком командира. Они по-военному лаконичны и поэтому неискушенному человеку мало о чем говорят.
"29 июня 1942 года, понедельник.
22.30. На юго-западе обнаружены два Ю-88, высота - 1200 м. Идут на катер. Боевая тревога.
22.34. Бомбардировщики начали пикировать на нас. Дали ход и открыли огонь по атакующим самолетам".
- Что скрывается за столь сухими строками?
- Это была, кажется, двенадцатая атака за истекшие сутки, - вспоминает Игорь Петрович. - "Юнкерсы", используя излюбленный "метод", пытались зайти к нам с борта, а мы, работая машинами "враздрай", вертелись на месте, нацеливаясь на самолеты носом. Скоро летчикам надоели наши "танцы", и они ринулись в атаку. Ведущий устремился на наш катер, ведомый - на нашего напарника "МО-308". Мы шли точно под "юнкерс". Командир носовой "сорокапятки" Александр Фролов, пригнувшись к стволу пушки, зорко следил за пиратом, держал его на мушке. Рявкнул выстрел, за ним еще и еще. Красные точки трасс, догоняя друг друга, неслись навстречу вражескому самолету.
Первый снаряд прошел впереди "юнкерса", второй - тоже, хотя и ближе, третий… Третий угодил точно в бомбу, только-только отделившуюся от пикировщика. Такое случается довольно редко. На месте бомбардировщика появился огромный шар черного дыма, освещенный на мгновение изнутри багровым светом. Из шара, кувыркаясь, выпали два мотора и три странно укороченные фигурки.
Второй самолет летел как-то боком на одном моторе, покачивался, теряя высоту. Снаряд, метко пущенный с "восьмерки", попал в левое крыло, и оно стало разваливаться. Боцман нашего катера Павел Белый для верности полоснул по фюзеляжу. "Юнкерс" клюнул носом и, воткнувшись в воду недалеко от нас, поднял фонтан брызг.
В карманах фашистских летчиков оказались немецкие оккупационные марки, франки, лиры, пропуска в публичные дома, талоны на обед, талисманы-брелки, семейные фотографии. На кителе майора сверкал знак "За Крит", на шее - "Железный крест".
Все эти "трофеи" хранятся у меня.
* * *
Следующая запись в том же вахтенном журнале:
"30 июня 1942 года, вторник.
22.50. На западе обнаружено 12 истребителей Ме-109, высота полета - менее 100 м, курс на дозор. Боевая тревога, открыли огонь.
22.53. Атака штурмовиков отражена; два самолета сбито, остальные ушли на север…"
- Игорь Петрович, судя по этой записи, бой длился недолго?
- Да. Три минуты! Но какие? Они остались в памяти на всю жизнь.
…Наступили сумерки белой ночи. Мы ждали большого налета и не отходили от боевых постов.
Предположения наши оправдались: в 22 часа 44 минуты к северу от нас в разрыве туч показались и снова исчезли длинные тела нескольких "мессершмиттов-109", И хотя мы их ждали, атака все же оказалась неожиданной: самолеты "вывалились" из тучи впереди катера и на бреющем полете тремя колоннами по четыре устремились на нас, надрывно завывая сиренами.
Фролов, не дожидаясь команды, открыл заградительный огонь. "Мессеры" немедленно ответили из всех пушек и пулеметов. На катер надвигался сплошной огненный поток. Вдруг рулевой Смирнов попятился, навалился на меня. Я рассердился: "Что это с ним?"
Со звоном разлетелось ветровое стекло. Рваными отверстиями покрылась крыша рубки. Запахло гарью. Головной "мессер" с ревом пронесся рядом и врезался в воду. Это Михаил Зуйков, поймав его в прицел, длинной очередью прошил от мотора до хвоста.
Чтобы увернуться от следующего потока трасс, командую:
- Лево на борт!
Смирнов не ответил обычное "Есть!" Я повторил приказание:
- Лево на борт!
Смирнов медленно повернулся ко мне. И я увидел его мертвенно-бледное лицо с широко раскрытыми глазами.
- Смирнов?!
Рулевой оседал вниз, продолжая тянуть штурвал.
- Товарищ командир… возьмите руль… Я больше… не могу.
Мы задыхались от дыма. Корабль горел.
Смертельно ранен моторист Владимир Полуэктов. Горячий кусок металла ударил его в грудь, когда машинный телеграф передал мое приказание - дать самый полный ход. Последним предсмертным усилием Полуэктов поднял ручку газа до упора. Взревевшие моторы вырвали катер из огненного смерча.
Второму мотористу - Мише Яшелину - осколками снаряда перебило обе ноги. Превозмогая боль, он дополз до поврежденного коллектора. Из пробоин со свистом хлестали струи горячей воды. Если немедленно не устранить повреждения, мотор выйдет из строя, а отсек заполнится кипятком. Подтянувшись на руках, почти теряя сознание, Яшелин стал заделывать пробоины.
Бортовые моторы остались без мотористов. А машинный телеграф передавал с мостика все новые и новые приказания. Механик катера мичман Павел Белобок бросался от одного мотора к другому и хватал своими огромными ручищами то ручки газа, то рычаги реверса. В промежутках между командами он помогал Яшелину устранять повреждения. Вдруг один из моторов чихнул. Взглянув на приборы, Белобок заметил, что стрелки тахометра пошли к нулю. Нет топлива.
- Миша!
Яшелин взглянул на мичмана и все понял. Волоча перебитые ноги, оставляя на панелях кровавый след, он дополз до ручной помпы, подкачал бензин. Моторы увеличили обороты, а из незаделанных пробоин в коллекторах вновь хлынула горячая вода. Белобок сорвал с себя комбинезон, китель, рубашку и заткнул пробоины.
А "мессеры", сделав круг, опять длинной цепочкой заходили для новой атаки. Едва густой поток трасс встал на пути дозора, катера метнулись в сторону. У нас левая и средняя машины работали на полный вперед, а правая - полный назад, руль лежал в крайнем положении "право на борт". Катер, описывая крутую циркуляцию, накренился так, что часть палубы ушла в воду. Сплошная стена из белых всплесков. Еще момент, и она снова обрушится на катер. Ручки машинного телеграфа всех трех моторов переброшены на самый полный вперед. Корабль прыгает вперед, и ливень разноцветных струй обрушивается только на корму катера. На палубе щетиной встает щепа, выбитая пулями.
Белый, слившись с пулеметом, бьет бесконечно длинной очередью по головному штурмовику. С "МО-308" по той же машине стреляет боцман Григорьев. Едва различимый в своем движении самолет проносится низко и падает между катерами, обдав нас фонтаном брызг. Белый, даже не взглянув на него, переносит огонь на вторую машину.
Несколько человек из расчета кормовой пушки и второго пулемета катаются по палубе, телами и одеждой гасят зажигательные пули, впившиеся в доски настила. Из люка кают-компании валит густой черный дым. Виктор Рыбаков, выскочивший из радиорубки, чтобы срастить перебитую антенну, увидев дым, ныряет в люк.
Второй и последующие "мессеры" промазали. Не снижая скорости, прижимаясь к самым гребням волн, они ушли на север.
На мостике появился Белобок в одних трусах:
- Бензин на исходе… Пробиты цистерны… Яшелин тяжело ранен. Он вручную подкачивает топливо… Полуэктов убит… Гаврилов и Рыбаков тушат пожар на корме. Горит кают-компания и ваша каюта… Людей не хватает… В первый моторный отсек поступает вода.
По катеру разносится трель звонков - "Пожарная тревога!"
Срывая на ходу огнетушители и разворачивая шланги, часть команды бросается к люкам.
На катере всего один насос. Он может либо из-за борта подавать воду в пожарную магистраль, либо откачивать воду из отсеков за борт. Что делать? А уже из шлангов вырывается тугая шипящая струя.
- Моторы не зальет? - спрашиваю Белобока.
- Нет. Гаврилов сделал переключения и воду из отсека выкачивает в пожарную магистраль.
"Находчив! Вот молодец, - подумал я. - Подобное не предусмотрено никакими инструкциями".
Мы приближаемся к "восьмерке" и идем рядом. На мостике виднеется высокая фигура Азеева. За рубкой на люке бинтами обматывают Амусина и еще кого-то. Носовое орудие сиротливо смотрит в зенит. Из люка рядом с ним тянутся космы дыма. По палубе снуют матросы с огнетушителями и ведрами. У пулеметов в напряженном ожидании застыли Григорьев и минер.