- Это не совсем так: мое дальнейшее пребывание во главе ставки невозможно, да, кроме того, известно, что на мою должность предназначен уже Лукомский.
- Что? Как они посмели назначить его без моего ведома?
Больше ни Деникин, ни Брусилов к этому вопросу не возвращались. Антон Иванович в ожидании заместителя продолжал работать с Брусиловым дней десять. В нравственном отношении работа была для него крайне тяжелой.
С Алексеем Алексеевичем Антона Ивановича связывала служба с первых дней войны. С новым главковерхом он пережил много тяжелых и радостных дней боевого счастья - никогда не забываемых. Но Деникин тяжело воспринимал "другого" Брусилова, который так нерасчетливо не только для себя, но и для армии терял обаяние своего имени. Во время докладов каждый вопрос, в котором отстаивание здравых начал военного строя могло быть сочтено за недостаток "демократичности", получал заведомо отрицательное решение. Было бесполезно что-либо оспаривать и доказывать. Иногда главковерх прерывал текущий доклад и взволнованно говорил:
- Антон Иванович! Вы думаете мне не противно махать постоянно красной тряпкой? Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю.
Вопрос о назначении Деникина занимал Брусилова более чем Антона Ивановича. Деникин отказался высказать свои пожелания, заявив, что пойдет туда, куда назначат. Шли какие-то переговоры с Керенским. И однажды главковерх сказал Антону Ивановичу:
- Они боятся, что, если вас назначат на фронт, вы начнете разгонять комитеты.
Антон Иванович улыбнулся:
- Нет, я не буду прибегать к помощи комитетов, но и трогать их не стану.
Деникин не придал никакого значения этому полушутливому разговору, но в тот же день через секретаря прошла телеграмма Керенскому:
"Переговорил с Деникиным. Препятствия устранены. Прошу о назначении его главнокомандующим Западного фронта".
И генерал-лейтенант Деникин уехал в Минск, взяв с собой в качестве начальника штаба генерал-майора Маркова. Перед этим состоялась короткая встреча Антона Ивановича и Ксении Васильевны, которой он ранее писал:
"Низко кланяюсь и прошу исполнить Твое обещание - прибыть в Могилев… Жду с невероятным нетерпением".
Асе удалось прибыть в Могилев до отъезда своего жениха в Минск, где размещался штаб Западного фронта, которым он командовал.
Возвращаясь к версии Брусилова, заметим, что тот в своих воспоминаниях почему-то умолчал об одном важном моменте. В приказе № 433 от 10 июня 1917 года в связи с назначением Деникина главнокомандующим армиями Западного фронта новый главковерх писал:
"…Являясь ближайшим сотрудником верховного главнокомандующего "во всех вопросах высшего командования", генерал с горячей любовью к Родине, с глубоким знанием военного дела и с редкой прямолинейностью и самоотвержением выполнял многочисленные обязанности по службе…
Немного пробыл генерал Деникин на должности начальника штаба верховного главнокомандующего, но и за короткое время успел полно и ярко проявить все свои знания и громадные силы духа и характера, заслужив уважение своих сослуживцев и подчиненных".
Думаю, что некоторую ясность в проблему вносит переписка Антона Ивановича со своей невестой:
"21 апреля (4 мая) 1917.
Горизонт не проясняется. Все еще политическая война бушует на грани здравого смысла. Остановится или перевалит?" "4 (17) мая 1917.
Перемена военного министра (Керенский заместил Гучкова) несомненно отразится на всей высшей военной иерархии".
"14 (27) мая 1917.
Медленно, но верно идет разложение. Борюсь всеми силами. Ясно и определенно стараюсь опорочить всякую меру, вредную для армии, и в докладах, и непосредственно в столице. Результаты малые… Но создал себе определенную репутацию. В служебном отношении это плохо (мне, по существу, безразлично). А в отношении совести покойно. Декларация воина-гражданина (Керенского) вколотила один из последних гвоздей в гроб армии. А могильщиков не разберешь: что они, сознательно или не понимая, хоронят нашу армию?
Ежедневно передо мной проходит галерея типов: и фактически (лично), и в переписке. Редкие люди сохранили прямоту и достоинство. Во множестве хамелеоны и приспосабливающиеся. От них скверно. Много искреннего горя. От них жутко". "Май 1917.
Временное правительство, относясь отрицательно к направлению ставки, пожелало переменить состав ее (Брусилов заменяет Алексеева). Ухожу и я, вероятно, и оба генерал-квартирмейстера. Как странно: я горжусь этим. Считают - это хорошо, - что "мало гибкости". Гибкостью у них называется приспособляемость и ползание на брюхе перед новыми кумирами. Много резкой правды приходилось им выслушивать от меня. Так будет и впредь. Всеми силами буду бороться против развала армии.
Странно уже совсем: предложили должность командующего фронтом, отказался наотрез. Предложили должность главкосева, отказался наотрез. Предложили главкозапа- полусогласился, указав, однако, что мое отрицательное отношение к гибельным экспериментам с армией нисколько не изменится.
Назначение мое на такой высокий пост было бы крайне непоследовательным… Пост более скромный - командарма - удовлетворило бы меня вполне. А тебя?"
Но приведенные здесь версии ухода Деникина из ставки все же противоречивы. Подлинную картину сегодня вряд ли можно восстановить.
Уходу Деникина из ставки способствовало и то, что он не видел позитивной реакции Временного правительства на регулярную информацию о тревожном положении армии.
Наш маршрут лежит далее - на Западный фронт, где Антону Ивановичу предстоит стать одной их ключевых фигур в последнем наступлении русской армии…
ПОСЛЕДНЕЕ НАСТУПЛЕНИЕ
За одного битого двух небитых дают.
Русская поговорка
На Западном фронте Деникин сменил генерала Гурко, отправленного Керенским в отставку по политическим мотивам. Деникин попал в заколдованный круг, в который тогда попали честные, профессиональные военачальники армии старой России. Что им было делать? Идти с Керенским и ломать собственными руками здание, которое солдаты Отечества строили всю сознательную жизнь? Совесть не позволяет! Уйти, оголив фронт противнику? Да ведь это же дезертирство!
Оставалось одно: стиснув зубы, выполнять воинский долг, как бы это ни было трудно. Что и делал Антон Иванович.
Приняв под главное командование армии Западного фронта, генерал Деникин стал претворять в жизнь свои наработки по летнему наступлению русской армии, сделанные в ставке. Появилась реальная возможность проверить правильность расчетов.
Соотношение сил и средств было примерно равным (см. Приложение 6). Правда, у немцев было превосходство по тяжелым орудиям и гаубицам.
Однако моральный дух русской армии становился все слабее. Временное правительство, объявив о "войне до победного конца", похоронило надежду на скорое завершение опостылевшей всем войны. Тлетворное влияние приказа № 1, разложившее в одночасье тыловые гарнизоны, стало все больше ощущаться и на фронте. А тут еще Керенский подлил масла в огонь, издав знаменитую "Декларацию прав солдата".
Причем во всех армиях воюющих сторон налицо элементы разложения личного состава. Это нашло проявление в таком действе, как братание. В борьбу за армию вступают политические партии, в первую очередь большевики и эсеры. Подобное не могло обойти стороной Западный фронт. Только с 19 по 31 мая из запасных частей дезертировал 2931 человек. Главком воочию, а не по сводкам штаба ставки столкнулся с таким явлением, как митинговая демократия. 169-я пехотная дивизия, например, на митинге приняла резолюцию против наступления, считая его изменой лозунгам "провозглашенным революционной демократией".
У Антона Ивановича имелись все основания написать 25 июня (8 июля) 1917 года Ксении Васильевне:
"Крайне медленно, с большим трудом и с большими трениями налаживается боевая работа. Едва ли не самая неблагодарная почва, вспаханная успешными руками противогосударственных и пораженческих элементов, оказалась на моем фронте".
Не помогли и уговоры приехавшего на передовую главковерха генерала Брусилова. Тогда верховный, видимо, с целью показать, что он предпринимает нечто эффективное для успеха наступления, сместил с должности командующего 10-й армией генерала Кислевского. Это в то время, когда до наступления оставалось 10 дней! Деникин с трудом отстоял своего кандидата командира 8-го корпуса генерала Ломновского, принявшего командование армией всего лишь за три дня до наступления.
С приездом Брусилова вышло досадное недоразумение: штаб армии ошибочно уведомил войска, что едет Керенский. Недоразумение вызвало сильное неудовольствие и брожение в войсках; многие части заявили, что их обманывают, и если сам товарищ Керенский лично не велит им наступать, то они наступать не будут. 2-я Кавказская дивизия послала даже делегацию в Петроград за справкой. С трудом удалось успокоить их обещанием, что товарищ Керенский приедет на днях. Пришлось пригласить военного министра.
Керенский приехал с неохотой, уже разочарованный неудачным опытом словесной кампании на Юго-Западном фронте. Несколько дней объезжал он войска. Умел красиво говорить Александр Федорович, настоящий трибун революции! Даже на боевого русского генерала произвел впечатление, о чем тот написал невесте 28 июня (11 июля) 1917 года:
"Сегодня вернулся с фронта, где был с Керенским. Он произнес поистине вдохновенную речь комитетам. В газетах она переврана и бледна. Впечатление, несомненно, произведено".
Были и неожиданности. Керенский прервал объезд, будучи приглашен в Петроград 4 июля; вернулся с новым подъемом и новой темой дня, использовав в полной мере "нож, воткнутый в спину революции". Но, окончив объезд фронта и вернувшись в ставку, решительно заявил Брусилову: "Ни в какой успех наступления я не верю".
Деникину и его штабу в отличие от Керенского некогда было оттачивать мастерство публичного выступления. Главкозап непрерывно анализировал поступающую информацию, осознав сложность обстановки, он не паниковал, а действовал последовательно и настойчиво, не терял оптимизма.
30 июня 1917 года за 20 дней до начала наступления главнокомандующий армиями Западного фронта отдал приказ войскам, который был напечатан в газетах:
"Русские армии Юго-Западного фронта нанесли сегодня поражение врагу, прорвав его линии. Началась решительная битва, от которой зависит участь русского народа и его свободы. Наши братья на Юго-Западном фронте победоносно двигаются вперед, не щадя своей жизни, и ждут от нас скорой помощи. Мы не будем предателями. Скоро услышит враг гром наших пушек. Призываю войска Западного фронта напрячь все силы и скорее подготовиться к наступлению, иначе проклянет нас народ русский, который вверил нам защиту своей свободы, чести и достояния".
Подобный приказ - жест отчаяния глазкозапа, который был бессилен двинуть войска в наступление, облегчить тем самым положение соседей. Генерал Деникин, знаток стратегии, пошел даже на элементарное нарушение условий скрытности операции. Он рассчитывал столь неординарным поступком удержать немецкие дивизии, снимаемые с фронта и отправляемые против Юго-Западного фронта и союзников. Антон Иванович в данной связи вспоминал:
"Не знаю, поняли ли всю внутреннюю драму русской армии те, кто читал этот приказ, опубликованный в газетах в полное нарушение элементарных условий скрытности операции. Вся стратегия перевернулась вверх дном. Русский главнокомандующий, бессильный двинуть свои войска в наступление и тем облегчить положение соседнего фронта, хотел ценой обнаружения своих намерений удержать против себя немецкие дивизии, снимаемые с его фронта и отправляемые против Юго-Западного и против союзников".
Если с точки зрения законов ведения войны генерал совершил воинское преступление, то, учитывая положение дел в стране и на фронте, в войсках, он совершил отчаянно смелый акт гражданского мужества.
Немцы откликнулись на неординарную психологическую операцию главкозапа тотчас же, прислав на фронт прокламацию, в которой говорилось:
"Русские солдаты! Ваш главнокомандующий Западным фронтом снова призывает вас к сражениям. Мы знаем об его приказе, знаем также о той лживой вести, будто наши позиции к юго-востоку от Львова прорваны. Не верьте этому. На самом деле тысячи русских трупов лежат перед нашими окопами. Наступление никогда не приблизит мир. Если же вы все-таки последуете зову ваших начальников, подкупленных Англией, то тогда мы будем до тех пор продолжать борьбу, пока вы не будете лежать в земле".
Тоже мощный ответный ход генерала Людендорфа в плане информационно-психологического противоборства с противником.
20 июля 1917 года Деникин отдал 10-й армии приказ атаковать противника, а прочим армиям - "поддерживать и развивать удар".
22 июля 1917 года в 7 часов войска ударной группы под прикрытием мощного огня артиллерии перешли в наступление. Начало было обнадеживающим: сломили сопротивление противника, прорвав линию его обороны.
Особенно успешно развивалось наступление на участках 1-го Сибирского и 38-го корпусов. Их части почти с ходу заняли прорванную линию окопов противника, а 175-я дивизия проникла во вторую линию. 1-й Сибирский корпус взял в плен 140 офицеров, 1250 солдат, захвачено 56 пулеметов, 28 бомбометов, 38-й корпус взял в плен 100 офицеров, 4 прапорщика, около 650 солдат.
Но успех был утрачен. Началось дезертирство. Солдаты многих частей поодиночке, группами, целыми ротами уходили с позиций, захваченных у противника, считая, что свои задачи они выполнили.
Начальник штаба Западного фронта генерал Марков доложил в ставку главковерха выводы из оценки обстановки после первых двух дней наступления. В донесении успех 1-го Сибирского и 38-го корпусов расценивался как результат обычной артподготовки, что подтверждалось показаниями пленных, свидетельствующих о больших материальных и людских потерях противника, о моральном потрясении.
Главная причина неудач - отсутствие боевого духа войск, общая усталость и разочарование в самом характере войны, ее все большая отстраненность от интересов России, ее народа.
Ряды бойцов, докладывал в ставку генерал Марков, "редеют быстро не только от огня, но и от разбегающихся".
Судьба фронта была предрешена, и Деникин понял это через три дня после начала наступления.
Соотношение сил и средств было в пользу главнокомандующего армиями Западного фронта. На 13-километровом фронте он располагал 184 батальонами против 29 немецких батальонов. 138 батальонов Деникина были введены в бой против 17 перволинейных батальонов противника. Но разложенные русские войска потерпели поражение даже при таком колоссальном превосходстве в силах и средствах. Небезынтересно отметить, что противостоящий тогда главкозапу немецкий генерал Э. Людендорф, оценивая факт очищения русскими войсками занятых окопов первой линии, писал:
"Положение в течение нескольких дней представлялось очень тяжелым, пока наши резервы и артиллерийский огонь не восстановили фронт. Русские оставили наши траншеи. Это были уже не прежние русские солдаты…"
Потерпев тяжелое поражение, Деникин анализирует случившееся. Главную причину он видит, и вполне обоснованно, в том, что войска разложились, моральный дух офицеров и солдат упал. В этом генерал обвиняет Временное правительство, которое дилетантской политикой в военном строительстве создало условия для гибели армии. Подтверждение его правоты - поражение войск Западного фронта при превосходстве над противником в силах и средствах.
Правда, Керенский впоследствии в своих мемуарах попытался снять ответственность с себя и правительства за провал июльского наступления армии. В частности, он обвиняет Деникина в поражении войск вверенного ему фронта.
Если бы Деникин не поддался пессимизму, не бросил фронт, вернувшись в свой штаб в Минск, "быть может те несколько дней, когда положение казалось крайне серьезным, не пришло бы к такому неожиданному концу".
По-моему, Керенский здесь излишне категоричен. Он не хочет признать того, что армия к моменту июльского наступления была небоеспособна в силу обвального разложения. Управление ею все больше терялось.
Обдумывая свое поражение, Деникин выдвинул ряд дискуссионных положений. Он утверждает, что июльская трагедия несомненно произвела на солдат несколько отрезвляющее впечатление. Они почувствовали какую-то власть, какой-то авторитет и поэтому несколько присмирели, заняв выжидательное положение. Главкозап подметил также, что прекращение серьезных боевых операций и вечно нервного напряжения "вызвало временную реакцию, проявившуюся в некоторой апатии и несопротивлении".
И здесь же он говорит, что это был второй момент в жизни армии (первый - в начале марта), который, будучи немедленно и надлежаще использован, "мог стать поворотным пунктом в истории русской революции".
Я думаю, то, что солдаты стали чувствовать больший авторитет офицеров, - следствие субъективного отражения объективной реальности генералом как непосредственным участником событий. Оно не лишено оснований.
Но нельзя не учитывать, что армия в тот период была до предела политизирована, находилась под влиянием пропаганды, особенно большевистской и эсеровской. Обе партии умело использовали позор июльской катастрофы для укрепления своих идеологических и организационных позиций в армии. А ведь одно из направлений их пропаганды - углубление раскола между офицерами, проводниками государственной линии, и солдатами, в основном крестьянской массы в шинелях.
Относительно тезиса об углублении апатии среди войск заметим, что психологически все обосновано. Спало напряжение, нет активных боевых действий.
Гипотеза же Деникина о возможности взять руководство армией в твердые руки после провала летнего наступления, весьма проблематична. По крайней мере, неудача корниловского выступления свидетельствует об излишнем оптимизме и субъективизме генерала.