Но он еще не ведал, какие жесткие политические баталии ждут его впереди…
ПОЛИТИКА НА КРОВИ
Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь.
Франц Кафка
Главковерх Брусилов читал рапорт генерала Деникина:
"На окраине селения меня ждал не построенный полк, а толпа стоящих и сидящих солдат. Без оружия, без поясов, многие босы или без фуражек, с папиросами в зубах. Эта одичалая толпа почти не ответила на мое приветствие. Заставить выслушать всех мешал общий гул и дикие отдельные выкрики. Пришлось говорить лишь с ближайшими, стараясь уяснить себе настроения солдат. Нет возможности передавать вопросы и ответы этих сбитых в банду людей.
Всяческие напоминания о долге перед Родиной, повиновении начальству, Временному правительству, министру Керенскому вызывали или бурю негодования, или бессмысленную полуругань, полуиздевателъство. Перестали верить всем, не верили сами себе. О наступлении говорили почти с яростью, уверяя, что все это выдумало начальство, которое хочет всех погубить.
Во время моих уговоров о необходимости наступать раздавались крики, кто хочет, пусть наступает, а мы не пойдем. Эти крики подхватились дружно возбужденной толпой. Картина полного разложения полка была очевидной с первых же минут разговора с ними…
…В этой банде большевиков было делать нечего.
Никакие причины, конечно, не снимают нравственной ответственности перед Родиной с нас, с начальников…
Но сто крат будет ужаснее и беспощаднее приговор истории над теми, кто, взяв в руки власть, не обрушил всей силы ее, всей беспощадности на сеющих анархию за немецкий счет".
Тяжело вздохнув, главковерх хорошо отточенным карандашом наложил на рапорте резолюцию: "Все это печально, но я это знаю…"
Не лукавил Брусилов: действительно, все он знал. Сам еще раньше посылал тревожные сигналы власть имущим (см. Приложение 8). Только реакции почти никакой…
Да, попал Антон Иванович с первого дня своего главнокомандования армиями Западного фронта в вулкан политических страстей… Политика здесь строилась на крови, обильно пролитой в позорное летнее наступление русской армии.
На фронте в солдатской массе все больше правили бал партии большевиков и эсеров. Они завоевывали солдатские сердца, проклинавшие всем опостылевшую войну, столь изголодавшиеся по миру и земле, не только умением, но и, что немаловажно, числом. С мая по октябрь 1917 года в 103 фронтовых частях функционировали организации РСДРП (б), объединявшие 3787 членов. А в 12-й армии даже осенью 1917 года насчитывалось более 150 партийных организаций эсеров с 60 тысячами членов.
К своеобразию обстановки, в которой Антон Иванович начал политическую деятельность на Западном фронте, следует отнести то, что традиционное боевое предназначение военачальников оперативно-тактического звена, в силу развития революции, было резко деформировано.
Командующий 8-й армией генерал Селивачев вспоминал, что в 1917 году роль командующих свелась "к роли политического деятеля-бюрократа". Командующие армиями, командиры корпусов, будучи, как правило, хорошими военными профессионалами, попав под пресс солдатских комитетов и комиссаров, вступали с ними вынужденно в политические отношения. Но они были слабо подготовлены к такой деятельности.
Прибыв на фронт, новый главкозап изложил свое политическое кредо перед высшими начальниками: революция принимается им всецело и безоговорочно. Но революционизирование армии и внесение в нее демагогии он считает гибельным для страны и будет бороться с этим.
Я полагаю, что Деникин, вспоминая об этом в "Очерках русской смуты", был искренним. Ему было с кем вести политическую борьбу. На Западном фронте функционировала разветвленная сеть комитетов: всего - 7289. Другими словами, число воинских чинов, в большинстве случаев оторванных от своего прямого дела, представляло число личного состава… целого корпуса!
Антон Иванович понимал, что потребуются мощнейшие усилия, чтобы хотя бы локализовать деструктивную деятельность противостоящей ему махины. Голова хоть у кого пойдет кругом, когда против тебя корпус демагогов, не желающих идти под пули, а предпочитающих разглагольствовать о великих идеалах. Немного спокойнее стало на душе, когда Деникин получил письмо от генерала Алексеева. Михаил Васильевич сердечно поздравил бывшего подчиненного с назначением. Кроме того, он напутствовал:
"Будьте спокойны и настойчиво требуйте и - верится - оздоровление настанет без заигрываний, без красных бантиков, без красивых, но бездушных фраз… Долее армию так держать невозможно: Россия постепенно превращается в стан лодырей, которые движение своего пальца готовы оценить на вес золота… Мыслью моею и сердцем с Вами, с Вашими работами, желаниями. Помоги Бог…"
Деникин четко определил позицию по отношению к фронтовому комитету: он не вступал с ним в непосредственные контакты. Почему? Да потому, что накануне прибытия нового главкозапа фронтовой комитет ("большевиствующий", как его окрестил Деникин) вынес резолюцию против наступления и за борьбу объединившихся демократий против своих правительств.
На заседании фронтового комитета он присутствовал только один раз, сопровождая верховного главнокомандующего генерала Брусилова. Деникин вспоминал:
"После вступительной речи верховный главнокомандующий предложил комитету высказаться, если имеются какие-либо пожелания или вопросы. Председатель ответил, что в сущности никаких особенных вопросов нет, разве вот относительно отпусков и суточных денег… Всем стало несколько неловко. Тогда попросил слова кто-то из членов комитета, извинился за мелочность председателя и начал говорить на общую больную тему о демократизации армии и взаимоотношениях комитета и командования. Я указал, что между нами не может быть ничего общего, так как комитет в постановлении своем от 8 июня пошел против правительства и против наступления. Тогда председатель предъявил новое постановление, составленное накануне, которым комитет допускал наступление. Казалось бы, вопрос исчерпан. Но тут встает какой-то поручик и заявляет, что доверия к главнокомандующему не может быть. Поручик командирован в Минск из Тифлиса комитетом Кавказского фронта и "кооптирован" минским комитетом. Прибыл для расследования моей "контрреволюционности". Прочел уличающий документ: перехваченную мою майскую телеграмму генералу Юденичу, отправленную еще по должности начальника штаба верховного главнокомандующего. В ней, между прочим, говорилось: "Верховный главнокомандующий обратился уже с подробным письмом к военному министру с просьбой устранить вредную работу комитетов, парализующих распоряжения военного начальства и оказания содействия в борьбе с течениями, безусловно, вредными в государственном отношении". Я разъяснил, что вопрос касался местных гарнизонных комитетов рабочих и солдатских депутатов Кавказа, которые не выпускали 104 тысячи пополнений на совершенно обезлюдевший фронт. Брусилов вспылил и наговорил в адрес поручика и комитета резкостей. Потом извинился и в конечном результате допустил в секретный архив ставки комиссию комитета, которая, вернувшись в Минск, явилась ко мне не то с объяснением, не то с полуизвинением.
Скучно, не правда ли? Но нам было не скучно, а мучительно тяжело в этой пошлой обстановке, не дававшей ни душевного равновесия, ни возможности отдаться всецело назревшей операции".
Написано это Деникиным в 1921 году, шесть лет спустя.
В то же время есть свидетельства очевидцев, что Антон Иванович вел себя на заседании комитета грубо, сидел "с налитым кровью лицом и злобно светящимися глазами". Главковерх был даже вынужден извиниться перед членами исполкома за поведение главкозапа.
Не исключено. В той ситуации, учитывая характер моего героя, он вполне мог сорваться на грубость.
Грубость грубостью, но генерал Деникин внимательно изучал состояние политических противников, интересуясь, прежде всего, степенью их организационного и моральнопсихологического влияния на войска фронта. Итоги такой работы отражены в докладе Антона Ивановича главковерху генералу Брусилову.
Комитеты 3-й и 10-й армий удовлетворительны по составу и "идут в ногу с командующим". В то же время во 2-й армии комитет малочисленный, несостоятельный, "слепо идет за фронтовым комитетом даже в крайних его проявлениях", поэтому требуется постоянная бдительность и влияние командующего. Лучше настроение в артиллерии, в пехоте "настроение пестрое". Настроение во 2-й армии хуже, чем в 3-й и 10-й армиях. В 10-й армии "весьма вредно отражается крайнее ослабление числа штыков в ротах".
Главковерх, изучив доклад главкозапа, наложил резолюцию: "При таком настроении стоит ли тут подготавливать удар?"
Деникин четко определил:
Именно фронтовой комитет "тормозит полезную работу армейских комитетов". При этом он главную опасность видит в том, что "почти 50 процентов членов фронтового комитета примыкают к большевизму".
В урегулировании отношений с комитетами главкозапу оказал помощь его верный соратник - начальник штаба генерал Марков. Он взял тяжесть дипломатических контактов с революционной демократией на свои плечи.
Марков положительно изнемогал от той бесконечной сутолоки, которая наполняла его рабочий день. Демократизация разрушила все служебные перегородки и вызвала беспощадное отношение ко времени и труду старших начальников. Всякий, как бы ничтожно ни было его дело, не удовлетворялся посредствующими инстанциями и требовал непременно доклада у главнокомандующего или, по крайней мере, у начальника штаба. И Марков принимал всех, со всеми говорил, делал все, что мог; но иногда, доведенный до отчаяния людской пошлостью и эгоизмом, не сдерживался, терял терпение, наживая врагов.
Но Сергей Леонидович оставался ярым противником новообразований революции - революционно-демократических учреждений. В письме Керенскому он писал:
"Никакая армия по своей сути не может управляться многоголовыми учреждениями, именуемыми комитетами, комиссариатами, съездами и т. п. Ответственный перед своей совестью и Вами, как военным министром, начальник почти не может честно выполнять свой долг, отписываясь, уговаривая, ублажая полуграмотных в военном деле членов комитета, имея, как путы на ногах, быть может, и очень хороших душой, но тоже несведущих, фантазирующих и претендующих на особую роль комиссаров. Все это люди чуждые военному делу, люди минуты, и, главное, не несущие никакой ответственности юридически. Им все подай, все расскажи, все доложи, сделай так, как они хотят, а за результаты отвечай начальник. Больно за дело и оскорбительно для каждого из нас иметь около себя лицо, как бы следящее за каждым твоим шагом. Проще нас всех, кому до сих пор не могут поверить, уволить и на наше место посадить тех же комиссаров, а те же комитеты - вместо штабов и управлений".
Увы, снова "глас вопиющего в пустыне"… А тут еще одна напасть. На пути Антона Ивановича всплыл… Пуришкевич. Да, тот самый лидер печально известной "черной сотни". Послушаем Деникина:
""Контрреволюция" явилась лишь однажды в лице В. М. Пуришкевича и его помощника с нерусскими лицом и фамилией. Пуришкевич убеждал меня в необходимости тайной организации, формально - на основаниях устава утвержденного еще до революции "Общества русской государственной карты". На первой же странице устава красовалась разрешительная подпись кого-то из самых одиозных министров внутренних дел. Общество ставило себе действительной целью активную борьбу с анархией, свержение советов и установление не то военной диктатуры, не то диктаторской власти Временного правительства. Пуришкевич просил содействия для привлечения в состав общества офицеров. Я ответил, что нисколько не сомневаюсь в глубоко патриотических его побуждениях, но что мне с ним не по пути. Он ушел без всякой обиды, пожелав мне успеха, и больше нам не пришлось встретиться никогда. Пуришкевич в 1919 году приехал на Юг, держал вначале "нейтралитет", но к концу года повел сильную кампанию отчасти лично против меня, но более против левой половины "Особого совещания", прекратившуюся только с его смертью от сыпного тифа в Новороссийске"…
Вызвала переполох итак в нестройных рядах фронтовой революционной демократии и поздравительная телеграмма, посланная Антоном Ивановичем по поводу избрания генерала Каледина Донским атаманом. На телеграмму пришел ответ (шедший, кстати, подозрительно долго) новоиспеченного атамана: "Сердечно благодарю за память. Пошли Вам Бог успеха. Дон всегда поддержит. Каледин".
Не знаю, что здесь узрели местные революционно-демократические вожди, какой заговор, но они ощетинились…
Он счел возможным доложить главковерху, что батальон 247-го пехотного Мариупольского полка 38-го корпуса, представленный для смотра, произвел "самое отрадное впечатление". Полк решил наступать, а о большевиках отозвался "как о предателях".
Однако потенциал мирных средств локализации негативного влияния комитетов на морально-психологическое состояние войск фронта со стороны Антона Ивановича был вскоре исчерпан. Время разговоров, увещеваний прошло. Поводом к применению силы послужил инцидент в 703-м Сурамском полку. Посетив его, генерал пришел к выводу: степень разложения личного состава достигла критической точки. Полк стал неуправляем из-за подрывной работы большевиков, о чем он и доложил генералу Брусилову. Осталось уповать на силовые приемы по наведению порядка.
Наивно было бы всю вину сваливать на большевиков. Однако этому факту Деникин уделяет повышенное внимание. Более того, Антон Иванович вскрыл интересную с точки зрения психологии причину успеха большевистской пропаганды.
На его взгляд, лозунги большевиков нашли благодатную почву у тех, у кого было "чувство животного страха перед наступлением, у людей, слабых волей". Это аргументируется тем, что "главная часть большевистских агитаторов направлена именно в те части, которые предназначались для наступления и до настоящего времени сравнительно находили силы для борьбы с агитацией".
Но кроме деятельности большевиков генерал выделяет еще некоторые причины, приведшие к разложению русской армии в 1917 году.
Пополнение, поступившее в части из тыловых гарнизонов, серьезно снизило их боевой и особенно морально-психологический потенциал.
"Наплыв большого числа людей, скрывавшихся в течение всей войны, жаждущие только личного блага, эти солдаты не признают распоряжений Временного правительства", - докладывал по инстанции генерал.
Бесправное положение боевых офицеров, не могущих управлять солдатами:
"Небольшая часть оставшихся боевых офицеров, лишенных всякого былого значения и авторитета, не имеют сил и средств противодействия широкой, планомерной и безнаказанной агитации большевиков и агентов противника".
Частые полярные смены настроения частей. Сегодня полк, вынесший постановление о необходимости наступать, завтра под влиянием речей неизвестных агитаторов обращается в дикую и недисциплинированную толпу, грозящую даже жизни офицеров, не примкнувшим к их настроениям.
Анализируя процесс разложения подчиненных ему войск, Деникин заметил:
"…Главная часть большевистских агитаторов направлена именно в те части, которые предназначались для наступления и до настоящего времени сравнительно находили силы для борьбы с агитацией".
Генерал Деникин, совершенно владея обстановкой, четко подытожил свои аналитические наблюдения:
"Пока со стороны правительства не будут приниматься самые решительные меры борьбы с влияниями, разрушающими всяческие представления о государстве, патриотизме, чувстве долга, до тех пор резолюции и убеждения не помогут делу оздоровления армии".
В отличие от бессильного Временного правительства Деникин выработал конкретные меры, которые при их настойчивом проведении в жизнь могли бы, по крайней мере, затормозить процесс разложения армии:
"Поставить офицеров в такое положение, чтобы они не являлись объектом издевательств толпы, потерявшей всякое представление об ответственности.
Оградить армию от проникновения в ее среду лиц, "играющих на руку немцам и разлагающие последние, оставшиеся верными присяге части". При этом главкозап особенно подчеркивает, что никакие причины не могут снять ответственность начальников перед Родиной".
И такой уникальный, глубоко аналитический материал не был востребован Временным правительством! Почему?
Однозначно ответить сложно. Но все ж одна из главных причин - дилетантизм Временного правительства в военном строительстве.
А для Антона Ивановича большевики все больше ассоциируются с комитетами вообще. В его официальных донесениях появляются нетипичные для военачальника полицейские оценки - "банда большевиков…".
Конечно, эмоции переполняли профессионального военного, понимавшего, что армии грозит опасность полнейшего разложения. Более того, он осознает свое бессилие и отсутствие поддержки вышестоящего командования в борьбе с так называемой "бандой большевиков".
Сегодня понятно, что партия большевиков летом 1917 года представляла собой отнюдь не банду, а хорошо организованную политическую силу, прекрасно понимающую свою стратегическую цель - захват власти, которая медленно, но уверенно выпадала из рук Временного правительства. ЦК РСДРП (б) умело организовал пропаганду в войсках под лозунгом: "Немедленный выход из войны, мир без аннексий и контрибуций", который, конечно же, поддержали утомленные кровавой бойней солдаты да и офицеры.
Но самый уникальный парадокс заключался в том, что большевистская партия работала в армии легально, де-юре! Временное правительство рядом актов разрешило, например, митинги в войсках.
В какой армии мира могло быть такое, тем более в военное время? Да ни в какой!
Но воистину "умом Россию не понять…".
О какой партийной пропаганде может идти речь на театре военных действий? Тем более о призывах не воевать в период… подготовки фронтовой наступательной операции? Химера! Генерал Деникин, офицер, присягавший на верность Отечеству, участвует в войне. Пусть войне несправедливой, но все же войне, которая бушует на русской земле!