Больше ждать было нечего и неоткуда. Начальство Варшавского округа уговаривало Деникина оставаться в прикомандировании. Но его тяготило такое неопределенное положение: не хотелось больше жить иллюзиями. В апреле 1900 года Антон Иванович вернулся в свою бригаду.
Очередной удар судьбы! Сколько же их будет еще впереди?!
Деникин прошел суровую школу выживания с огромными материальными и душевными потерями. Но не сломался в нравственном отношении, а пошел до конца в неравной борьбе с всесильным военным министром. Именно в академии укрепилась такая черта характера А. И. Деникина, как нетерпимость к несправедливости. Он разочаровался в государе, что не было поводом усомниться в государственном устройстве. Правда, его умом овладела идея конституционной монархии. Мы увидели рождение либерала в погонах…
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КРУГИ СВОЯ И ПУТЬ НАВЕРХ
Ты сошел с горы, но взошел еще на более высокую гору.
Древневосточная мудрость
Старший офицер 1-й батареи 2-й артиллерийской бригады капитан Деникин не спеша прогуливался погожим майским вечерком по грязным улочкам вышедшего из зимней спячки провинциального городка Бела. Он не пошел в компанию офицеров, хотя и приглашали. Решил остаться наедине со своими мыслями…
Антон Иванович увидел множество изменений в своей бригаде. Генерал Завацкий, новый командир 2-й артиллерийской бригады, - отличный строевой командир и воспитатель личного состава. Он начал с того, что, запершись в кабинете с адъютантом поручиком Ивановым, проговорил с ним часа три, ознакомившись с печальным наследием генерала Л. Потом исподволь, без ломки стал налаживать выбитую из колеи бригадную жизнь.
Командир часто заходил в собрание, где первое время столовался, любил поговорить с офицерами - одинаково приветливо с полковником и с подпоручиком. Однажды в разговоре заметил:
- По-моему, как следует вести обучение может только офицер…
Как-то утром поручик 3-й батареи проспал занятия, а генерал Завацкий произвел за него обучение конной смены, ни слова не сказав командиру батареи… Зашел на другой день в 5-й батарею - позанимался там с наводчиками; в 1-й батарее произвел учение при орудиях, а командира батареи, который, получив известие о появлении бригадного, наскоро оделся и прибежал в парк, успокоил:
- Ничего, мне не трудно. Я по утрам свободен.
Недели через две даже самый беспутный штабс-капитан, игравший обыкновенно всю ночь в карты и забывший дорогу в батарею, стал аккуратно являться на занятия.
Впрочем, и штос вскоре прекратился. Завацкий просто предупредил господ офицеров:
- Я никогда не позволю себе аттестовать на батарею офицера, ведущего азартную игру.
И штос, открыто и нагло царивший в офицерском собрании, сначала замер в холостяцких квартирах, а потом и вовсе исчез.
Зная и требуя службу, генерал близко вошел и в бригадный быт, начиная с благоустройства лагеря, бригадного собрания, солдатских лавочек, построенной им впервые в Беле гарнизонной бани и кончая воспитанием молодежи. Аресты офицеров, казавшиеся недавно необходимым устоем службы, больше не применялись.
А. И. Деникин вспоминал, что за первую четверть века своей службы он знал среди высшего командования армии только одного человека, который порвал с этой традицией. Это был командир 20-го корпуса генерал Мевес, умерший за три года перед японской войной.
Но Мевес не был новатором, ибо существовал давно забытый указ времен царя Петра Великого:
"Всех офицеров без воинского суда не арестовать, кроме изменных дел…"
И вот на жизненном пути Антона Ивановича попался командир, который отказался от такого надежного, но крайне унизительного средства воздействия на офицеров, как арест. Более того, генерал Завацкий дисциплинарных взысканий на офицеров не накладывал вовсе. Провинившихся приглашал в свой кабинет… Один из таких несчасливцев признавался:
- Легче бы сесть на гауптвахту. Это человек умеет душу твою вывернуть наизнанку и в безупречно корректной форме в течение часа доказывать тебе, что ты - тунеядец или тупица, не понимающий, что значит офицерское звание.
Залечивать душевную травму и самоутверждаться Деникин мог лишь под началом такого прекрасного командира.
Осенью 1900 года капитан Деникин был перемещен "по воле начальства заведующим хозяйством в 3-ю батарею". Ею командовал подполковник Покровский - выдающийся командир, отличный артиллерист и опытный хозяйственник. За 5 лет, проведенных вне бригады, Деникин несколько отстал от артиллерийской службы. Но в строевом отношении вскоре занял надлежащее место, а в области тактики и маневрирования считался в бригаде авторитетом.
Академическая история и "изгнание" из Генерального штаба нисколько не уронили в глазах товарищей престиж Антона Ивановича. Он состоял выборным членом бригадного суда чести и председателем распорядительного комитета бригадного собрания.
Большое уважение в обществе господ офицеров капитан Деникин завоевывал тем, что активно вел себя в кругу сослуживцев, часто организовывавших культурные собрания. Красноречие, низкий голос, обширные знания, неотразимая логика молодого капитана покоряли офицеров. На собрании, где выступал Деникин, всегда было достаточное количество внимательных слушателей. Особенно все это привлекало офицерскую молодежь. Она как-то очень тонко, что свойственно молодости вообше, воспринимала тот факт, что Антон Иванович не испугался выступить против произвола и унижения личного достоинства. Шутка ли, подать жалобу государю императору на самого военного министра, всесильного генерала Куропаткина, могущего в порошок стереть в мгновение ока любого строевого обер-офицера!
Атмосфера бельского захолустья не слишком его тяготила. Он активно участвует в общественной жизни, центр которой - бригадное офицерское собрание. У него есть тесный круг сослуживцев-приятелей, а также две-три интеллигентные городские семьи.
Антон Иванович возобновил визиты вежливости в семейство Василия Ивановича Чижа. Ася, у которой он был в свое время на крестинах, превратилась в очаровательного ребенка. В день восьмилетия Аси Деникин подарил ей куклу, купленную в столице. Когда ее клали, она закрывала глаза. Ася прыгала от восторга…
Молодой капитан стал увлекаться литературной работой. Так началось рождение будущего талантливого военного писателя.
Правда, первый свой рассказ Деникин написал, еще учась в академии. Он был опубликован военным журналом "Разведчик" в 1898 году. Сам автор оценил свой первый литературный опыт как неважный, но все-таки испытал большое волнение, увидев рассказ напечатанным. Сюжет его был взят из бригадной жизни. Характерная деталь: артиллерийский поручик обращается к денщику на "Вы" и ведет разговоры по душам. Позволю предположить: в герое рассказа Антона Ивановича просматриваются черты характера будущего генерала.
Антон Иванович начал регулярно печатать очерки из военного быта в "Разведчике", а рассказы и статьи военно-политического содержания - в "Варшавском дневнике", единственном русском органе, обслуживавшем русскую Польшу. Писал под псевдонимом "И. Ночин", который, впрочем, не составлял секрета. Один из рассказов всколыхнул тихую заводь бельской жизни. Вот вкратце содержание.
"Жил в Беле один "миллионер" по фамилии Пижиц. Нажился он на арендах и подрядах военному ведомству: казармы, ремонты, отопление и проч. Там же жил некий Финкельштейн, занимавшийся тем же, и конкуренция с Пижицем его разорила. Финкельштейн питал ненависть к Пижицу и чем мог старался ему повредить. Писал разоблачения и доносы во все учреждения, но безрезультатно. У Пижица была "рука" в штабе округа и у губернатора, поэтому он правдами и неправдами стал монопольным поставщиком на всю губернию.
У Пижица был сын Лейзер, которому подошел срок поступить в солдаты. Пижиц раздал "денежные подарки" членам Вельского воинского присутствия и был уверен, что сына его освободят.
Пришел день освидетельствования. Лейзер давал такие правильные ответы доктору, подносившему к его глазам сбивчивые комбинации стекол, что Присутствие единогласно признало его близоруким и к службе не годным. Вечером в местном клубе за рюмкой водки доктор выдал своему приятелю секрет:
- Очень просто: стекло в правой руке - "вижу", в левой - "не вижу"…
В отношении больных глазами требовалось переосвидетельствование в особой комиссии в Варшаве. Пижиц знал, что председатель этой комиссии также не брезгует "денежными подарками". Собрался в Варшаву.
Председателю комиссии доложили, что его желает видеть Пижиц. Посетитель долго и неприлично торговался и наговорил председателю таких дерзостей, что тот вытолкал его за двери. Финкельштейн… ибо это был он, а не Пижиц… слетел стремглав с лестницы и исчез.
Когда на другой день настоящий Пижиц явился на квартиру председателя, то доложивший о нем лакей вернулся и сказал изумленному Пижицу, что его не велено пускать на порог…
А через несколько дней в один из полков за Урал был отправлен молодой солдат Лейзер Пижиц".
Рассказ Антона Ивановича с некоторыми вымышленными, конечно, именами изобиловал фактическими и глубоко комичными деталями. Нужно знать жизнь уездного захолустья, чтобы представить себе, какой произошел там переполох. Очень гневался губернатор, воинский начальник поспешил перевестись в другой город, докторша перестала отвечать на приветствие, Пижиц недели две не выходил из дому, а Финкельштейн, гуляя по главной улице города, совал всем знакомым номер газеты, говоря:
- Читали? Так это же про нас с Пижицем написано!
Так жил, служил и развлекался в бельском захолустье капитан Деникин.
Вместе с тем воспоминания об академическом эпизоде, хотя мало-помалу теряли свою остроту, но периодически болезненно всплывали в памяти Деникина.
И вот однажды, в хмурый осенний вечер написал Антон Иванович частное письмо Алексею Николаевичу Куропаткину:
""А с Вами мне говорить трудно". С такими словами обратились ко мне Вы, Ваше превосходительство, когда-то на приеме офицеров выпускного курса Академии. И мне было трудно говорить с Вами. Но с тех пор прошло два года, страсти улеглись, сердце поуспокоилось, и я могу теперь спокойно рассказать Вам всю правду о том, что было".
Затем Деникин вкратце изложил уже известную читателю историю о выпуске из академии. Ответа не ждал. Просто захотелось отвести душу.
Прошло несколько месяцев. В канун Нового 1902 года Антон Иванович неожиданно получил от своих товарищей из Варшавы телеграмму, адресованную "причисленному к Генеральному штабу капитану Деникину" с сердечным поздравлением… Нужно ли говорить, что встреча Нового года была отпразднована в этот раз с исключительным подъемом?
Потом Деникину сообщили, как все произошло. Военный министр был в отъезде, в Туркестане, когда опальный выпускник Академии Генштаба писал ему. Вернувшись в столицу, А. Н. Куропаткин тотчас же отправил письмо Деникина на заключение в академию. Сухотин в то время получил другое назначение и уехал. Конференция академии признала содержание письма вполне отвечающим действительности. И генерал Куропаткин на первой же аудиенции у государя, "выразив сожаление, что поступил несправедливо", испросил повеления на причисление Антона Ивановича к Генеральному штабу…
Отдадим дань мужеству Куропаткина, признавшему свою неправоту и исправившему несправедливость.
Кажется, судьба начала улыбаться Антону Ивановичу…
Через несколько дней, распростившись с бригадой, он уехал в Варшаву, к новому месту службы в распоряжение начальника штаба 15-го армейского корпуса.
Возвращение "на круги своя" завершилось. Но теперь приходилось работать в жестком режиме, чтобы наверстать упущенное.
В июле 1902 года Генерального штаба капитан Деникин назначается старшим адъютантом штаба 2-й пехотной дивизии, квартировавшей в Брест-Литовске. Пробыл там недолго, в октябре 1902 года пришел ему, как офицеру Генерального штаба, срок годичного цензового командования 3-й ротой 183-го Пултусского пехотного полка, дислоцированного в Варшаве.
До сих пор, за время пятилетней службы в строю артиллерии, Антон Иванович ведал отдельными отраслями службы и обучения солдата. Теперь вся жизнь солдата проходила перед глазами капитана Деникина.
Из кого же состояла рота Деникина? К сожалению, нет конкретных данных по его подразделению. Но мы можем составить коллективный портрет русского солдата начала XX века.
Сообразно распределению населения России, состав армии был такой: 80 процентов крестьян, 10 процентов рабочих и 10 - прочих классов. Следовательно, армия по существу была крестьянской.
Разнородные по национальностям элементы легко уживались в казарменном быту. Терпимость к иноплеменным и иноверным свойственна русскому человеку более, нежели другим. Грехи русской казармы в этом отношении и в сравнение не могут идти с режимом европейских армий - противников России в Первой мировой войне.
Русский солдат жил в обстановке суровой и бедной. В начале XX века в казарме вдоль стен стояли деревянные нары, иногда отдельные топчаны. На них соломенные тюфяки и такие же подушки без наволочек. Покрывались солдаты шинелями, грязными после учения, мокрыми после дождя. Одеяла были мечтой ротных командиров, но казенного отпуска на них не было. Покупались они или за счет полковой экономии, или путем добровольных вычетов при получении солдатами денежных писем из дому (Антон Иванович этих вычетов не допускал). Только в 1905 году было введено снабжение войск постельным бельем и одеялами.
Обмундирование старой русской армии имело один крупный недостаток: было одинаковым для всех широт - для Архангельска и для Крыма. При этом до Русско-японской войны никаких ассигнований на теплые вещи не полагалось, и тонкая шинелишка покрывала солдата и летом, и в морозы. Воинские части старались, насколько позволяла экономия, заводить в пехоте суконные куртки из изношенных шинелей, а в кавалерии - полушубки.
Пища солдата отличалась необыкновенной скромностью. Типичное суточное меню: утром - чай с черным хлебом (в день 1200 граммов хлеба); в обед - борщ или суп с 200 граммами мяса или рыбы (после 1905 года - 300 граммов) и каша; на ужин - жидкая кашица, заправленная салом. По числу калорий и по вкусу пища была вполне удовлетворительна и, во всяком случае, питательнее, чем та, которую крестьянская масса имела дома. Злоупотреблений на этой почве почти не бывало. Солдатский желудок был предметом особой заботливости начальников всех степеней. "Проба" солдатской пищи была традиционным обрядом, выполнявшимся самым высоким начальником, не исключая императора, при посещении казарм в часы обеда или ужина.
Серьезная проблема - рукоприкладство. Но было и другое: сердечное попечение, заботливость о нуждах солдата, близость и доступность. Русская военная история полна примеров самопожертвования: из-под вражеских проволочных заграждений, рискуя жизнью, ползком вытаскивали своих раненых - солдат офицера, офицер солдата…
В японском плену находился раненый капитан Каспийского полка Лебедев. Японские врачи нашли, что можно спасти ему ногу от ампутации, прирастив пласт живого человеческого мяса с кожей… Двадцать солдат из числа находившихся в лазарете предложили свои услуги… Выбор пал на стрелка Ивана Канатова, который дал вырезать без хлороформа кусок мяса… Этот эпизод проник в японскую печать и произвел большое впечатление в стране.
Деникин утверждает:
"Вообще, то отчуждение, которое существовало между русской интеллигенцией и народом, в силу особых условий военного быта, отражалось в меньшей степени на взаимоотношениях офицера с солдатом. И нужны были исключительные обстоятельства, чтобы эти отношения впоследствии столь резко изменились".
Конечно, снова присущая Антону Ивановичу излишняя категоричность суждений. Но не обратить внимания на такие оценки нельзя.
Военная наука трудно давалась русскому солдату-крестьянину из-за отсутствия допризывной подготовки и грамотности. Перед Первой мировой войной призывы давали до 40 процентов безграмотных. И армия, в которой с 1902 года введено было всеобщее обучение грамоте, сама должна была восполнять этот пробел, выпуская ежегодно до 200 тысяч запасных, научившихся грамоте на службе. Во всяком случае, выручали солдатская смекалка, свойственная русскому человеку, и способность приспосабливаться к самым сложным и трудным обстоятельствам походной и боевой жизни.
Русская общественность довольно равнодушно и пренебрежительно относилась к армии.
Еще в преддверии первой русской революции в 1902–1903 годах армия сталкивалась с тяжкими испытаниями: во время вспыхивавших местами беспорядков войска были призваны для усмирения и поэтому подвергались не раз заслуженным и незаслуженным тяжким оскорблениям толпы. Солдаты безотказно исполняли свой долг. В Варшавском военном округе, в городе Радоме взбунтовавшаяся толпа напала на дежурную роту Могилевского полка. Рота изготовилась к стрельбе. Прибывший командир полка полковник Булатов остановил солдат:
- Не стрелять! Вы видите, что тут женщины и дети.
Вышел к толпе сам, безоружный, и… был убит наповал мальчишкой-мастеровым..
История многократно доказала одну истину: армия не может воевать со своим народом. Когда только поймут это ведущие актеры на сцене политических игрищ!
"Итак, солдат старой русской армии был храбр, сметлив, чрезвычайно вынослив, крайне неприхотлив и вполне дисциплинирован.
…Покуда волны революции не смели и дисциплину, и самую армию", - резюмирует Деникин.
Он прав. Правда, Антон Иванович не пишет, что революция не только смела старую армию, но и создала новую - Красную Армию, в которой довольно скоро была восстановлена крепкая воинская дисциплина.
В период командования ротой Деникину повезло: полку не приходилось принимать участия в подавлении беспорядков. В Варшаве их тогда не было. Начались они позже. Следовательно, Антон Иванович не обагрил руки невинной кровью, что, безусловно, сказалось самым положительным образом на формировании морально-психологического облика.
Но от политики никуда не денешься… Рота Генерального штаба капитана Деникина несколько раз занимала караулы в Варшавской крепости. В числе охраняемых объектов состоял знаменитый "десятый павильон", где содержались важные и опасные политические преступники. Здесь произошла косвенная встреча Антона Ивановича с человеком, ставшим злым демоном в его судьбе. В одной из камер "павильона" содержался будущий маршал и диктатор Польши Иосиф Пилсудский.
Еще в 1887 году, будучи двадцатилетним студентом, Пилсудский за косвенное участие в покушении на императора Александра III (в том самом покушении, за которое в числе других террористов был казнен брат Ленина Александр Ульянов), был сослан в Сибирь на поселение сроком на 5 лет. В 1900 году, живя по подложному паспорту, был обнаружен полицией, захвачен вместе с женой в тайной типографии и посажен в "десятый павильон". Варшавские власти решили предать его военному суду по статье, угрожавшей каторжными работами, но Петербург отменил это решение, ограничив наказание ссылкой в Сибирь на поселение - в административном порядке.