Оглядываем бескрайние поля, где несколько дней назад прошли бои. Вон обгоревшие танки, машины. А это что? Лошади! И конница здесь сражалась. По всему полю лежали они, вздутые, покрытые блестящей при лунном свете коркой льда. Зрелище это вызывало жалкое, щемящее душу чувство. Хотелось плакать…
Дорога шла на подъем, к лесу. Ребятам эти места были уже знакомы.
- Скоро Брусилов увидите, - прокричал Сапрыкин, высунув голову из кабины.
Машина оказалась на порядочной высоте над городком. Но ночные приключения на этом не окончились. Перед нами открылось неожиданное зрелище: Брусилов был охвачен огнем.
Сверху было видно, как в нескольких местах что-то горело и загоралось вновь. Мы встревожились: не наше ли хозяйство в опасности?
- Скорей! - стучим по крыше кабины.
Машина с пригорка спускается вниз. Вот уже несется по улицам, мимо пожарищ. Еще один поворот. Угловой дом скрывает улицу, которая идет под острым углом, почти в обратном направлении. Из-за урчания машины не слышны посторонние шумы. Вернее, они смешались с треском горящих деревянных строений, криком людей, ржанием лошадей, лаем собак. И уж настолько неожиданной оказалась встреча с танком, который на полном ходу вынырнул из-за крутого поворота!
Безусловно, и водитель танка не предполагал, что может встретить здесь в предутренние часы одинокую машину.
Водители растерялись и свернули в одну сторону, затем одновременно - в другую…
От резкого поворота мотор нашей машины заглох, и она остановилась поперек дороги. А танк своим бронированным лбом уперся в ее правый борт.
Все произошло в мгновение.
- Ох! - хором выдохнули сидящие на танке бойцы.
- Счастливые вы, девчата, должно быть?
- Да, сегодня нам особенно везет! - произносит Шура.
Ребята с танка говорили что-то еще, кричали на водителей, возмущаясь. А мы стояли в кузове и разглядывали уткнувшуюся в борт махину, которая только что чуть было не проутюжила нас своими могучими стальными гусеницами.
Проехав еще немного, мы остановились в тихом и темном, после яркого огня, переулке.
- Все в порядке! - произнес Сапрыкин, выпрыгнув из кабины.
Во дворе собрались люди, только что пришедшие с пожара. Они сообщили, что кто-то умышленно совершил поджог. Что загорелось одновременно в нескольких местах, на разных улицах.
- Избавились от фашистов, так какая-то сволочь еще пакостит, не дает спокойно жить! - ругается женщина.
- Где же наши люди? Спят, что ли, в такую ночь? - спрашиваю хозяйку.
- Уехали на попутных, - ответила она. - Сами уехали, а носилки оставили. Сказали, что потом их заберут.
Настроение у меня было ужасно скверным. Надеялась, что здесь повидаюсь с девчатами, расскажу им о дорожных приключениях и станет полегче - разрядится напряженное состояние. Да может, уже и письма привозили сюда. Но и здесь постигла нас неудача. Досадно!
- А ты не расстраивайся. Радоваться надо. Нам и верно сегодня повезло. Столько препятствий, а мы вот тут - живые! - успокаивает Шура.
- Слушай, Сапрыкин, не ты ли причиной всех приключений сегодняшней ночи? - смеется Тимошенко. - Может, не напрасно ругают тебя девчата?
Водитель Сапрыкин - хороший человек и работник опытный, но страшно невезучий. Когда оказывались с ним в дороге, непременно что-нибудь происходило. То машина зачихает и отстанет от колонны, то совсем заглохнет, и он не может ее завести. Потом просит закрыть ладонью отверстие какой-то трубки, чтобы подсосать, как он выражался, тогда легче заводился мотор. "Ну что ты за человек? - возмущались девчонки. - Больше с тобой никогда не поедем!"
Особенно подшучивали над ним с тех пор, как он однажды заехал… в кузов замаскированной машины. Там была установлена зенитка, которую он чуть не помял. Крепко ему тогда досталось от девушки - командира батареи. "Не умеешь ездить - ходи пешком!" - высказала она довольно обидные слова для Сапрыкина.
- Нет, друзья, сегодня меня не ругайте, - тоже смеется он. - Я же за рулем не сидел. Это, наверное, начфин благословил нас в дорогу с чертом. Вот он и издевался над нами…
Посидели. Пошутили. Немного успокоились. Потом уложили в кузов носилки и другое имущество, оставленное здесь, и снова в путь.
- Ну, дорогие мои спутники, с наступлением нового дня, думаю, можно надеяться, что подобные события не повторятся. Поехали! - заключил Тимошенко.
В ОПАСНОСТИ
Украина - это не Урал. На добрые дороги здесь зимой нельзя надеяться. Постоянная оттепель и дорожная распутица затрудняли передвижение, а для нас - доставку и эвакуацию раненых. Поэтому коллективу приказано было развертываться как можно ближе к передовой.
Но в данное время госпиталь не мог начать работу самостоятельно, потому что личный состав оказался разрозненным, разбросанным. Медико-санитарные батальоны, следуя за линией фронта, в освобожденном Брусилове, в помещении больницы, оставили под наблюдением местных врачей тяжелораненых бойцов и офицеров. Еще в Киеве был получен приказ: в срочном порядке направить туда группу медработников. Приказ был выполнен. После оказания помощи и нескольких дней лечения часть больных из Брусилова была эвакуирована в Киев, а освободившиеся сотрудники прибыли сюда, в деревню Зозулинцы, и приступили к оказанию активной помощи в работе двух медсанбатов, где находилось около двух тысяч раненых.
Основная часть людей и все имущество застряли на станции. Еще несколько человек, выбывших последними из Брусилова, добирались попутными машинами, в том числе и лейтенант Дунаевский, на которого была возложена забота о нетранспортабельных больных. После встречи Нового года в Киеве Дунаевский вновь уехал в Брусилов, где предстояло ему эвакуировать подлеченных раненых, свернуть оставшееся имущество и подготовить его к перевозке на новое место.
Нужно сказать, что задача, поставленная перед лейтенантом в Брусилове, оказалась не из легких. Город жил в угрожающей обстановке. Порой линия обороны находилась не более чем в пяти километрах. Наши войска оборонялись, и временами город подвергался обстрелу противника. А тут еще в скором времени в больнице вышли продукты и топливо.
Чтобы накормить полсотни оставшихся больных, лейтенант вынужден был организовать сбор продуктов среди населения. Договорился с местным молокозаводом, где пообещали ежедневно выдавать понемногу молока. Женщины несли в больницу все, что имели. Так в первые же дни раненых обеспечили хлебом, набралось порядочное количество картошки и различных круп. В рационе больных появилось горячее молоко.
А вот топить пришлось сборным торфом, от которого почернели стены палат и потолки, а люди чихали. Зато стало потеплей, а значит, и повеселее на душе у больных.
Еще прошло несколько дней. Обстановка не менялась. Раненых транспортировать тоже еще было рано. И снова пришлось отправиться за продуктами. Теперь уже по соседним селам, где собрали несколько пудов зерна. Нужна была мельница, а где ее найдешь? И тут кто-то из жителей предложил жернова. Хозяин пообещал размолоть зерно и муку доставить в больницу. Таким образом, заготовители собрали, как говорится, с миру по нитке и вернулись с возом продуктов.
В распоряжении Дунаевского не было никакого транспорта, поэтому, когда улучшилось состояние больных и настало время отправки их в тыл, он выходил на дорогу и останавливал машины, идущие в сторону Киева. На них укладывали по нескольку человек, укутав потеплее, усаживали сопровождающих, обеспечив необходимым, в том числе и горячей водой.
Это, быть может, не такой уж значительный эпизод в работе полевого госпиталя, вернее в жизни и службе лейтенанта Дунаевского, но и в этом проявилась глубина его ответственности за судьбы доверенных ему людей.
Мы с Шурой на госпитальной машине прибыли в село Зозулинцы, в расположение медсанбатов.
Обстановка здесь была действительно "веселой", как предупреждали шоферы. Совсем близко били орудия, слышны были пулеметные и автоматные очереди…
- Девушки-дорогуши, никуда не уходите, - встретил нас словами старшина Блохин. - Чувствуете, что происходит вокруг? Бои идут всего в трех километрах. Сейчас раненых станем переправлять к станции.
Зашли в штаб. Доложили начальнику о прибытии и сразу же получили новое распоряжение:
- Гладких и Никулина, приготовьте шприцы, бинты - все, что может понадобиться в дороге для оказания помощи. Пойдете сопровождать раненых. Уже идет погрузка людей на подводы. В помощь себе возьмите Марию Гуляеву, а руководство возлагается на лейтенанта Дунаевского…
Январскими сумерками сорок четвертого года по ухабистой прифронтовой дороге двинулся санитарный обоз из двадцати шести подвод.
Снегу мало. На санях нельзя. А каково же трястись на телеге по застывшим кочкам, да еще тяжелораненому! Слышатся стоны, брань.
Сопровождающий, местный житель-старичок, шагает рядом с передней подводой. Перебегаю от повозки к повозке. На каждой лежат по два человека, а в ногах у них сидят раненные в руки.
- Скоро ли доберемся, сестра? - спрашивают меня.
- Скоро, скоро, - успокаиваю, хотя сама не знаю, когда настанет это скоро.
Время тянется медленно. И обоз растянулся далеко, конца не видно. Лошади плетутся еле-еле, и не подгонишь. Лейтенант с Шурой где-то позади. Тоже крутятся около повозок.
Подошла Маша и сказала:
- Там их двое. Я пойду с тобой.
- Хорошо. Идем, Маша.
Морозило. Навстречу дул холодный, колючий ветер. Лохматые тучи с большой скоростью проносились по небу. Луна то и дело пряталась за тучку, словно бы уходила отдохнуть от того хаоса, какой происходил на земле. Тогда на потемневшем небе и вокруг ярче становились орудийные вспышки, светлее зарево войны, и мы оказывались в огненном кольце. Это так было ужасно!
"Свети, луна, пожалуйста. Нам с тобой повеселее, когда ты смотришь на нас с высоты. Ведь это только я так думаю, что ты устала. На самом деле ничего-то тебя земное не касается. Свети, пожалуйста!.."
Обоз прибыл в село Юзефовка.
- Вот вам "гостиница", а вот "перина", - сказал сопровождающий, показав на церковь с разбитым куполом и стог соломы во дворе.
Часть подвод остановилась, а вторая половина, в сопровождении лейтенанта и Шуры, ушла куда-то к школе. Со мной осталась Маша. Мы с ней поспешили осмотреть помещение. Там царил мрак. В маленькие окна, расположенные высоко у потолка, плохо проникал свет зарева - на полу ничего не видно. Можно было только догадаться, что полно пыли и грязи.
- Машенька, надо как можно больше наносить соломы и разостлать ее по всему полу.
Окружающая обстановка почти не изменилась, и раненые забеспокоились, когда их стали перекладывать на носилки:
- Это что - ваш тыл?
- Да, пока это наш тыл, - отвечаю. - Маша, пошли скорее еще за "перинами". Люди на подводах замерзли.
Добавив соломы, мы снова подхватывали носилки. Не успели переложить с повозок, как прибыли раненые с передовой.
- Куда нас привезли? - возмущались вновь прибывшие. - Почему не отправляете дальше?
- Где начальник госпиталя?
- Успокойтесь, товарищи. Ночь придется провести здесь. Завтра начнем эвакуировать.
- Завтра может оказаться поздно, а фашисты могут прийти уже сегодня.
- Товарищ больной, без паники, пожалуйста. Не придут сюда фашисты.
- Вы мне не доказывайте.
- Что же делать? Хотите оставаться здесь или нет, дорогой мой, а придется. Пока что весь госпиталь представляем мы вдвоем вот с этой девушкой Машей. А начальник и все остальные находятся еще ближе к передовой, где не одна тысяча раненых.
Прибывающие с азартом, по-мужски, рассказывают о последнем их бое, о положении на переднем крае. И, зная об окружающей обстановке, беспокоились вдвойне, потому что сейчас они были безоружны.
- Ну смотри, сестрица, на тебя вся надежда. Теперь ты - наше оружие и защита, - высказался один.
Это, конечно, было сказано в шутку, но я задумалась над словами больного, и стало страшновато. Действительно, случись непредвиденное, что мы с Машей сделаем? А откровенно говоря, у меня никогда такой мысли, что наши не удержат оборону, и не зарождалось.
- Ничего, ребята, это место святое. Бог милостив и в обиду не даст уже пострадавших, - еще пошутил один из вновь прибывших.
Все свободные места на полу были уже заняты. Всюду раздаются стоны. Просят подойти.
- Сестра, сделай укол. Рана болит - нет терпения.
- У меня кровь сочится через повязку.
- Сестра, воздуху не хватает… - зовет только что прибывший раненный в грудь.
Нужно спешить на каждый зов. Сделать все возможное в этих условиях, в потемках. И уколы делаю в темноте, смазав место укола йодом. Выручал слабый свет, льющийся из окон. Шприцы и иглы кипятила в небольшом стерилизаторе, который устанавливался на специальную подставочку. На подставку под стерилизатор подкладывался и зажигался кусочек сухого спирта. Кроме этого приспособления, бинтов и ваты, в нашем маленьком хозяйстве пока ничего больше не было.
Раненный в грудную клетку задыхался. Воздух со свистом проходил через рану. Требовалась срочная операция. А сейчас не только операцию, но и перевязку сделать нельзя по-настоящему. Наложила поверх бинтов давящую повязку, забинтовала поплотнее, да облегчения было мало.
Хотя бы лейтенант пришел. Он где-то Шуре помогает. Она ведь совсем одна останется, если он уйдет. Значит, не может оставить ее. Наверняка и у них положение не лучше, чем у нас с Машей…
Ух, какая длинная ночь! Скорей бы наступало утро!
Выбежишь за очередной охапкой соломы, хочется закрыть глаза, чтобы не видеть происходящего вокруг. Звуковой кошмар не утихал. Хотя и январь на дворе, а снегу здесь мало. Земля кажется черной, а небо и воздух - в огне. Словно пылает весь мир. А тут еще при вспышке орудийных залпов неподалеку высветило группу людей, вооруженных автоматами. "Может, это фашисты-разведчики, Неужели придут?!" - промелькнуло в голове.
Обхватив руками как можно больше соломы, спешу к больным. В работе окружающая обстановка ощущается не так остро.
Настолько плотно уложили людей, что ступить, казалось, некуда. А они все прибывали.
Снова перехожу от одного к другому, прощупывая пульсы, проверяя повязки - нет ли кровотечения. Делаю уколы - сердечные и обезболивающие. Раненных в грудь укладываю повыше, чтобы легче дышалось.
Под утро меньше стало поступать раненых.
- Ну, как там? - с нетерпением спрашивали новичков.
И от прибывших последними узнали о том, что боевая обстановка изменилась, стала надежнее. Кажется, закрепили линию обороны.
Раненному в грудь становилось все хуже. Он умирал. Я стояла перед ним на коленях и плакала.
- Ну потерпи, пожалуйста! - умоляла его. - Скоро придут врачи, сделают операцию, и станет легче.
Прибежал лейтенант. Посмотрел больного. Еще потуже стянули бинты. Но никакие просьбы и слезы не помогли ему дожить до утра. На рассвете он скончался.
На душе у меня было ужасно тяжело. Чувствовала себя виноватой в смерти человека, хотя знала, что спасти его могла только операция.
Добрые вести с передовой успокоили людей. Я вышла на крыльцо, чтобы передохнуть. Ветра не стало. Тучки рассеялись. С рассветом побледнела луна. А главное - наступила тишина на переднем крае. Это так необходимо было для всех нас, таких беспомощных. А еще главнее то, что никаких вражеских разведчиков не было. Это оказались всего лишь столбики от разрушенного мостика через маленькую речушку. Смешно!
Да, теперь смешно. И на душе легче стало. И усталость прошла, словно и не было этой кошмарной ночи.
Обстановка в Зозулинцах, где дислоцировались медсанбаты с большим количеством раненых, оставалась тревожной. Наступило временное затишье, которое могло взорваться в любую минуту. За ночь часть больных была перевезена в Юзефовку, где мы уже провели тревожную ночь. Рядом по территории сахарного завода проходила железная дорога, и представлялась возможность формировать санлетучки.
Ночь и следующий день продолжалась перевозка раненых, в том числе и тех, кто нуждался в покое. Чтобы уменьшить дорожную тряску, сопровождающие, стоя в кузовах машин, всю дорогу поддерживали на весу носилки, на которых лежали послеоперационные. Машины шли на малой скорости.
В Юзефовке заняли больницу и школу, а последних прибывающих раненых пришлось размещать по хатам.
Руководством госпиталя были запрошены из армейского автобатальона машины для вывозки людей и имущества, находящихся на станции. В эту же ночь они прибыли, и наконец, весь личный состав собрался в Юзефовке.
На передовой временами то затихала, то вновь оживала перестрелка. Судя по обстановке, необходимо было побыстрее переправить большинство раненых в тыл. С этой работой оперативно справился Николай Дунаевский.
В отделениях остались самые тяжелые, послеоперационные, с проникающими ранениями в грудь, живот, череп.
С травмой головы большинство находилось в бессознательном состоянии. Некоторые пытались подняться и с криком "Ура, за Родину!" бежать в "атаку". А некоторые лежали молча часами и многими сутками.
Один из таких, поступивший без документов, без фамилии в медицинской карточке, заполненной в медсанбате, не отвечал на вопросы и вообще не реагировал на окружающее.
- Как ваша фамилия? - то и дело подходили и спрашивали врачи, сестры или няни.
Нужно было узнать имя человека - кто он и откуда? Нужно было уловить момент, когда может проснуться сознание. Это был особый пост, который ни на минуту не покидали медработники.
Только дня через три больной, пролежавший без движения, слегка передвинул кисть руки.
- Как ваша фамилия? - поспешила я его спросить. - Как фамилия, ваша фамилия?
И вдруг он с усилием выкрикнул:
- Лукашенко! Лукашенко! Лукашенко!..
Теперь вторые сутки отключиться не может. Днем и ночью - все "Лукашенко!.." да "Лукашенко!.."
А я третьи сутки не выхожу из палат. Все подопечные ведут себя очень беспокойно во всякое время суток. Постоянно надо следить за каждым, чтобы не поднялись в "атаку", чтобы не напились воды после операции на желудке или кишечнике те, кого мучит жажда…
Снова крутимся с Машей, оберегая от всяких неожиданностей доверенных нам людей. Но в жизни всегда получается так, что благополучие держится до поры до времени. Вот и у нас, казалось, соблюдался полный порядок, и вдруг - чуть было не случилась беда.
В одну из ночей через щель приоткрывшейся двери палаты из коридора стал просачиваться едкий дым. Я вышла и увидела, что он идет из дежурной комнаты, где находятся медикаменты и кипятятся шприцы. В той же комнате стоят три кровати. Они не заправлены. Лишь по охапке сена брошено на них. Потому что ложатся там порой всего на несколько минут и прямо в шинелях. Иногда забегают дежурные по части, старшие сестры, вдоволь набегавшиеся по отделениям и по хатам. Или врачи, кто уже не мог стоять у операционного стола.