Великий комментатор Торы Абарбанель, основываясь на сборнике мидрашей "Ялкут Шимони", рисует более развернутую картину этой ночной беседы между будущим царем и пророком. Давид, говорит Абарбанель, начал изливать перед пророком сердце, поведал, как тяготит его тайна его помазания и ненависть к нему Саула, и затем вопросил, для чего посланы ему все эти испытания; может ли он отказаться от своей миссии и если не может, то в чем, собственно, эта миссия заключается?
В ответ на это Самуил и развернул перед ним свиток Торы и прочел отрывок, предписывающий каждому еврею три раза в год на праздники Песах, Суккот и Шавуот являться "пред лицом Господа Бога вашего, в месте, которое Тот изберет" (Втор. 16:16–17).
Сейчас, сказал Самуил, таким местом считается Ваал Иудин (Баалей-Иегуда), потому что там стоит Ковчег Завета, до этого Ковчег стоял в Шило, и народ на праздники являлся туда. Однако настанет день, когда евреи окончательно утвердятся в обетованной им Богом земле, и тогда Ковчег будет перенесен в величественный Храм, сооруженный действительно в избранном Богом месте. Таким местом, продолжил Самуил, является гора Мория, на которой некогда Авраам хотел принести в жертву Исаака, а затем на этой же горе бежавшему от своего брата Исава Иакову открылась во сне чудесная лестница и было повторено данное Аврааму и Исааку обетование сделать еврейский народ не только многочисленным, но и народом вечным. Гора эта находится в принадлежащем иевусеям Иерусалиме, и одним из важнейших деяний Давида должно стать завоевание этого города, а также точное определение места, где должен стоять Храм, и его строительство. Или по меньшей мере подготовка к этому строительству.
Тем временем Саулу донесли, где скрывается Давид, и он немедленно послал в Раму отряд для его ареста. Дальше рассказ Библии на первый взгляд сбивается на явно фантастические, сказочные мотивы: как только посланцы Саула встретили там сонм пророков, на них тоже сошел Дух Божий, они стали пророчествовать и совершенно забыли, для чего были присланы. То же самое произошло и со вторым, и с третьим отрядом, посланным Саулом. Тогда сам царь отправился в Раму, чтобы, наконец, призвать своих людей к порядку, но и на него также сошел дух пророчества, причем то, что открылось Саулу в минуты пророческого откровения, было настолько страшно, что царь снял себя всю одежду и, рыдая, пролежал неодетый весь день и всю ночь перед пророком.
Исследователям Библии вся эта картина представляется, возможно, чуть сгущающей краски, но отнюдь не нереальной. Во всяком случае, сам факт существования подобных школ пророков подтверждается многими историческими источниками.
"Это были объединения неистовствующих религиозных фанатиков, впервые появившиеся в Израиле около 1000 г. до н. э., - писал З. Косидовский с присущим атеистическим школам его времени пылом. - Они находились обычно вблизи таких крупных религиозных центров, как Гива, Вефиль, Рамафаим, а впоследствии также Самария.
Приступы религиозного экстаза не были чужды ни Самуилу, ни Саулу, ни Давиду. Саул, возвращаясь из Рамафаима домой, встретил группу пророков и дал вовлечь себя в экстатические пляски и песнопения. Вторичный приступ безумия случился с ним после получения известия об осаде города Иависа. Он изрубил тогда двух волов, которыми пахал землю. Третий раз это произошло с ним в Рамафаиме, куда он явился в погоне за Давидом. Навстречу ему вышел Самуил со своими пророками и, загипнотизировав его плясками, пением и восклицаниями, вовлек в свой хоровод…"
Далее Косидовский приводит цитату из "Первой книги Самуила" (напомним, что в синодальном переводе это - Первая книга Царств), на основе которой делает следующий вывод: "Это описание доказывает, что по стране шатались толпы фанатиков и религиозных мистиков, поразительно напоминающих дервишей ислама. Эти израильские пророки носили полотняные одежды и специальные пояса и, подобно дервишам, собирали милостыню. Их религиозные обряды включали в себя не только песнопения, пляски и прорицание, но и самобичевание, истязание тела различными орудиями пытки.
Знаменательно, что эти пророки появились на арене израильской религиозной жизни довольно поздно. Это доказывает, что коллективное экстатическое пророчествование не было местным, израильским явлением. Вопрос его происхождения все еще остается открытым. Однако преобладает мнение, что израильтяне заимствовали его у ханаанеян вместе с культом Ваала, Астарты и других финикийских божеств".
Древние авторы придерживаются более "спокойной" версии. Для них "школы пророков" были прежде всего центрами изучения и сохранения Закона Моисея. Однако и они признают, что во время молитвы в таких школах практиковались различные техники медитации, погружения в себя, а также впадение в состояние неистового религиозного экстаза, в котором человек отрешался от всего мирского и "выходил на прямую связь с Богом". Видимо, в это состояние под воздействием массовой экстатичной молитвы и впали царь Саул и его слуги и пребывали в нем, как следует из текста, не меньше суток.
Давид, не поддавшийся тогда общему настроению и сохранивший ясность мысли, узнав, что произошло, поспешил покинуть Раму.
Ночной разговор с Самуилом помог ему многое понять, и теперь он шел в Гиву, на встречу с Ионафаном, твердо зная, в чем заключается то главное предназначение, которое он должен исполнить.
Глава шестая
ЮРОДИВЫЙ
За те дни, которые Давид скрывался в Найоте, Ионафан, очевидно, не раз говорил о нем с отцом, и Саулу в конце концов удалось убедить сына, что слишком много фактов и "знаков Свыше" свидетельствует, что Давид претендует на царский трон.
Однако, вопреки ожиданиям Саула, это отнюдь не изменило отношения Ионафана к Давиду. Отважный воин и талантливый полководец, Ионафан, как ни странно, был, видимо, начисто лишен властолюбия - качества, просто необходимого для монарха. Он рассудил, что если Бог хочет, чтобы Давид стал царем, значит, так тому и быть, тем более что его друг вполне достоин носить корону. Доводов отца, что воцарение Давида означает гибель всего их рода, Ионафан не принял. В конце концов, считал он, Давид может занять трон и на правах зятя царя и национального героя - разве у египтян фараоном не становится именно зять, а не сын царя, да причем еще и нередко муж именно младшей дочери?!
Эта наивность Ионафана, его неспособность понять, к чему ведет весь ход событий, открытое нежелание помочь отцу в борьбе с Давидом бесили Саула и все больше отдаляли отца и сына друг от друга. Давид же во многом был куда большим прагматиком и куда более прозорливым человеком, чем Ионафан, о чем и свидетельствует рассказ об их встрече в Гиве.
Давид начал разговор с другом с сетований на то, что не знает, в чем он так согрешил и провинился перед царем, что тот всенепременно хочет его убить. Однако Ионафан стал заверять Давида, что на самом деле ему ничего не грозит, так как отец делится с ним всеми своими тайными замыслами и, само собой, не скроет от него плана убить Давида, если таковой у него появится. А уж он, Ионафан, обязательно известит о нем друга.
Однако Давид в ответ на это резонно замечает, что Саул прекрасно знает об их дружбе, а значит, рассчитывать, что он будет откровенен с Ионафаном, особенно не приходится. И уже затем Давид предлагает Ионафану раз и навсегда выяснить, насколько серьезны намерения царя избавиться от младшего зятя. По мнению Давида, в качестве подходящего времени для его убийства Саул может счесть уже следующий день: наступает новый месяц, в честь которого, как и предписывает Закон Моисея, во дворце будет совершено жертвоприношение, а затем начнется пир, на котором обязаны присутствовать все родственники и ближайшие слуги царя. Саул, продолжил Давид, наверняка рассчитывает, что Давид в числе прочих окажется за праздничным столом, и он сможет убить его, инсценировав припадок безумия.
Давид предложил Ионафану проверить эти свои предположения самым простым способом: с разрешения Ионафана он не явится на пир, а когда Саул спросит о нем за столом, то Ионафан ответит, что разрешил Давиду отправиться на празднование новомесячия в родной Вифлеем, к родителям. Если Саул воспримет это известие спокойно, значит, и в самом деле опасения Давида напрасны, гнев Саула остыл, и он отказался от своих планов казнить его. Если же Саул, узнав об отсутствии Давида, придет в ярость, то это будет однозначно свидетельствовать, что Давид прав. Причиной же ярости Саула будет то, что он не в состоянии привести свой план в действие.
Оставалось прояснить только один вопрос: каким образом Ионафан известит Давида о настроениях Саула? Ионафан предложил решить эту проблему просто: на третий день после начала месяца, когда закончится двухдневный царский пир, Давид должен укрыться у расположенной неподалеку от ставки царя скалы Азель (Эзел). Туда же придет Ионафан вместе со своим пажом и выпустит три стрелы из лука. Если Саул спокойно отреагирует на отсутствие Давида и тому будет нечего опасаться, Ионафан громко крикнет пажу, что стрелы упали где-то поблизости и именно там их следует искать. Если же станет ясно, что Давид прав и должен бежать от гнева Саула, Ионафан велит оруженосцу "искать стрелы подальше".
Этот разговор Давида и Ионафана исполнен необычайно глубокого психологического напряжения. Чувствуется, что Давиду очень хочется верить в искренность Ионафана, и все же он не до конца доверяет другу, даже в какой-то момент предлагает ему убить себя вместо Саула, а Ионафана же чрезвычайно больно ранят эти подозрения. Но при этом все комментаторы обращают особое внимание на следующие слова, сказанные Ионафаном в ходе этого разговора:
"И сказал Йонатан Давиду:…и да будет Господь с тобою, как был Он с отцом моим. И (не только) пока я еще жив, не лишай меня милости Господней, чтобы мне не умереть. Но не оставляй ты милостью своею и дома моего вовеки, даже и тогда, когда истребит Господь врагов Давида до единого с лица земли! И заключил Йонатан союз с домом Давида, и просил Господа (наказать) врагов Давида…" (I Сам. 20:12–16).
Из этих слов, по мнению раввинистических авторитетов, как раз и следует, что Ионафан уже убежден, что Давид будет следующим царем Израиля, обращается к нему как к будущему царю и просит, когда это свершится, милосердия для себя (если он будет жив) и для своих потомков.
И вот пришел новый месяц.
Царь и все его приближенные совершили обязательное в этот день омовение в микве. Затем были принесены все предписанные в новомесячия жертвоприношения, и, наконец, царедворцы стали занимать свои места за пиршественным столом. Первым, разумеется, на почетное место возле стены сел сам царь. Следующее место по чину полагалось Ионафану, за ним на скамье должен был сидеть дядя и начальник личной гвардии царя Авенир, а дальше - зять и тысяченачальник Давид. Однако на этот раз принятый за царским столом порядок был нарушен: Ионафан неожиданно поднялся из-за стола, уступил свое место Авениру, а сам сел поодаль от него - на пустующее место Давида. У комментаторов нет единого мнения по поводу того, для чего он это сделал: одни считают, что из-за недавней размолвки с отцом Ионафан решил держаться от него подальше, другие утверждают, что таким образом он намеренно пытался привлечь внимание Саула к отсутствию Давида, чтобы увидеть его реакцию.
Однако в первый день пира Саул ничего не сказал по этому поводу - то ли он был слишком погружен в свои мысли, то ли решил, что Давид, которого он, согласно мидрашам, считал "неряхой", не успел совершить ритуального омовения и потому не пришел к столу. Но на второй день вопрос о Давиде, разумеется, последовал, и когда Ионафан сказал, что это он разрешил Давиду отпраздновать новомесячие в родительском доме, в котором тот давно не был, Саул мгновенно понимает, что сын лжет, и набрасывается на него со страшными для той эпохи оскорблениями, не забывая при этом вспомнить и о его матери. Причем последнее отнюдь не означает, что при этом он действительно имел в виду свою жену и мать Ионафана:
"И было во второй день месяца тоже оказалось незанятым место Давида. И сказал Шаул Йонатану, сыну своему: почему не вышел сын Ишая ни вчера, ни сегодня к трапезе? И отвечал Йонатан Шаулу: отпросился у меня Давид в Бейт-Лехем. И сказал: "Отпусти меня, ибо семейное пиршество у нас в городе, и брат мой приказал мне быть там, а теперь, если я нашел благоволение в очах твоих, сбегаю я и повидаюсь с братьями моими", вот почему он не пришел к царскому столу. И воспылал гнев Шаула на Ионатана и сказал он ему: сын дерзкой женщины! Разве не знаю я, что ты предпочел сына Ишаева на позор себе и на позор наготы матери своей? Ибо во все дни, пока сын Ишаев жив на земле, не утвердишься ни ты, ни царство твое. Теперь же пошли за ним и приведи его ко мне, ибо он обречен на смерть. И отвечал Йонатан Шаулу, отцу своему, и сказал он ему: за что предавать его смерти, что сделал он? И бросил Шаул копье в него, чтобы поразить его. И узнал Йонатан, что решено отцом убить Давида. И встал Йонатан в гневе из-за стола, и не ел пищи во второй день месяца, ибо горевал о Давиде, так как обидел его отец его" (I Сам. 20, 27:34).
То, что отец в ходе этой перебранки ни разу не назвал Давида по имени, то, что он перешел на оскорбления и, любя сына, тревожась за его будущее, одновременно едва не убил его, как видим, стало для Ионафана достаточным доказательством серьезности намерений Саула и того, что Давиду и в самом деле надо бежать.
На следующий день, как и было договорено с Давидом, Ионафан вместе с пажом направился к скале Азель и, выпустив три стрелы, велел юноше найти и подобрать их. Давид же, укрывшись за той же скалой, внимательно следил за происходящим. "Дальше, дальше иди! Далеко стрела улетела!" - кричал Ионафан, и это означало только одно: Давиду надо уходить, причем чем дальше, тем лучше.
Наконец, паж нашел стрелы, Ионафан велел ему взять также все свое оружие и отослал домой. Когда же он остался у Азели один, Давид вышел из своего укрытия, трижды поклонился Ионафану, и друзья бросились в объятия друг друга.
Оба чувствовали, что это, возможно, последняя их встреча, оба плакали, но Давид, говорит Библия, "плакал сильнее", ибо пророк Самуил открыл ему, какая горькая судьба ждет не только Саула, но и его детей. И снова Ионафан, томимый, как и отец, мрачными предчувствиями, взял с Давида клятву, что, став царем, тот не только пощадит его потомков, но и предоставит им необходимую защиту и позаботится об их будущем.
И все же встреча двух друзей не была последней - судьбе было угодно дать им возможность увидеться еще один раз.
* * *
Так для Давида начинается жизнь изгнанника, вынужденного все время спасаться от преследований Саула и искать все новые убежища. Согласно "Первой книге Самуила", расставшись с Ионафаном, Давид направился в город священников-коэнов Нов, где, будучи совершенно безоружным, взял из святилища им же принесенный туда меч Голиафа. Из Нова он последовал в филистимский город Геф (Гат), оттуда в Одолламскую (Адулламскую) пещеру, дальше вместе со своей семьей в столицу Моава Маасифу Моавитскую (Мицпей-Моав), а уже из Моава - в леса и горы Иудеи, в землю своего колена.
Однако, к примеру, раввин Исраэль Яаков Клапгольц и ряд других знатоков Библии считают, что в Книге Самуила несколько нарушена последовательность событий. Давид, резонно замечают они, в первую очередь должен был попытаться найти убежище там, где Саул не только не мог бы найти его, но и при желании достать. И потому его решение бежать в землю злейших врагов евреев - филистимлян было безумным и необычайно мудрым одновременно. Однако Давид вряд ли мог позволить себе появиться среди филистимлян вооруженным, да еще с мечом Голиафа - это означало бы верную смерть. Но вот по возвращении от филистимлян ему и в самом деле требовалось оружие. Вот почему в сборнике раввина Клапгольца "Сокровищница сказаний Пророков и Писаний" пересказ мидрашей о пребывании Давида в Гефе идет перед рассказом о его появлении в Нове.
Итак, вероятнее всего, попрощавшись с Ионафаном, Давид в первую очередь направился в Геф - один из четырех главных филистимских городов-государств. По всей видимости, Давид рассчитывал затеряться среди множества народа, вечно толкущегося на шумном разноязычном рынке этого огромного для той эпохи города. Однако он просчитался: филистимляне быстро опознали в рыночном бродяге победителя их богатыря Голиафа и одного из самых успешных военачальников евреев. Давид едва не был растерзан толпой прямо на площади, а затем под ее улюлюканье доставлен стражей во дворец царя Гефа Анхуса, где и решил притвориться юродивым.
Библия сообщает о пребывании Давида у Анхуса предельно кратко, хотя и с целым рядом любопытных подробностей:
"И поднялся Давид, и убежал в тот же день от Шаула, и пришел к Ахишу, царю Гата. И сказали Ахишу слуги его: ведь это Давид, царь страны! Ведь ему пели в хороводах и говорили: "Поразил Шаул тысячи свои, а Давид - десятки тысяч свои!" И принял Давид слова эти в сердце своем, и весьма убоялся Ахиша, царя Гата. И притворился пред ним безумным, и неистовствовал при них, и чертил на дверях ворот, и пускал слюну по бороде своей. И сказал Ахиш рабам своим: вы же видите человека безумствующего, зачем же вы привели его ко мне? Не хватает мне безумных, чтобы он сумасбродствовал передо мною?! Разве может этот входить в мой дом? И ушел Давид оттуда…" (I Сам. 21:11–16, 22:1).
Устное предание, разумеется, наполняет этот рассказ множеством новых деталей. Давида, повествует мидраш, первыми опознали на рынке Гефа братья Голиафа, служившие телохранителями у царя Анхуса. Не решившись на самоуправство, они поспешили к царю, чтобы сообщить ему о том, что за гость к ним пожаловал, и получить разрешение расправиться с Давидом.
Но Анхус, продолжает мидраш, был человеком благородным. Да, врагом, врагом жестоким и непримиримым, но со своими понятиями о чести и порядочности, а потому заслуживающим уважения. Первым делом он поинтересовался у братьев Голиафа, вооружен ли Давид, и, получив отрицательный ответ, заявил, что в таком случае считает его убийство бесчестным.