"Я должна написать пару строк, хотя, как мне кажется, в том нет особой нужды. Ведь Огастесу Хейру известны все мои чувства, и он без всяких слов понимает, что испытываю я сейчас… Вы делите со мной мою утрату, мои страдания и боль… Я знаю, если бы могли, Вы бы приехали сразу, без промедления. Наша встреча, когда она состоится, станет нам обоим утешением в общем горе".
Они встретились, стали переписываться, и, как написала Мэрайя в своем дневнике, "незаметно и исподволь на смену дружеской симпатии и уважению", которые она испытывала по отношению к Огастесу, пришли "нежность и красота, вызывающие живой интерес". Через два года после смерти Мартина Стоу Огастес Хейр сделал ей предложение, и она согласилась. "Уверенность в любви Огастеса, писала Мэрайя в дневнике, - придает моей жизни смысл и содержание, весь мир обретает новые яркие краски!" Но только через год они получили от ее отца согласие на помолвку. Надо полагать, он дал его, заботясь о счастье дочери, которой к тому времени исполнился тридцать один год - возраст, когда дева, по ироническому замечанию мистера Вордсворта, сохнет на корню, а также потому, что не смог найти ничего предосудительного в союзе между Хейрами из Хёрстмонсо, происходящими от младшего сына короля Эдуарда I, и Лестеров из Тофта, происходящими от Гунноры, герцогини Нормандии. Более того, поскольку после смерти своего дяди Роберта Огастес Хейр должен был получить богатый приход в Хёрстмонсо, Мэрайя сможет жить, как подобает дочери джентльмена. И хотя оба семейства искренне верили, что земная жизнь - не более чем постоялый двор, где они лишь краткий миг гостят на пути к небесному дому, они не видели греха в том, чтобы получше обустроить свое временное пристанище.
После смерти мужа Мэрайя Хейр некоторое время жила в Хёрстмонсо у своего деверя Джулиуса, потом переехала в расположенный неподалеку дом, называвшийся "Лайм", где почти безвыездно прожила последующие двадцать четыре года. Когда она усыновляла крестника, маленького Огастеса, предполагалось, что, повзрослев, он примет сан и со временем сменит дядю Джулиуса на посту священника Хёрстмонсо. С самого начала она принялась воспитывать в нем добродетель. Когда мальчику было всего восемнадцать месяцев, Мэрайя записала в дневнике: "Огастес стал гораздо послушнее и с готовностью делится игрушками и едой". Приемная мать постоянно заботилась о его религиозном образовании, и, когда ему исполнилось три года (к этому времени он уже умел писать и изучал немецкий), взялась объяснить ему тайну Святой Троицы. В четыре года у него отобрали все игрушки и заперли их в чулане - мальчик должен был понять, что в жизни есть вещи посерьезней лошадок и волчков. Маленькому Огастесу не разрешали общаться со сверстниками. Рядом с воротами "Лайма" жила бедная женщина, которую Мэрайя часто навещала, чтобы облегчить ее нужду и с помощью благочестивых наставлений убедить ее принять свою участь как особую милость Провидения. У этой женщины был маленький сын, и Огастесу очень хотелось с ним поиграть. Но однажды, после того как они побегали по лугу вдвоем, Огастеса сурово наказали, и больше он на это не решался. Миссис Хейр (урожденная Мэрайя Лестер из Тофта) навещала бедных по зову сердца, а не только из чувства долга, однако вопрос о том, может ли сын джентльмена играть с сыном батрака, даже не обсуждался.
13 марта 1839 года она записала в дневнике: "Моему маленькому Огастесу исполнилось пять лет. Боюсь, что крайний индивидуализм, своеволие, жажда роскоши и удовольствий - основные черты его характера. Господи, научи меня, как исправить его порочные наклонности и заставить служить людям".
Несмотря на все ее усилия, Огастес иногда бывал непослушным. Тогда его отправляли в спальню "подготовиться", что, как я понимаю, означало спустить штанишки и обнажить попку, а в это время посылали за дядей Джулиусом, которому поручали пороть мальчишку. Для этих целей у него имелся специальный стек. Миссис Хейр очень боялась избаловать ребенка, и о чем бы он ни просил, ему неизменно отвечали отказом. Однажды она взяла его с собой в гости к жене помощника священника, и там кто-то дал ребенку леденец. Мальчик благополучно съел угощение, но, когда они вернулись домой, его выдал мятный запах. Любящая приемная мать впихнула ему большую ложку рвотного корня с содовой, чтобы впредь он избегал плотских искушений.
Тем временем Мэрайя познакомилась с мисс Присциллой и мисс Эстер Морис, сестрами Фредерика Мориса, известного богослова. У них была частная школа в Ридинге, но каждое лето они ненадолго приезжали в "Лайм". Они были чрезвычайно, можно сказать, агрессивно религиозны и очень скоро приобрели большое влияние на миссис Хейр. В результате она решила принять более строгие меры, призванные сформировать характер Огастеса, чтобы он стал достойным служителем церкви. До тех пор он каждый день ел на обед жареную баранину и рисовый пудинг. И вот однажды ему сказали, что на обед подадут необычайно вкусный пудинг. Это повторяли много раз до тех пор, пока у него не потекли слюнки. Пудинг поставили на стол, а, когда мальчик уже подносил ложку ко рту, тарелку забрали, ему приказали встать и отнести свою порцию какому-то бедняку из деревни. Мэрайя записала в своем дневнике: "Полагаю, Огастес выполнит любое приказание, если только ему объяснить смысл, но с его характером совершенно необходимо научиться повиноваться не раздумывая. Он должен стать господином своих желаний, а не служить им". И еще: "С помощью строгой дисциплины можно развить самоотверженность и силу воли, позволяющие преодолеть отвращение к тому, что должно, но неприятно".
В этом месте миссис Хейр изменила ее обычная ясность изложения. Полагаю, она имела в виду, что, если Огастеса, которому в то время было пять лет, каждый день заставлять делать то, чего он делать не хочет, он, в конце концов, это полюбит.
Раз в год Мэрайя навещала родителей в Стоуке и брала с собой Огастеса. Они путешествовали в собственной карете и ночевали в гостиницах, а когда построили железную дорогу, продолжали ездить в карете, только поставленной на платформу. Когда наконец они стали пользоваться обычными вагонами, то сходили с поезда за несколько остановок до Лондона и пересаживались в дилижанс, поскольку миссис Хейр не могла опуститься до такого неприличия, как въехать в Лондон в железнодорожном вагоне.
Миссис Лестер, мачеха Мэрайи, была строга, но добра к Огастесу. Дома его сразу наказывали за малейший шум, но в Стоуке миссис Лестер говорила: "Не обращай внимания, Мэрайя. Ребенок просто играет". Она хорошо понимала обязанности жены священника. Миссис Лестер преподавала в деревенской школе, и когда ей нужно было наказать ученика, она брала со стола книгу и со словами: "Я не собираюсь отбивать себе руки", громко шлепала безобразника по уху. А потом добавляла: "А теперь по второму уху, чтобы никому не было обидно", и снова пускала в ход книгу. По воскресеньям помощники священника приходили к нему на ленч, но считалось, что за столом они должны помалкивать, и если кому-нибудь из них случалось вставить реплику, тот тут же получал выговор. Подкрепившись холодной бараниной, каждый должен был отчитаться перед миссис Лестер, что он сделал за прошедшую неделю, и, если миссис Лестер оставалась недовольна, провинившийся получал сильнейшую нахлобучку. Все они заходили в дом через заднюю дверь, за исключением мистера Эгертона, которому дозволялось заходить через парадный вход, поскольку он был человеком благородного происхождения. Когда Огастес рассказал мне эту историю, я, по молодости лет, сильно возмутился.
- Не будьте таким наивным, - ответил он. - Мистер Эгертон был племянником лорда Бриджуотера. А остальные - просто никто. Было бы нахальством с их стороны звонить в парадную дверь.
- Вы хотите сказать, что, если им случалось подойти к дому священника одновременно, то один шел к парадной двери, а другой - к заднему крыльцу?
- Ну, разумеется.
- Мне кажется, это не слишком хорошо характеризует мистера Эгертона.
- Вам так только кажется, - съязвил Огастес. - Настоящий джентльмен знает свое место и занимает его без раздумий и колебаний.
С горничными миссис Лестер обходилась также строго, как с помощниками священника. За малейшую провинность они получали от нее оплеухи, но в те времена прислуге не приходило в голову возмущаться. Раз в три месяца в доме устраивали большую стирку, и, по установленному в доме распорядку, она начиналась в час ночи. Камеристки, отвечавшие за чистоту вещей из тонкого муслина, в три часа ночи уже обычно стояли у тазиков с горячей водой. Если кто-нибудь из них опаздывал, экономка докладывала миссис Лестер, и та устраивала им нагоняй. Но время от времени миссис Лестер позволяла себе маленькие слабости. Мэрайя Хейр считала, что читать беллетристику по вечерам - грех, и поэтому читала родителям вслух "Жизнеописания английских королев" мисс Стрикленд. В то время выходили ежемесячные выпуски "Пиквикского клуба", и миссис Лестер их покупала. Поставив на страже горничную, она прочитывала очередные главы за закрытыми дверьми своей гардеробной, а закончив, рвала журнал на мелкие кусочки и выкидывала в корзину для бумаг.
Когда Огастесу исполнилось девять, миссис Хейр, по настоянию мисс Морис, отдала его в подготовительную школу, а во время летних каникул, после обычного визита в Стоук, они отправились в путешествие по Озерному краю. Их сопровождал дядя Джулиус, и Мэрайя, желая дать Эстер Морис возможность отдохнуть после напряженной работы в Ридинге, пригласила ее составить им компанию в путешествии. Но доброта дорого ей стоила. Джулиус Хейр сделал Эстер Морис предложение, и та его приняла. Мэрайя Хейр горько плакала, когда узнала о помолвке. Эстер тоже проливала слезы, и Джулиус целыми днями "вздыхал и всхлипывал". С тех пор как Мэрайя овдовела, Джулиус был всегда рядом. Он каждый вечер, в шесть часов, приходил в "Лайм" на ужин и в восемь уходил домой, а днем сама она часто заезжала в дом священника. Джулиус "советовался с ней по всем вопросам и, если в какой-то день они не виделись, считал день, прожитым зря". Поскольку молитвенник и законы Англии запрещали Мэрайе испытывать к нему более теплые чувства, ее привязанность оставалась исключительно сестринской, но с радостью встретить известие, что другая женщина, ее протеже, станет хозяйкой в доме священника в Хёрстмонсо, было выше человеческих сил. Впрочем, хотя такая перспектива была неприятна сама по себе, у Мэрайи имелись гораздо более серьезные возражения против этого брака. Конечно, мистер Морис ученый и лицо духовного звания, однако его отец не был джентльменом, и манеры мисс Морис, при всем ее великодушии и порядочности, несколько отличались от тех, что приняты в их кругу. Мисс Морис - не леди. Возможно, Мартин Стоу тоже не принадлежал к аристократии, но покойный Огастес, ее дорогой супруг, первый признавал его выдающиеся достоинства и возвышенность натуры. Она любила Мартина Стоу и все же смирилась, когда отец сказал, что он для нее неподходящая партия.
Свадьба состоялась. Миссис Джулиус Хейр (для Огастеса она теперь стала тетей Эстер) была женщиной глубоко религиозной и при этом властной и суровой. Всякое удовольствие она считала грехом и, если чувствовала, что привязанность к кому-либо уводит ее с тернистого пути самопожертвования, вырывала эту привязанность из сердца. С бедняками, безропотно подчинявшимися ее диктату, она была добра и милосердна, а мужу ни в чем не перечила, поскольку здесь ее собственные правила предписывали такое же беспрекословное повиновение, какого она сама требовала от других. Для пользы его души она решила учить маленького Огастеса смирению. Поскольку Эстер не хотела, чтобы их брак менял что-либо в привычках двух семейств, а раньше Джулиус каждый вечер обедал в "Лайме", она настояла, чтобы Огастес и Мэрайя каждый вечер обедали в доме священника. Зимой им было трудно возвращаться домой, и они часто оставались на ночь. Огастес рос болезненным ребенком и очень страдал от обморожений: на руках и на ногах у него постоянно открывались большие раны. Тетя Эстер укладывала его спать в сырой комнате, где не было никакой мебели, кроме деревянных козлов, накрытых сосновыми досками, а сверху - соломенный тюфяк и одно-единственное одеяло. Слугам запрещали приносить мальчику горячую воду, и по утрам ему приходилось разбивать лед в кувшине с помощью медного подсвечника или, если подсвечник забирали, голыми руками. Поскольку его тошнило от запаха кислой капусты, то для укрепления морального духа ему только ее и давали. В воскресенье Огастес получал передышку. В этот день Мэрайя Хейр, как положено христианке, не ходила в гости, но тетя Эстер, боясь, что она избалует ребенка, убедила ее между службами запирать его в помещении для молитвенных собраний, оставив ему на обед один только сандвич. У мальчика была кошка, которую он очень любил. Когда тетя Эстер об этом узнала, она потребовала, чтобы кошку отдали ей. Огастес плакал, но Мэрайя Хейр сказала, что надо учиться жертвовать своими удовольствиями ради счастья других людей. Со слезами на глазах он отнес свою любимицу в дом священника, и тетя Эстер ее удавила.
Трудно понять, почему эта благочестивая, набожная женщина так жестоко обращалась с двенадцатилетним мальчишкой. Боюсь, что, кроме желания наставить его на путь добродетели и самопожертвования, ею двигало бессознательное стремление преподать любящей приемной матери необходимый урок Мэрайя Хейр была очень добра к Эстер Морис, но при этом постоянно давала ей понять, что между Эстер Морис, пусть даже образованной и высоконравственной молодой женщиной, и Мэрайей Лестер из Тофта, вдовой Хейра из Хёрстмонсо, существует огромная пропасть. Вполне вероятно, что Эстер Морис, как и служившая гувернанткой Шарлотта Бронте, видела пренебрежение там, где не было ничего, кроме самых лучших намерений, но множество различных мелочей говорили ей, что Мэрайя прекрасно осознает зависимость ее положения. И, возможно, став миссис Джулиус Хейр, она решила, что страдания ее дорогой Мэрайе только на пользу. И та страдала. Но свалившиеся на мальчика несчастья она расценивала как тяжелое испытание, которое надо сносить терпеливо и твердо.
Я должен пропустить последующие несколько лет из жизни Огастеса. После подготовительной школы его отправили в Харроу, однако из-за болезни он там проучился только год, а потом, до Оксфорда, занимался дома с учителями. В 1857 году он окончил университет и приступил к главному делу своей жизни: начал рисовать акварели, путешествовать по интересным местам и общаться в высшем обществе. Огастес сделал свой первый рисунок с натуры, когда ему было всего семь. Мэрайя Хейр хорошо рисовала и, поскольку считала это увлечение безобидным, взялась развивать способности мальчика и научила его многим полезным вещам. Она внимательно разглядывала рисунок, затем спрашивала:
- А что означает эта линия?
- Не знаю, мне казалось, что так красивее.
- Никогда не рисуй того, чего не понимаешь.
Совет был разумный. Поскольку Мэрайя Хейр недолюбливала цвет, Огастесу не позволяли рисовать ничем, кроме карандаша и сепии, и, только когда он стал взрослым, ему разрешили пользоваться акварельными красками. Он сделал бессчетное количество набросков. Лучшие из них, в красивых рамах, украшали стены в Хёрстмонсо, ими были заполнены бесчисленные альбомы. За давностью лет я не могу судить об их достоинствах. Мэрайя Хейр показывала часть его рисунков Рескину, который, внимательно изучив их, указал на один, как наименее скверный. Поскольку Огастес тонко чувствовал красоту, я подозреваю, что знаменитый критик был излишне суров. Рисовал он в стиле, характерном для середины девятнадцатого века, и если эти наброски до сих пор сохранились, в них можно найти определенное очарование, свойственное тому периоду.
III
В четырнадцать лет, живя у своего учителя в Линкомбе, Огастес уже был неутомимым охотником за достопримечательностями. Он мог пройти двадцать пять миль в день только для того, чтобы посмотреть старинный дом или красивую церковь. Боясь, что мальчик заблудится, миссис Хейр посылала его к учителю лишь с пятью шиллингами в кармане, и поэтому Огастес отправлялся на экскурсии, не имея в кармане даже пенни, чтобы купить кусок хлеба. Случалось, от голода он падал в обморок прямо на обочине и с радостью принимал пищу от "простых рабочих людей", которых встречал по дороге. Но гораздо больше, чем осматривать достопримечательности или рисовать живописные пейзажи, ему хотелось быть принятым в высшем обществе. Для этого у него имелись определенные предпосылки. Через родителей Огастес был связан родственными узами со многими семьями помещиков и землевладельцев, и еще с несколькими - через приемную мать. Каким бы отдаленным ни было это родство, он считал всех членов этих семейств своими кузенами.
Несколько лет подряд Мэрайя Хейр жаловалась на здоровье, и доктора посоветовали ей сменить климат на более мягкий. Она уже несколько раз брала Огастеса в короткие поездки на континент, но после того, как он закончил Оксфорд, было решено отправиться в долгое совместное путешествие. Чтобы не отказываться от привычного комфорта, они взяли с собой горничную миссис Хейр и камердинера. Джулиус Хейр умер двумя годами раньше к большому огорчению родственников и радости прихожан; на время отъезда Мэрайя сдала "Лайм" в аренду его вдове. Они путешествовали по Швейцарии и Италии, посетив по пути множество интересных мест и сделав бесконечное число зарисовок. Разумеется, ехали в своей карете, в которой было достаточно места для книг, и за время путешествия прочли всего Арнольда, Гиббона, Ранке и Милмана. Мне это представляется огромным достижением. Прибыв в Рим, они сняли квартиру на Пьяца дель Пополо. Отец Огастеса умер за несколько лет до того и его вдова, которую Огастес называл итальянской мамой, жила в Риме со своей дочерью Эсмеральдой. Из двух других сыновей, Фрэнсиса и Роберта, старших братьев Огастеса, один служил в лейб-гвардии, а другой - в первом драгунском полку. Поскольку он их почти не знал и не был к ним сильно привязан, мне известно лишь, что они, как и их отец, жили на широкую ногу, обладая еще меньшими средствами, и умерли в нищете. Фрэнсис вызвал гнев семьи тем, что женился на женщине, "с которой был давно знаком". Под этим, как я понимаю, Огастес подразумевал, что она была его любовницей. В своей автобиографии он отпустил по ее поводу замечание: "Женщина, с которой Фрэнсис Хейр так недолго прожил в браке, сразу после его смерти исчезла, растворившись в хаосе".
До тех пор Огастес почти не знал своей настоящей матери, и она тоже не особо им интересовалась. Теперь они познакомились поближе. Она вместе с дочерью вращалась в высших кругах римского общества, и иногда, когда Мэрайя соглашалась отпустить Огастеса, они брали его с собой. Благодаря им он познакомился с представителями самых известных аристократических семейств. Однако часто случалось, что приемная мать требовала его присутствия как раз тогда, когда у него была назначена встреча с итальянской мамой. Судя по всему, эта святая женщина была не лишена такой маленькой слабости, как ревность.