Встав рано утром, я собрала свои скромные пожитки, зашла в комнату, где спала мама, и, прижавшись щекой к облезлому дверному косяку, долго стояла и смотрела на ее бледное, осунувшееся лицо. В комнате стоял тяжелый запах перегара. У меня не было желания писать какие-либо записки, было одно огромное желание уйти из этого дома – дома, который для меня в последнее время стал местом непроходящей душевной и физической боли и внутренней пустоты. В нем уже давно не звучал детский смех, не пахло вкусными борщами – больше не было той доброй и ласковой мамы. Он был пустой, холодный и мрачный.
Помню, как я долго стояла посредине самой большой комнаты в нашей квартире, внимательно оглядывая все в последний раз: тусклые стены, обшарпанный пол, старую, ветхую мебель – все, что осталось от моего детства; по щекам текли слезы – это плакала моя душа. Я осознавала, что прощаюсь не только с этим домом, где прошло детство, я прощаюсь с мамой, с моей родной мамочкой, которая так и не смогла дать мне то, в чем я так нуждалась: любви, мудрости, заботы.
Я достала наш семейный альбом, который все это время прятала от мамы, так как она на многих фотографиях вырезала лицо отца, вытащила из него фотографии моих родителей, сестры, брата, завернула их в газету и положила в свою сумку. К сожалению, в нашем семейном фотоархиве нет ни одной общей семейной фотографии, где были бы сняты все вместе.
Также нет фото, где бы я была сфотографирована с мамой или папой в раннем детстве. Оставив ключи от квартиры на столе, я подошла к двери и вышла из дому с большой тревогой в сердце и крохотной надеждой на то, что мир не такой уж жестокий и моя жизнь переменится к лучшему. Это был первый шаг во взрослую жизнь. Я была готова к переменам, до конца не осознавая, какими они будут нелегкими.
Позднее я узнала, что мама вспомнила обо мне только через сутки. Сообщила ей о моем отъезде жена моего брата. И узнав о том, что меня забрали родственники в Казахстан, она пришла в ярость и очень долго посылала в мой адрес проклятия.
Папа спокойно отдал меня в семью своего брата, заботясь только о своем благополучии, и начал судебный процесс о лишении родительских прав моей матери.
Меня взял к себе дядя Леня, замечательной души человек и очень добрый. Он жил с супругой и новорожденной дочуркой. В одном маленьком, всего из двух комнат, домике, полуземлянке, мы стали жить вместе: дядя, его жена, малышка дочь и бабушка Матрена. Они искренне меня любили, заботились, а дядя называл меня трогательно:
– Рыдна племяшка!
Тогда почти все мои родственники, проживающие в Казахстане, говорили с украинским акцентом, а бабушка говорила только на украинском языке вперемешку с польским.
Когда я что-то вытворяла, дядя с любовью ворчал:
– Господи, не позавидуешь тому, кому ты достанешься! Вот коза-дереза!
Дядя Леня иногда был ко мне строг, а бабушка наоборот – добра и терпелива. У меня до сих пор сохранились самые теплые, благодарные чувства к их семье.
Весь восьмой класс я проучилась в казахстанской школе. И там также была активисткой. Да и с учебой, по понятным причинам, дела пошли намного лучше, чем в Магнитогорске. В моем дневнике были только четверки и пятерки. У меня появился интерес к жизни. Я старалась не думать о доме, о маме. Воспоминания приходили чаще всего по ночам, и тогда я тихо, тоскуя по своим близким, плакала. Со мной училось много казашек и русских, естественно, появились новые подруги и друзья.
Я продолжала заниматься спортивной гимнастикой, и тренер местной школы был просто счастлив, что мог выставлять мою кандидатуру на соревнования от нашего района. Один раз меня отправили в Алма-Аты на всесоюзные соревнования по спортивной гимнастике – выступать за Северный Казахстан. Выступила я замечательно и заняла первое место, набрав наибольшее количество баллов. Это были всесоюзные соревнования. За эту победу я получила диплом и подарок – красивую куклу. Помню, сколько радости было в моей душе и гордости за себя! Жалела я только об одном – что мои родители, мама и папа, были так далеко и не могли разделить мою победу. Мне всегда их не хватало.
Жизнь в этой сельской школе бурлила, проходили разные конкурсы художественной самодеятельности, где вновь я была первой. То пела, то танцевала или читала стихи, иногда показывала цирковые трюки (в чем помогла мне моя спортивная гимнастика.). В школе были хороший коллектив учителей и инициативный директор Владимир Горелик. Учащиеся, особенно старшеклассники, конечно, мечтали о том, чтобы в нашей школе был свой вокально-инструментальный ансамбль, проводились танцевальные вечера. Была сформирована группа добровольцев-старшеклассников для работы на животноводческой ферме, чтобы на заработанные деньги можно было купить аппаратуру для своего школьного ансамбля. Работать на ферме могли только по желанию. Конечно, я была в первых рядах добровольцев.
Зима. Метель. Раннее-раннее утро. На улице мороз – тридцать градусов. И вот по этому морозу, по белому, сверкающему под луной и скрипящему снегу, я, в стоптанных бабушкиных валенках, закутавшись в шаль, иду на ферму. Четыре утра, хочется спать, но меня ждут. В тот день, когда школьники выходили на работу, дояркам давали выходные дни. Работали мы в арочных фермах, где не было отопления и аппаратной дойки. За нами закрепляли группы коров. Мы с мальчиком из параллельного класса получили группу из двадцати восьми коров. В наши обязанности входило подоить всех коров и накормить. Доили мы вручную, что для меня, городской девочки, было неимоверно трудно. Но сдаться и показать свою слабость перед местными девчонками-одноклассницами я не могла.
Мы работали по два дня в неделю, полный рабочий день. Утренняя и вечерняя дойка. В выходные и праздники. Я помню, как нелегко было доить, руки с непривычки и от большого напряжения сводило судорогой. Приходилось таскать тяжелые ведра с сухим кормом и молоком. Иногда нам устраивали соревнования на самый высокий надой, где я была на равных с деревенскими девчонками. Перерыв между дойками был шесть-семь часов, и я помню, как, с трудом держа авторучку опухшими руками, выполняла школьное домашнее задание. От этой тяжелой физической работы я сильно уставала. Но, придя домой, находила силы, чтобы с восторгом рассказывать своей любимой бабушке о наших героических трудовых подвигах. Бабушка вздыхала, глядя на мое уставшее лицо, а дядя Леня уговаривал меня бросить эту затею. Некоторые школьники не выдерживали такой нагрузки и отказывались от работы на ферме. Но меня и моих одноклассников (самых стойких) грела мечта, что скоро в нашей школе мы сможем слушать песни ансамбля, в котором будут играть старшеклассники. Мы с нетерпением ждали первого концерта и дискотеки.
Наступила весна, и состоялся первый концерт. Помню, как на сцене школы красиво блестела музыкальная аппаратура, мелодично играли гитаристы и ударник. Нас всех, кто был причастен к этому празднику, распирало от гордости и удовольствия. Директор школы прилюдно поблагодарил всех учащихся, отлично поработавших на ферме и заработавших деньги на оборудование. Нам вручили подарки и долго аплодировали. Я была очень горда тем, что внесла вклад в культурную жизнь школы.
Так и прошел незаметно год моей жизни в Казахстане. Иногда я жила и у других родственников. Кто-то меня просто жалел, а кто-то открыто со злостью говорил о том, что от меня отказались родители и все свалили на чужие плечи. Мне было больно слышать это, и я начала тосковать по моему городу, по школе, по подружкам, Светке и Рае. Часто я думала о папе, сестре, брате и, конечно, маме. Весь этот год я мало знала о том, что происходило в Магнитогорске. Под Новый год пришло письмо от папы, в котором он сообщил мне, что скоропостижно скончалась моя бабушка Маша (мамина мама). Для меня она была лучиком тепла и нежности. Это была большая потеря, ведь бабушка все мое детство, как могла, согревала меня своей любовью. Она скапливала немного денег со своей скромной пенсии, шла на барахолку и покупала мне что-нибудь из одежды. Позже я узнала, что баба Маша после моего отъезда из города сильно тосковала по мне и вскоре слегла. Через месяц ее не стало.
Весна, моя первая весна вдали от родины! Я успешно заканчиваю восьмой класс, сдаю экзамены. Передо мной стоит выбор – продолжить обучение в школе или поступать учиться куда-то дальше. В это время к нам в школу приехали представители из троицкого ветеринарного техникума для набора учеников. Я понимала, что меня никто и нигде не ждет, и надо было думать о том, чтобы как-то устраивать свою жизнь, получать профессию.
Я принимаю решение поступить в этот техникум и стать ветеринаром. Я подала заявление и начала готовиться к вступительным экзаменам, оформлять документы. Эта работа мне представлялась интересной. Животные – самые благодарные существа на свете. Я написала о своем решении папе, понимая, что в Магнитогорске у меня нет больше дома. Маму к тому времени по решению суда лишили родительских прав. Сестру забрала к себе тетя.
Получив мое письмо, папа неожиданно приехал в Казахстан и объявил всем родственникам, что я буду жить в его семье.
Жизнь в семье отца не предвещала ничего хорошего, я это чувствовала и просила папу разрешить мне остаться жить и учиться в Казахстане.
Папа был категоричен, он твердо заявил:
– Останешься здесь – и потом будешь крутить всю жизнь коровам хвосты! Нет! Я этого не допущу!
Он спешно собрал все мои скромные пожитки и увез в свой дом.
Так началась моя жизнь в семье отца, которая состояла из его супруги Александры Сергеевны и ее дочери Веры.
По возвращении в Магнитогорск у меня было огромное желание встретиться с мамой, несмотря ни на что. Я узнала, что она продолжает так же пить и практически ни с кем не общается.
В один из дней, набравшись смелости, я пошла в квартал, где прошло мое детство. Зашла в подъезд: те же покрашенные синей краской стены, тот же запах подгоревшего молока на лестничной площадке. Медленно поднимаюсь на четвертый этаж. От волнения и страха сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Очень хотелось зайти в квартиру и увидеть лучистые и радостные глаза моей мамочки, той мамочки, которую я помню с детства, и услышать ее слова: "Доченька, дорогая моя кровиночка! Как я по тебе скучала, родная! Я так рада, что ты вернулась!"
Позвонила в дверь, мне открыла сестра. Захожу в квартиру, все та же мебель, серая убогая обстановка, очень душно. Стоит смрад от перегара. Ничего не изменилось: полупустая квартира, облезлые стены, деревянный пол с потрескавшейся краской и сияющими чернотой щелями. Серая кухонная дверь с разбитым стеклом. Холодно. Мама сидит на кухне, сильно похудевшая и постаревшая, в старом, выцветшем халате, на плечи наброшена вязаная вылинявшая кофта. Седые волосы на голове собраны в небрежный пучок. Ее когда-то ясные, наполненные жизнью голубые глаза теперь стали совсем тусклыми. Чувствовалось, что она после большого запоя. Увидев меня, мама резко вскочила из-за стола, и в мой адрес посыпались оскорбления. Я услышала страшные слова, резанувшие мое сердце нестерпимой болью:
– Явилась, скотина? Про мать вспомнила? А кто тебя здесь ждет, кайдашовская порода?! Пошла вон отсюда! Что б я тебя больше не видела никогда в этом доме! – кричала мама. – Чего смотришь на меня, сволочь? Будь ты проклята!
Я развернулась и с ревом выскочила из дому, и еще долго стоял в ушах мамин крик:
– Проклята!
Хриплый голос мамы эхом возвращался:
– Проклята!
Кто бы тогда мог знать, что именно эти слова, произнесенные моей мамой, так глубоко западут в душу, что в последующие годы я буду жить с огромной обидой на нее и на весь мир. Я ясно поняла, что с этой минуты у меня больше нет матери. От обиды во мне умирала моя внутренняя мама, та часть моей души, которая должна была заботиться обо мне и согревать меня своей нежной любовью всю дальнейшую жизнь.
Весь день я бродила по городу с ощущением, что из моего сердца кто-то вырвал с болью, с корнями веру в людей, в моих родителей, веру в себя и в саму жизнь.
И только тогда, когда я сама стала мамой, я стала много размышлять о том, что чувствовала моя мать в минуты прозрения, когда понимала, что она потеряла не только семью, мужа, но и детей. Было ясно – она потеряла себя. Свое собственное "я". Так и не реализовав до конца себя как любящая и нежная мать, как прекрасная хозяйка уютного дома, замечательная жена, искренне уважающая своего мужа, моего отца. Она похоронила в себе талант великого организатора и человека с большим и щедрым сердцем. И тогда, обижая нас, детей, мама находилась в состоянии внутренней боли женщины, которую кто-то когда-то тоже сильно обидел и унизил. Женщины, которая не смогла найти выход из сложной ситуации и выбрала самый легкий путь – обезболить свое израненное сердце алкоголем.
Нередко дети повторяют судьбу своих родителей. И мне предстояло повторить судьбу своей мамы, стать несчастной и обиженной, озлобленной на весь мир и людей и так же медленно уйти в никуда.
В тот момент мне показалось, что я повзрослела и взглянула в лицо истине. И проклятие матери стало для меня в последующей жизни благословением. Благословением на самостоятельную жизнь, где я могла взять ответственность за происходящее только на себя.
Мать и мачеха
Отныне я стала жить в другом доме, в доме отца, с мачехой при живой матери. Иногда я все же заглядывала в свой квартал, чтобы украдкой увидеть маму. Но каждый раз, проходя мимо, она делала вид, что не замечает меня, а иногда оборачивалась и выкрикивала мне вслед какие-то грубости. Мы отдалялись друг от друга все дальше и дальше морально и духовно.
Все реже мне приходилось встречаться с моими подругами, Светой и Раей, которые, так же как и я, грустили и тосковали в разлуке.
Начинался новый рубеж жизни.
Я жила в двухкомнатной квартире отца в центре города. В этой семье всем заправляла его жена. И я еще острее ощутила свое одиночество. У мачехи была дочь, немного старше меня, мы жили с ней в одной комнате. Периодически вспыхивали скандалы. Тетя Шура (так я звала супругу отца) поначалу настаивала на том, чтобы я называла ее мамой. Но я не могла. Я понимала, что мама, какая бы она ни была, у меня одна.
Мачеха была строгой, жесткой женщиной и, самое главное, безмерно жадной. Скандалы вспыхивали на пустом месте по поводу и без повода. Например, вечером, возвращаясь домой с работы, я слишком громко щелкнула замком в ванной. Утром в мой адрес неслось:
– Ах ты щенок! Как ты посмела разбудить меня, гремя в ванной! Соплячка! Ты в этом доме никто! Не нравится – отправляйся жить к своей родной мамочке, пусть она тебя воспитывает!
Крик поднимался на всю квартиру, и чаще всего это происходило в отсутствие отца.
По утрам меня никогда не звали завтракать до тех пор, пока не закончит завтрак ее дочь, для которой специально стряпались блинчики и покупался свежий варенец. Вещи я носила в основном поношенные или перешитые из старья. Тетя Шура, надо отдать ей должное, прекрасно шила. Я постоянно чувствовала свою ущербность и ненужность в этом доме.
Были случаи, когда папы не было дома, а мне нужно было попросить денег на обед (я в то время уже работала на фабрике и зарплату полностью отдавала в семью), на что тетя Шура зло мне говорила:
– Навязалась на мою шею! Иди к своей мамане-алкашке и проси у нее денег! И я молча, опустив голову, уходила на работу, не имея при этом ни копейки денег на обед в столовой.
Папа побаивался свою жену и не осмеливался лишний раз заступиться за меня. Мне приходилось ходить по одной половице, боясь наступить на другую. Сказка о Золушке была моей любимой книгой: в ней много общего с моей жизнью в новой семье. Когда я читала эту книгу, то узнавала в себе ту самую Золушку: работа по дому, злая мачеха и безнадежность моего положения. Только одно я тогда понимала – вряд ли в моей жизни пробьют часы и добрая фея одним движением руки все изменит. Кто бы мог поверить в то смутное и далеко не сказочное время, что сказки иногда сбываются. Но об этом чуть позже.
Вскоре я поступила в училище № 17 города Магнитогорска, где готовили обувщиков. Выбор пал на это училище совершенно случайно. Самое главное, что будущая работа была не так далеко от дома. Я продолжала обучение в вечерней школе и получила среднее образование. Учиться мне было легко и интересно. А параллельно я училась в училище, которое закончила с красным дипломом. Так началась трудовая деятельность в обувном объединении, по тем временам процветающем и довольно-таки крупном. Для меня открывался новый мир.
После окончания училища я получила свою первую профессию – пошивщик обуви четвертого разряда.
Если вы смотрели фильм Чарли Чаплина "Новые времена", то, может быть, помните – там есть момент, когда герой, всю смену до одури закручивавший на конвейере гайки, машинально вдруг начинал крутить пуговицы. Нечто похожее творилось и со мной в первое время работы на фабрике.
Обувное производство состоит из нескольких подготовительных цехов и пошивочного, самого основного. Именно из него выходит готовая продукция. Производство обуви в этом цеху завершается, и готовая продукция отправляется на упаковку, а затем на склад готовой обуви. Я работала в огромном пошивочном цехе, с мутными, высокими, до самого потолка, окнами. Вдоль всего цеха стояли конвейеры с пятью линиями. На каждом из них производилась определенная модель обуви. В цехе работали более тысячи человек в десяти бригадах, у каждой бригады свой план и определенный ассортимент обуви. Вдоль каждого конвейерного ряда стоят станки, громко урчащие все восемь часов. За смену можно было отойти от конвейера на часовой обед и два пятиминутных перерыва.
В цехе было шумно, повсюду резкий запах краски, растворителя и клея. Грохот конвейеров и машин заглушал человеческие голоса. Чтобы тебя услышали, надо было кричать собеседнику в самое ухо. Рабочие, в основном женщины, стояли вдоль конвейера, одетые в одинаковые косынки, темные халаты или фартуки. Оборудование покрашено в темно-серый и грязно-зеленый цвета. Специфика "пошивки", так обычно называли наш цех, заключалась в том, что вся обувь в заготовках, натянутая на деревянные или пластмассовые колодки, плавно плыла по замкнутому конвейеру. Один работал на станке, другой выполнял свою операцию вручную. Кто-то намазывал клей на определенные детали обуви или вручную затягивал бортик на подошве. Часть технологического процесса выполнялась на различных станках. Темп был очень быстрый, за смену надо было обработать более 1000–1500 пар и при этом не сбиться с ритма. Самая главная задача при такой скорости – все сделать качественно, успеть за несколько минут выполнить весь технологический процесс. На одном таком потоке в среднем тридцать – сорок человек выполняют определенную операцию.
Это был изнурительный конвейерный ритм, не позволяющий рабочим даже на минуту отойти от своего рабочего места.