Выбор, естественно, был сделан в пользу Яшина. Тот в групповом микротурнире обнаружил некоторые признаки мало идущей ему невыдержанности, в частности сцепился с уругвайским форвардом, который неверно атаковал вратаря. Нервничал, очевидно, больше обычного, стало быть, находился не в оптимальной форме, но все это не помешало Яшину столько раз спасать ворота в трех первых поединках, что если бы не он, команде вообще было не видать четвертьфинала. Существовали ли резоны вдруг вводить на злосчастный матч против чилийцев Котрикадзе, как задним числом, уже после поражения, рассуждали разные умники, а через 40 лет негодовал по поводу обратного решения Маслаченко?
Начало матча с Чили было омрачено, однако, неприятным инцидентом: Яшину заехал бутсой по голове центрфорвард Онорино Ланда, и вратарь вынужден был продолжать игру с сотрясением мозга (замены еще не разрешались). Его качало, потемнело в глазах. Долг и отвага истинного спортсмена только и удержали на поле. А мнения очевидцев о двух пропущенных мячах со временем разделились натрое: одни клеймили Яшина, другие дивились не этим голам, а мужеству вратаря, доигравшего до конца, третьи же вообще не признавали эти голевые удары легкими, а потому вовсе не желали обсуждать его вину.
Однако сразу по возвращении Яшин был объявлен если не единственным, то главным виновником поражения, подвергся чудовищным оскорблениям футбольной швали, обструкции на стадионах, особенно в Москве, и посему даже вынужден был взять паузу в чемпионате страны, чтобы обдумать, не порвать ли с футболом вообще. Позднее Лев Иванович признавал сложившуюся ситуацию самой тяжелой для него за длинную череду футбольных лет, самой "ухабистой" на жизненной дороге, поэтому и место ей в специальном разделе "Ухабы большого пути".
В контексте же размышлений о спортивных перипетиях 1962 года интересно проследить, как же такая оказия могла стрястись. Начать следует с происходившего в самом матче Чили – СССР. Я, например, не раз просмотрел кинозапись голов, пропущенных Яшиным, но не берусь оценить их однозначно. Первый мяч левый крайний хозяев Леонель Санчес подрезал метров с 18 из мертвого для ударов по цели сектора между боковой и лицевой линиями, стало быть, под большим углом к воротам. Удар, конечно, был редкостный, и мэтр футбольной журналистики Аркадий Галинский, разбирая всю эту чилийскую вакханалию, писал ("Советский спорт" от 24 сентября 1991 года), что если бы тогда существовало "Футбольное обозрение" (популярный тележурнал. – А. С), оно наверняка признало бы этот гол лучшим в сезоне. Получается, самим мастерством исполнения удара Аркадий Романович снимал вину с вратаря.
Андрей Старостин, начальник сборной СССР на чемпионате мира, в книге "Флагман футбола" (1988) заметил: "Яшин находился в оптимальной точке противостояния, и никакой вины, что мяч влетел в ворота, на нем не лежит". Маслаченко, наоборот, утверждает, что Яшин занял неверную позицию у дальней штанги. Однако должен пояснить, что в те времена, когда штрафная не была так насыщена, как сегодня, при боковых подачах с игры или "стандартов" (угловой, штрафной) вратари, включая "лично" Маслаченко, готовясь к отражению угрозы, обычно располагались именно у дальней штанги. Кому и чему верить? Своим глазам, но беда в том, что для меня до сих пор остается неясным, преобладает в этом голе высшее качество нанесенного удара или неготовность к нему вратаря. Скорее всего мастерство произведенного удара было столь высоко, что вызвало оцепенение хранителя ворот.
Второй мяч (при счете 1:1) Эладио Рохас отправил в ворота дальним ударом. Не с 35 метров, как было преувеличено в отчете наших журналистов из Сантъяго и как заученно повторяет теперь Маслаченко, а с 25 – не больше. Тоже, конечно, немалое расстояние, правда, удар оказался и мощным, и закрученным. Но извиняло ли Яшина сие обстоятельство? Сам он за этот мяч себя корил. Галинский снова берет вратаря под защиту и вот в чем прав.
Яшин так и не докричался до своих оборонцев, а ведь пока чилиец тащил мяч, несколько раз громогласно требовал, чтобы они накрыли полузащитника, беспрепятственно двигавшегося аж со своей стороны поля. Наши же пятились от мяча – скорее всего не желали бросать своих подопечных нападающих, которых персонально обязаны были придерживать. В результате перед воротами образовался вакуум, и ворвавшийся туда Рохас, улучив момент, когда защитники начали все же нехотя стягиваться к нему, но напасть еще не успели, нанес свой роковой удар. Наша команда проиграла при полном преимуществе с полдюжиной верных, увы, нереализованных голевых шансов. Но это не амнистирует грубые провалы защитной системы, выстроенной тренерами явно неудачно.
Нельзя умолчать, что некоторые авторитетные участники событий посчитали оба гола сложными для вратаря. Среди них начальник советской команды Ан. Старостин и чилийский тренер Фернандо Риера. Андрей Петрович писал в "Повести о футболе" (1973): "Никто не хотел считаться с тем, что несмотря на дальность дистанций, с которых были забиты голы, отразить их было непросто: через гущу игроков полет мяча не просматривался". При том недоверии, которую порождала атмосфера лжи, окутавшей (и окутывающей до сих пор) наше общество, я поймал себя на подозрении, а не пытался ли Старостин-младший, никогда не скрывавший пристрастия к Яшину, невольно обелить его.
Риера знал о нападках на Яшина в советской печати, но тем не менее через год без колебаний пригласил его в сборную мира, которую возглавил на "матч века". И даже сделал специальное заявление для прессы, полностью реабилитировавшее Яшина: "Такие удары не мог бы парировать ни один вратарь". Но наша подозрительность всплыла и в этом случае.
Слышал, что мнение Риеры о двух мячах в ворота сборной СССР, которое он озвучил первый раз по следам событий, а в 1963 году только повторил, могло исходить из желания приподнять победу собственной команды вместо обесценения ее грубыми ошибками соперников. Но сомнение в правдивости слов Риеры снимал сам факт приглашения Яшина: вряд ли тренер, удостоенный чести готовить сборную мира, рискнул бы пожертвовать своей репутацией на случай серьезных промахов якобы обеленного им вратаря, навлекая на себя колючие вопросы и иронические реплики в прессе. Да и не давал никому Риера поводов для упреков в лукавстве. И позвал Яшина на "матч века", потому что был в нем абсолютно уверен.
Почему же на родине, не успела еще сборная приземлиться в аэропорту, Яшина выдали чуть ли не за преступника, опозорившего страну? Сам Лев Иванович говорил, что на своей шкуре познал силу печатного слова. Подавляющее большинство советских газет опубликовало одну и ту же корреспонденцию из Чили, в которой прозвучало как приговор, что "пропускать такие мячи для Яшина непростительно". Кто-то Льва Ивановича ввел в заблуждение – так и считал до конца дней, что это было сообщение "далекого от спорта журналиста", а незадолго до кончины в интервью телекомментатору Владимиру Перетурину озвучил его имя – Олег Игнатьев. Такую геростратову славу приписывали ни в чем не повинному корреспонденту АПН и многие его коллеги-журналисты.
Между тем, каждому из них ничего не стоило разобраться, как сделал это Галинский. Он поднял корреспонденцию Игнатьева, опубликованную в считанных изданиях, и не обнаружил там никаких обвинений в адрес Яшина. Я немного знал Олега, когда он еще работал в "Комсомолке", и все удивлялся, как мог этот скрупулезный, педантичный, взвешивающий слова человек так оскандалиться с категоричностью своей инвективы. Тоже хорош гусь – удивлялся вместо того, чтобы вникнуть.
А если бы вникнут, то, как и Галинский, легко бы установил, что хулу в адрес Яшина распространили на весь Советский Союз авторы тассовского отчета о матче, который опубликовали все центральные и многие местные газеты. Своих корреспондентов в дорогостоящую командировку власти послать не разрешили (в советское время это они определяли), а кому разрешили (Н.С.Киселеву из "Комсомольской правды", да М.И.Мержанову, представлявшему "Советский спорт" и "Футбол"), было предписано объединиться для общего отчета о матче с корреспондентом ТАСС А.Э. Стародубом и отправить текст в Москву на ленту ТАСС.
За неимением своих корреспондентов практически все газеты опубликовали эту самую, как тогда говорили, "тассовку". Почему горстку спецкоров внезапно, после поражения, соединили в пул под эгидой правительственного агентства и почему газеты выбрали для публикации официоз, остается только догадываться. На вторую часть вопроса найти ответ проще: все газетные руководители прекрасно знали, что Агентство печати Новости (АПН), тоже имевшее в Чили специального корреспондента, предназначено для советской пропаганды за рубежом и ему дано право на некоторые вольности, так что для верности лучше опираться на ТАСС – правительственное агентство не подведет. Неудивительно, что некоторые газеты, подбивая итоги чемпионата мира, только и делали, что развивали соображения, высказанные в тассовском отчете о последнем матче советской команды.
Яшин вряд ли подозревал, что стал жертвой не печатного слова, а спортивной политики, или, правильнее сказать, угодной ей лжи. Простые же болельщики, вдруг воспылавшие к нему ненавистью, были просто зомбированы, как, впрочем, большинство советских людей, привычным словосочетанием "ТАСС уполномочен заявить", даже если это не было важное политическое заявление под столь привычной шапкой, а скромное сопровождение корреспонденции магической аббревиатурой. Каждому было ясно, кем уполномочен: высокими инстанциями. А те всегда знали, кто виноват и что делать.
Какая сила конкретно – верхушка делегации в Чили или сама Москва – уполномочила тройку журналистов объединить усилия, чтобы без суда и следствия назначить виноватым Яшина, так и неизвестно. Известно только, что вся троица входила в состав официальной спортивной делегации, а каждая делегация имела руководителя (в данном случае это был заместитель председателя Спорткомитета Е.И. Валуев), ослушаться которого было смерти подобно. Такова была "независимость" прессы, чьи служащие считались "подручными партии".
Галинский прямо обвиняет злополучную тройку в следовании линии спортивного руководства, спешившего переложить свою вину за неподготовленность сборной на одного Яшина. Не знаю, за неподготовленность ли, потому что едва ли спортивные боссы в тот момент отдавали себе отчет, в чем же эта неподготовленность состоит. Но поскольку первый спрос всегда с руководства делегации, а затем с высоких администраторов, отвечавших за футбол в стране, правильнее, видимо, сказать, что они желали обезопасить себя от ответственности за негативный результат. Действительно, зачем отвечать за поражение, когда представился случай перевести стрелку на одного человека, который "неожиданно подвел".
Это укладывается, конечно, в логику эвентуальных рассуждений ответственных лиц, но никто не знает, как было на самом деле. Я не раз сталкивался с руководящими повадками и не верю, что лейтмотив отчета мог быть впрямую указан журналистам, которым ничего не стоило невзначай проболтаться и "заложить" кого надо. Скорее поверил бы в руководящие намеки, которые журналистское ухо в те годы чутко улавливало, или в целенаправленное обсуждение сразу после игры, воспринятое пишущей братией в качестве ориентировки. Но что бы это ни было – прямое указание или прозрачная ориентировка – проигнорировать или, не дай бог, не догадаться, как надо поступить, опытные зубры журналистики, среди которых были редактор еженедельника "Футбол", он же член редколлегии "Советского спорта", член редколлегии "Комсомолки" плюс заведующий спортивной редакцией ТАСС, не имели ни малейшей возможности, потому что в противном случае вылетели бы из своих кресел.
И все же мне хотелось бы думать, что знай, например, Мартын Мержанов, чем это обернется для одного из его любимцев – Льва Яшина, постарался бы избежать хотя бы резких выражений обвинительного вердикта. Не привыкший, да и не имевший скорее всего возможности публично признаваться в содеянном, он во всех своих дальнейших публикациях, касающихся чилийского конфуза, а их было немало, больше никогда не повторял упреков Яшину. Годами молчала вся троица и о своей косвенной вине перед Игнатьевым. Если уж перед самим Яшиным не извинилась, то что им какой-то апээновец.
По существу же прав оказался этот известный журналист-международник, знаток не футбола, а Латинской Америки, в состав делегации не входивший и поэтому не запятнавший себя как "агент влияния", хотя сам кем-то запятнанный. Что он думал, то и написал, а передал в Москву, что советская команда потерпела поражение, потому что играла слабо. Чтобы вывести такое резюме, не надо было рядиться в тогу эксперта, каковым Игнатьев и в самом деле себя не ощущал, а поэтому в мудреные тонкости не лез.
Однако еще до чемпионата мира многие специалисты не разделяли казенный оптимизм спортивного руководства и средств массовой информации, основанный на результатах шести предшествовавших встреч, которые были выиграны нами у других национальных сборных с общим счетом 15:3. Единицам скептиков, которым удалось прорваться на страницы восторженной прессы со своими "критиканскими" замечаниями, было очевидно тактическое отставание советского футбола и его флагмана – сборной страны, за четыре года после Швеции-58 так и не взявшей на вооружение бразильскую систему, которую успели освоить все ведущие команды мира. Объясняя чилийское фиаско, те из знатоков, кто не желал все грехи сваливать на одного Яшина, снова вытащили за ушко да на солнышко этот явный пробел, а позже, когда дым антияшинских выпадов стал мало-помалу рассеиваться, к такой точке зрения присоединились многие участники и очевидцы событий.
Годы спустя капитан сборной СССР чилийского призыва Игорь Нетто, вспоминая гол Рохаса, как незажившую за четверть века рану, представил его следствием характерной тактической малограмотности: "Представляется невероятным, чтобы футболист мог так спокойно, не встречая сопротивления, пройти с мячом всю центральную зону поля. Разрыв между линиями у нас был столь очевиден, что нечто подобное рано или поздно должно было случиться".
Несогласие с некоторыми нюансами в рассуждениях Аркадия Галинского, взявшего на себя труд восстановить искаженную картину, не мешает мне присоединиться к выводам собственного расследования, предпринятого уважаемым коллегой: отводя удар от себя, высокопоставленным аппаратчикам было очень удобно сделать Яшина козлом отпущения.
С величайшим трудом отходя от обидных и незаслуженных оскорблений, Лев Иванович нашел в себе силы после взятой паузы вернуться в футбол и от матча к матчу обретал прежнюю уверенность. Так что на исходе сезона президиум Федерации футбола СССР счел возможным снова определить ему первую вратарскую позицию в списке 33 лучших. Уместно заметить, что муссировать такие классификации, результаты бомбардиров и всевозможные рекорды – прерогатива журналистов, статистиков и болельщиков. Футболисты к таким забавам чаще всего относятся пренебрежительно, считают их ниже своего достоинства. Хотя случаются и исключения.
В начале 70-х, когда я зачем-то позвонил Анатолию Ильину, тот устроил мне нахлобучку за какой-то не засчитанный гол, уменьшивший общую сумму забитых им мячей в справочнике "Все о футболе". Владимир Маслаченко подобную обиду за "ущемление" 1962 года, когда его не определили лучшим вратарем, упорно держал в себе до нашего времени, позволившего выплеснуть ее публично. Когда футбол получил в газетах и журналах несравнимо больше площади, чем прежде, и, что более существенно, стало возможно изливать на этой площади разного рода откровения, Владимир Никитович и не подумал скрывать свое мелочное, чуждое привычкам самих игроков раздражение якобы отнятой у него возможностью именно в 1962 году официально превзойти Яшина, "не игравшего сезон, провалившего чемпионат мира".
Нет смысла дальше мусолить этот спорный провал, и еще вопрос, кто из них не играл сезон. Яшин-то, несмотря на двухмесячную летнюю паузу в первенстве СССР, провел матчей за клуб и сборную почти вдвое больше, чем Маслаченко. Тот за "Спартак" сыграл 11 встреч из 32 и, кстати, получил золотую медаль чемпиона в порядке исключения, не проведя, как видите, положенных 50 % матчей. Так что взнос в чемпионский спурт "Спартака" не остался, и заслуженно, без высшей оценки. Но нет, подавай еще и первый номер в классификации вратарей!
Вправе ли Маслаченко вообще претендовать на такое предпочтение, если был лишен возможности экзаменоваться в сборной, а вдобавок и во многих матчах союзного первенства, пусть даже вследствие неблагоприятного стечения обстоятельств (травма плюс канитель с переходом из "Локомотива" в "Спартак")? Разве не было честнее классифицировать под № 1 того, кто одолел более длинный путь в клубе и сборной, вынеся ношу намного тяжелее? И можно ли было оставить без внимания, что в 11 матчах финальной пульки первенства страны Яшин пропустил всего 4 мяча, причем 8 игр отыграл "на ноль", из них 7 подряд?
Так что правильно поступила Федерация футбола. Этот общественный орган принимал немного самостоятельных решений, в важнейших случаях они диктовались ему партийными и государственными чиновниками, чтобы выдать за мнение широких кругов. Но состав 33 лучших было дозволено определять футбольной общественности.
Насколько я помню, многие люди футбола тогда одобрили решение Федерации в пользу Яшина еще и потому, что оно прозвучало в пику спортивным и партийным бонзам, ошельмовавшим за единственную неудачу человека, который сделал для советского футбола столько, сколько, может быть, никто другой. Федерация, протянув Яшину руку поддержки в преодолении психологического надлома, при этом нисколько не погрешила против истины, которая гласит: один матч, каков бы он ни был, не может перечеркнуть целый сезон. Эту истину как по заказу не так уж давно освежила непоколебимость благоговейного отношения к вратарю сборной Германии Оливеру Кану. Вопреки ужаснейшему промаху, решившему дело в финальном матче, он был признан лучшим в чемпионате мира 2002 года.
А ровно за 40 лет до этого своей черной неблагодарностью и шумной публичной несправедливостью власти, пресса и горе-болельщики чуть не вышвырнули из профессии и из пространства зрительских симпатий еще более грандиозного вратаря, который годами выручал-выручал, но вдруг споткнулся, да еще как-то неявно, неочевидно, необщепризнанно.
А если бы действительно и безоговорочно споткнулся и упал, заслуживал ли подлый удар ниже пояса? Слава богу, дело кончилось нокдауном, а не нокаутом. Немногие боксеры, побывавшие в нокдауне, добиваются конечной победы. Яшин же победил обстоятельства, время, самого себя и оставил с носом недоброжелателей. Некоторые из них тут же перекантовались и как ни в чем не бывало возобновили дежурную безграничность восторгов. Другие затаились до поры до времени, чтобы придумать очередные упреки и обвинения.