То советские дипломаты в Париже, где он оказался транзитом, оставят часами маяться в аэропорту Орли без сантима в кармане, а значит, даже без глотка воды, пока не узнает его, накормит, напоит и одарит кучей сувениров случайно проходивший мимо представитель "Адидаса".
То финансовые жмоты пожалеют выделить какую-то ерундовую сумму в валюте на оплату импортного протеза, а когда свои бесплатные услуги предложит Финляндия, спортивные бонзы не разрешат выехать с ним, инвалидом, жене.
И только в следующий приезд на повторное обследование, когда шел уже второй год перестройки, удалось решить эту пустяковую проблему, да и то с колоссальным трудом, через Игоря Громыко – внука всесильного члена Политбюро ЦК КПСС, работавшего в нашем посольстве, еще и с подключением самого посла. Иначе было не сломить тупое сопротивление высокопоставленного партаппаратчика М.В.Грамова, пересаженного к тому времени в кресло председателя Спорткомитета взамен С.П.Павлова, которому суждена была почетная ссылка послом в Монголию.
Платя такой "благодарностью" одному из своих прославленных и верных сыновей, власть в очередной раз запятнала, "опустила" себя, и этот пример – всего лишь один из неисчислимого множества – снимает удивление, что она плохо кончила, подсунув к тому же вместо себя новое чудище, поставившее страну на грань выживания, а десятки миллионов людей продолжают на этой грани балансировать. Возрастающие год от года количество, коррупция и хамство "новых русских" чиновников всходят на благодатной почве прямо-таки согласно олимпийскому девизу – быстрее, выше, сильнее.
От исступленно-победных воплей телекомментатора Дмитрия Губерниева, заходившегося истерикой в ура-патриотическом раже передач из олимпийского Турина (2006), пролег всего шаг до издевательски унизительной встречи на родине: медалистов впустили через аэропортовский VIP-зал, а безмедальных "плебеев" – через общий вход, наружное оцепление не допускало встречавших родственников в здание аэровокзала, часами держа их на морозе, а когда одна олимпийская триумфаторша вышла к ним, обратный путь закрыли слова: "Ты медаль там выиграла, а здесь ты никто".
Не знаю, приучило ли неистребимое российское хамло к долготерпению новое поколение спортивных героев, но те, прежние, неисправимые, так и не смогли привыкнуть к подобным выходкам. Неудивительно, что добрейшего, всегда готового кинуться на помощь, в чем-то наивного, потому как не ожидавшего подвохов со стороны родного государства, Льва Ивановича от всех этих гадостей колотило, трясло. Чиновничья подлость каждый раз ввергала в стресс, усугубляла болячки, подцепленные в футбольные годы.
Михаил Иосифович Якушин, человек-кремень, даже уронил слезу, когда говорил: "Мне кажется, Яшин считал, что судьба несправедлива к нему. Он ведь с детства старался жить по совести, работать не щадя себя, все делать точно и добросовестно, однако это не избавило его от горя и страданий".
Так и есть – получилось, будто судьба потребовала расплаты за то, что ему дала. Но в минуты тягостных раздумий последних лет, уже совершенно больной, Лев Иванович Яшин в который раз предъявил свою грандиозность отчетливым пониманием общественной несправедливости не к нему лично, а к делу его жизни, к своему ненаглядному футболу. В 1989 году, незадолго до кончины, его тяжелые слова как молотком ударили по тем мозгам, которые не разучились соображать, и тем сердцам, которые не устали чувствовать: "Мы ощущали себя любителями, хотя были профессионалами. Потому что отношение к нам было любительское. Да, мы развлекали людей, мы – шуты. Но мы еще же и специалисты, мы – рабочие…"
Он и остался в благодарном сознании людей специалистом из специалистов, рабочим человеком футбола.
Муки и радости
Кабинетные бдения, бумажная работа, бюрократическая суета были созданы вовсе не для Яшина. Он отдыхал душой, встречаясь со старыми футбольными друзьями, выезжая на матчи ветеранов. В сентябре 1984 года отправился в Болгарию на прощальный матч Христо Бонева, которого принимал 13 лет назад у себя во время такой же торжественной, но печальной процедуры. Вернувшись в Москву, через день улетел в Венгрию во главе сборной ветеранов. Сам в составе ветеранских команд был и в 70-х гость редкий, а теперь вообще не играл – болели ноги и все остальное, да и возраст уже считал неподходящим (как для кого – знаменитый Сергей Ильин, для действующих футболистов "дедуля", выходил на поле до семидесяти).
Матч с венгерскими "бывшими" состоялся 22 сентября 1984 года в Капошваре, что в двухстах километрах от Будапешта. Вечером ощутил потерю чувствительности, онемение, потом адскую боль в правой ноге. Александр Мирзоян, в ту пору слушатель Высшей школы тренеров, изучавший там спортивный массаж, предложил размять мышцы. Но боль не проходила, угрожала гангрена, отвезли в Будапешт, в столичной клинике начали готовить к операции. Разбуженный в пять утра, примчался, несмотря на ранний час, старый товарищ – легендарный вратарь непобедимой сборной Венгрии 50-х Дьюла Грошич, утешал его, теребил врачей, рыдал, как ребенок. Операция не дала радикального результата, решили срочно отправить в Москву.
Из аэропорта Яшин попал сразу на операционный стол: профессор Анатолий Владимирович Покровский, экстренно мобилизованный своим хорошим знакомым и тезкой Коршуновым, в сложившейся ситуации не мог принять никакого иного решения, кроме самого тяжелого и крайнего – ампутировать ногу. Когда Лев Иванович отошел от тяжелого наркоза, увидел рядом плачущую Валентину Тимофеевну. И медленно, заплетающимся после наркоза языком, произнес:
– Не плачь, Валя. Что ты волнуешься? Ну посуди, зачем мне нога? Я ведь в футбол давно не играю.
Сколько в этих словах было непоказного мужества и благородства – в такую минуту он думал не о себе, а о близком человеке. Мужеству Яшина удивлялся даже все повидавший Покровский: "Подумайте только – две операции в день, перелет, две бессонные ночи, а он даже не застонал ни разу, только зубами скрипел".
Несчастье с великим вратарем всколыхнуло тысячи и тысячи людей. Спорткомитет СССР, Федерация футбола, Центральный и Московский городской советы "Динамо", квартира Яшиных были завалены телеграммами, письмами, посылками со всех концов света – из Англии и Бразилии, Италии и Аргентины, Испании и Мексики, многих других стран, из разных городов и самых медвежьих углов нашей огромной, тогда еще не развалившейся страны.
Выражали глубокое сочувствие, предлагали помочь, чем можно, Майя Плисецкая и Иван Козловский, Сергей Герасимов и Тамара Макарова, Гордон Бенкс и Ладислао Мазуркевич, президент ФИФАЖоао Авеланж и президент МОК Хуан Антонио Самаранч, королевская семья Нидерландов, совсем безвестные люди. На многих конвертах значился адрес: "Москва, футбол, Яшину", и письма доходили по назначению. Чемпион мира 1982 года Дино Дзофф, этот "итальянский Яшин", еще недавно обнимавший старшего коллегу у себя в гостях на церемонии собственных проводов из футбола, телеграфировал всего несколько пронзительных слов: "Поражен громом. Стою рядом как друг".
Не счесть было и посетителей: вся команда "Динамо" во главе с тренером Александром Севидовым, старые друзья по клубу Владимир Шабров, Георгий Рябов, Геннадий Еврюжихин, Владимир Пильгуй, дорогие сердцу учителя Константин Бесков, Гавриил Качалин, руководители Спорткомитета и Управления футбола Валерий Сысоев и Вячеслав Колосков, председатель Федерации спортивных журналистов Борис Федосов, поэт Роберт Рождественский, артисты Геннадий Хазанов и Иосиф Кобзон, целый ансамбль "Русский сувенир", дворовые приятели с Миллионной, с которыми не виделся 30 лет, но сразу узнал. Навещавшие порой не могли поместиться в палате, перемещались в холл.
Окрыленный всеобщей поддержкой, он мобилизовал весь запас терпения и мужества, чтобы пережить физические боли и моральные страдания. Физические боли доставались легче, к ним он был приучен жестокостью футбола, его правил и регламента, длительный период не разрешавшего замен. Когда в игре порвалась мышца ноги или перчатку залила кровь из лопнувшего пальца, терпел, но играл: "Я же мужчина в конце концов", – вот и весь сказ.
Труднее давались моральные боли. Когда-то слезу ронял редко, разве что вконец отчаяшись от обиды нелепых проигрышей и голов. А в больнице, стоило появиться на пороге палаты старым учителям и партнерам, тем же Якушину и Симоняну глаза мгновенно заволакивало. Валентина с первого появления в послеоперационной палате принялась настраивать мужа ("Я знаю, как тебе тошно. Но ты же остался мужиком! И я тебя по-прежнему люблю"). Однако его неотъемлемое мужество, как часто бывает, орошалось понятной чувствительностью, на которую подбивала горестная, труднопреодолимая ситуация внезапной обезноженности.
Не давало покоя унижение от толстокожей безучастности власть имущих к людскому горю, не только своему собственному В этой экстремальной ситуации с особой остротой пронзила его трагедия инвалидов афганской войны – с четырьми совсем молоденькими солдатиками оказался в одной палате института протезирования, где в 1985 году проходил реабилитацию. Забыв о собственном несчастье, безутешно плакал над заброшенностью палатных соседей – никому не нужных, отощавших от недоедания ампутантов-афганцев, раздавал им все продукты, доставленные из дома.
Да, единственный и неповторимый Яшин лежал в общей палате – мало ему было своих страданий. "Эй, вы там, наверху!", – хотелось выкрикнуть вслед за Аллой Пугачевой, чтобы "верхние" очнулись от безразличия. Понимал и понимаю, что взывать к бесчувственным роботам бесполезно. Понимал и Яшин, за пару лет до своего несчастья пригвоздивший их к позорному столбу, когда плюнули в душу, не пуская на чемпионат мира. Жаль, что в частном разговоре, но прилюдно или публично не мог, потому как никогда не был скандалистом, да и немедля заткнули бы рот. Но слухами земля полнится, и кому надо стали известны яшинские слова, бьющие как удар хлыста: "Скоты, разъезжают за наш счет на лимузинах, обжираются бесплатно и докладывают на самый верх – мы чемпионы Европы, мы выиграли Олимпиаду… Как будто это их заслуга".
Самовлюбленные властолюбцы палец о палец не ударили, чтобы создать нормальные больничные условия человеку, который считался лицом нации, что же говорить об остальные бедолагах? Дело-то было по сложности копеечное. Когда о ситуации прознал известинский журналист Борис Федосов, он за полчаса добился от главврача отдельной палаты для Яшина.
Но угнетала вся обстановка института протезирования, своими допотопными изделиями обрекавшего любого из своих пациентов на новые страдания. Невыносимо было мириться с убожеством наших медицинских учреждений. Хорошо еще, не довелось узнать ему, что стало твориться там в наши дни, коли сами врачи стали называть в 90-е годы не иначе как "грязелечебницами" заплеванные больницы, лишенные простыней и лекарств. Хорошо, что лишен "счастья" узнать (а то сердце бы не выдержало), как политико-олигархическая камарилья ввергла в пучину нищеты и бесправия неисчислимое множество безработных, беззарплатных, бездомных, беспризорных, обездолила целые людские контингента, превратив в неимущих миллионы учителей, врачей, пенсионеров.
Но и то, что застал, что оказалось лишь прелюдией к сплошному издевательству над людьми, не раз побуждало его задумываться, почему громкие должности и шикарные кабинеты, дающие их обладателям кучу возможностей облегчать жизнь людям, наоборот, вытряхивают из большинства вершителей судеб сочувствие и человечность. Ведь чаще всего происхождением они из тех самых низов, над которыми измывались. Яшин же хорошо помнил, как люди помогали друг другу во время войны, как в эвакуации заводское начальство вместе с рядовыми работягами перетаскивало из вагонов неподъемные станки и в лютые морозы устанавливало их прямо в заснеженном поле, где параллельно возводили заводские цеха. Может, в молодые футбольные годы был слишком беззаботен и погружен в свое дело, чтобы замечать изнанку установленных порядков и разбираться в них, но чем дальше, тем больше соприкасался с несправедливостью и хамством в отношении людей.
В отличие от надутых фанфаронов, считающих свое должностное возвышение или общественное воспарение поводом для пренебрежения к простым смертным, слава богу, встречались Яшину среди "руководящих товарищей" и такие, кто сохранил душу и сердце. Множественные обязанности и заботы никак не мешали председателю Московского городского совета "Динамо" Льву Евдокимовичу Дерюгину непрестанно хлопотать о житейском благополучии спортсменов, хотя бы элементарном их обустройстве. В советское время было ох как непросто добывать, или как говорили, выбивать любые материальные блага, а особенно квартиры. И Дерюгин с кровью выколачивал их для динамовских игроков, а сам, занимая столь значительный пост, долго ютился с женой и ребенком в жалкой коммуналке. Лев Иванович ощутил с тезкой родство душ, ибо сам был точно так же озабочен чужими проблемами и бедами больше, чем своими собственными. Лишь в кругу таких людей он оттаивал от мерзопакостей, которые подкидывала жизнь, их взаимно притягивала добропорядочность и сердечность.
Необязательно были или становились они так близки, как старинные друзья еще с заводских времен, соорудившие Льву Ивановичу после ампутации специальные сани для удобства передвижения на зимней рыбалке, или еженедельно таскавший его в эти времена на своем загривке в парилку Георгий Рябов, могучий центральный защитник "Динамо" начала 60-х, а впоследствии работник дипкурьерской службы МИДа. Но оставались верны человеческой солидарности, считали нормой подать руку помощи попавшему в беду, как поступил журналист Александр Горбунов. Работая корреспондентом ТАСС в Хельсинки, он организовал Яшину обследование в тамошней клинике и изготовление подходящего протеза (взамен невыносимого отечественного), и все это за счет финской фирмы, да еще и поселил у себя дома, хотя тот долго отказывался, не желая стеснять людей.
Жена Горбунова Светлана взялась было отучить дорогого гостя от курения. Смотрели они как-то телефильм об испанском чемпионате мира 1982 года, закадровый текст читал первый и лучший исполнитель роли Джеймса Бонда знаменитый шотландский актер Шон Коннери. И вот голосом Бонда произносит: "На чемпионате мира было много неплохих вратарей, но ни один из них не выдерживает сравнения с легендарным Яшиным". И Лев Иванович реагирует на попытку отобрать сигарету:
– Вот ты меня ругаешь Светик, а он, слышишь, что говорит: ле-ген-дар-ный!
Словом, великий спортсмен и из этой жизненной драмы выкарабкался, вышел, как всегда, достойно. "За годы работы с Яшиным в сборной, – писал Андрей Петрович Старостин, – мне ни разу не довелось видеть его в беспомощной позиции, в которую легко попасть вратарю. Не оказался он беспомощным и перед лицом судьбы, которая послала ему тяжелое испытание. Он выстоял".
Когда Яшина в прямом и переносном смысле свалила беда, подняться, пойти, снова включиться в активную жизнь помогли ему не только собственный характер, усилия жены, всей семьи, но и буквально каждодневная поддержка знакомых, полузнакомых, вовсе незнакомых людей. Даже еще толком не отойдя от наркоза, слабо улыбнулся оперировавшему хирургу. Покровскому только осталось произнести слова не утешения, но правды:
– Раз улыбаетесь, будете жить дальше.
К жизни и добрым делам возвратили и прочитанные письма.
"Дорогой Лев Иванович! Позвольте медсестре военных лет сказать вам: то, что произошло, ей-богу, не самое страшное. Главное сегодня – бодрость духа, сила воли, стремление побороть болезнь, Уверена, что у вас и Валентины Тимофеевны мужества достаточно. Прежде всего, вам нужно поднять себя и пойти. Мой дед, белорусский крестьянин, который умер в возрасте 91 года, говорил: "Нас двое – хворь и я. Я должен быть сильнее, поэтому надо встать и идти". Желаю Вам бесконечной душевной бодрости. Л.Я. Фрусина, Днепропетровск".
"Дорогой коллега Лев Яшин! Пишет тебе бывший футболист киевского "Динамо" Виталий Голубев, который вместе с тобой играл за сборную СССР. Товарищи рассказали мне о твоей болезни. Я тебе сочувствую как никто: у меня случилась та же беда – ампутация правой ноги. Признаюсь, я был в отчаянии. Но дело пошло на поправку, рана заживает. Уверяю тебя, нужно радоваться жизни. Много гуляем с женой, теперь и сам выхожу на прогулки. И у тебя все будет хорошо. Будь здоров и счастлив. Виталий, Киев".
"Дорогой Лев Иванович! В трудную для Вас минуту мы, все шесть тысяч участников турнира по мини-футболу на снегу "Зимний мяч Автограда", рядом с вами. Ни один турнир "Зимнего мяча" не проходил без вашего участия. Мы готовимся к пятому юбилейному. Не забывайте, что вы – его главный судья. Верим в ваше мужество и силу воли. Всегда ждем вас в Тольятти. Участники соревнований".
"Дорогой Лев Иванович! Вспомним изречение Бетховена: через страдания – радость доброй жизни. Иван Козловский".
Яшину и прежде приходилось, пусть и не в такой степени, продираться сквозь терзания и муки, но он никогда не изменял доброй жизни, не разучился находить в ней радость и теперь, когда пришлось перенести особенно мучительное потрясение. Еле двигался с костылем, но старался не отказывать в своем присутствии там, куда наперебой приглашали и даже усиленно зазывали, будь то заводской дом культуры или школа-интернат для трудных подростков.
Терпеть не мог, а ведь что греха таить, приходилось, являться на люди свадебным генералом, когда известного человека навязывают собравшимся, превращают в декорацию, лишь бы придать сбору торжественность и официальность. Но чаще нутром чувствовал: его-то от души желали видеть и слышать, к нему люди тянулись сами. И вот в таком незавидном состоянии, когда каждый шаг давался с трудом, когда даже лестничный пролет преодолеть было проблемой, когда от болей спасали только уколы, мотался по Москве, по стране, совершал дальние вояжи на турниры, названные его именем (Самарканд, Махачкала, Хельсинки) и не названные, на выступления в больших залах – словом, ехал туда, где его ждали. Так и объяснял, когда чувствовал себя хуже и начинали отговаривать: "Как же не ехать? Ведь просили, ждут".
Откликаться на просьбы, не задумываясь, помогать, не распространяясь на эту тему, Яшин возвел в степень своих добровольных обязанностей. Как перед людьми хорошо знакомыми, так и вовсе ему не известными. И независимо от того, находился на взлете славы или в тяжелые для себя времена, слишком уж часто выпадавшие столь успешному человеку. Он торопился делать добро, когда его просили и, что совсем уж удивительно, когда даже не заикались, не дожидаясь ни просьбы, ни благодарности, по своему повелительному душевному сигналу – так уж был устроен.
В динамовском манеже, где зимой 1979 года тренировалась сборная, немногие присутствовавшие были свидетелями такой сценки. К Яшину, который как замначальника Управления футбола курировал сборные команды и посетил занятия, подошла незнакомая женщина, поздоровалась и сказала:
– Лев Иванович, помогите, пожалуйста, моему сыну
– Что с ним?