По оценке австралийских источников, базировавшихся на материалах Королевской комиссии и данных АСИО, сведения, которые Петров передавал в Москву, не представляли особенного значения. Ему не удавалось завербовать новых агентов и осведомителей. Исключением была реанимация бывшего агента Андрея Фриденбурга, который работал на советскую разведку еще в годы войны, находясь на территории оккупированной Латвии. Эмигрировав в Австралию, Фриденбург докладывал о настроениях в латвийской диаспоре .
Из воспоминаний Петрова явствует, что связи в различных слоях общества у него имелись и его контакты давали информацию. Однако от него ждали крупных успехов, выхода на политические и общественные фигуры в парламентских и правительственных кругах или близких к ним. Мелкой рыбёшки было достаточно, а вот большая не ловилась.
Об уровне квалификации Петрова уже говорилось. На помощь членов его команды трудно было рассчитывать. Неплохим профессионалом был Пахомов, имевший солидный общеполитический и журналистский опыт. В прошлом – секретарь парткома МГУ, окончил Высшую дипломатическую школу. Но отношения с ним у Петрова не сложились. Он ревниво замечал, что корреспондент не отличался умением общаться с людьми, был груб, прямолинеен и многих отталкивал . Тем не менее, ряд полезных контактов он наработал и передал Владимиру. В частности, журналиста Фергана О’Салливана, выполнявшего функции пресс-секретаря лидера АЛП Г. В. Эватта. В оперативных сообщениях О’Салливан проходил под кодовым именем "Земляк". Позднее это будет интерпретировано Королевской комиссией как одно из доказательств проникновения советских шпионов в высший политический эшелон Австралии. На самом деле "Земляк" был полезен советской разведке с информационно-аналитической точки зрения, однако в прямом смысле агентом не был и понятия не имел, что его используют втемную. Он придерживался левых политических взглядов и считал нормальным, что общается с "коллегой по перу" из Советского Союза.
Новый корреспондент ТАСС Антонов с точки зрения Петрова профессионально уступал Пахомову. Английским владел слабее и в целом был менее самостоятелен. Не имел достаточных водительских навыков и опасался садиться за руль в больших городах с интенсивным движением. Между тем, для агентурной работы умение управлять автомобилем совершенно необходимо. С Антоновым у Петрова установились добрые отношения, но "прорыва" в работе это не обеспечило.
Возможности Кислицына также представлялись скромными. По свидетельству ветеранов дипломатической службы, его работе "в поле" препятствовали робость, стеснительность и отсутствие знания английского языка в должном объеме. Он не мог вести по-настоящему разговор с иностранцами. На приемах общался в основном с сотрудниками посольства и русскоговорящими австралийцами.
Способности своей команды Петров охарактеризовал так: "Ни один из них не годился для полевой работы за рубежом" .
В середине 1952 года, то есть через несколько месяцев после назначения Петрова исполняющим обязанности резидента (по умолчанию будем именовать его резидентом, поскольку таковым он являлся де-факто) центр критически оценил результаты его деятельности. В адресованной ему телеграмме из Москвы, текст которой был предан огласке на слушаниях Королевской комиссии, говорилось:
"Разведывательная работа в Австралии в 1951–1952 годах фактически затормозилась, не принося сколько-нибудь заметных результатов. Это объясняется тем фактом, что австралийское подразделение МВД не полностью укомплектовано, а вы с Пахомовым в своей работе не ставили конкретных задач. Отсутствие плана работы подразделения МВД также отрицательно сказывается на положении дел" .
Критика была не слишком суровой, и авторы исходящей телеграммы отчасти оправдывали пробуксовку деятельности Петрова объективными причинами (неукомплектованность подразделения). Но отсутствие плана и постановки конкретных задач лежали целиком на совести резидента. Это был тревожный звонок. Петров старался исправиться, жаль, не очень-то получалось.
В конце 1952 года прибывший в Канберру Кислицын сообщил, что в Москве по-прежнему не удовлетворены работой резидентуры . В начале 1953 года в итоговой телеграмме центра резюмировалось: "Разведывательная работа в Австралии в 1951–1952 годах находилась в застое и не дала каких-то заметных результатов" .
Поступали новые задания, все более сложные. Вербовка агентов из числа высокопоставленных представителей правящих кругов и, как уже упоминалось, создание сети нелегалов. "В связи с ухудшением международной ситуации и настоятельной необходимостью своевременно распознавать и предупреждать коварные замыслы врага, – инструктировал центр, – требуется коренным образом реорганизовать всю систему разведывательной работы в Австралии и создать нелегальную сеть, которая могла бы бесперебойно и эффективно работать в любых условиях" .
Для резидента складывалась неприятная ситуация. Чтобы добиться успехов и улучшить о себе мнение начальства, не хватало профессиональной сноровки. Адекватных помощников не было. Он и сам это понимал и, как потом признался Королевской комиссии, отчаялся добиться перелома в своей деятельности. На слушаниях откровенно рассказывал о своих проблемах, и у австралийцев сложилось о нем, в общем, верное впечатление: как о "простом человеке", из крестьянской среды, который выдвинулся в результате масштабных репрессий и, в конце концов, вынужден был выполнять работу, не соответствовавшую его способностям . Его карьера являла собой классический пример "принципа Питера", когда работника повышают до той должности, с которой он уже не справляется, достигнув уровня своей некомпетентности.
Петров сознавал, что он на виду, прикрыться некем и рано или поздно центр предъявит счет. Положение становилось угрожающим. Дополнительным и весьма серьезным фактором, усугублявшим нервозность резидента, стал полный "раздрай" в его отношениях с руководством посольства и частью коллектива, к которому они с Евдокией отнеслись с пренебрежением.
"Кампания против нас в посольстве, сначала развернутая Лифановым, а затем сменившим его Генераловым, довела Володю до отчаяния и изменила всю нашу жизнь", – писала Евдокия Петрова . Но возникла эта кампания не на пустом месте и не только потому, что этого, скажем, захотел посол, а рядовые сотрудники приняли в штыки вновь прибывших. Значительная доля вины лежала на Петровых, которым недоставало такта в отношениях с сослуживцами, умения в чем-то уступать, находить компромиссы. А без этого в столь специфических коллективах, какими являются посольские, выстоять практически немыслимо.
Петровы не стали подлаживаться под коллектив, держались слишком независимо. Пусть остальные подлаживаются под них. Они представляли самое могущественное ведомство в Советском Союзе, мидовским не тягаться с ними! Откуда было знать Владимиру и Евдокии, что все скоро изменится и опрометчивость их поведения станет очевидной. Развитие событий ввергнет резидента в состояние непрекращавшихся стрессов и подтолкнет к принятию рокового решения.
Позже уже не Лифанов, а Генералов дал нелицеприятную характеристику поведения Петровых. Указал, что они запугивали персонал посольства, "ставили себя выше других", "не скрывали характера своей деятельности, чтобы их боялись", разжигали "открытое ведомственное деление и рознь между сотрудниками" . Подобные усилия давали плоды. Третьего секретаря из "ближних" и его супругу боялись, перед ними заискивали, а технические сотрудники (шофер, уборщица), так чуть ли не вытягивались перед ними по стойке "смирно". Тем, кто не поддавался запугиваниям, они открыто угрожали.
Возможно, посол преувеличивал, ведь высказывался он уже после того, как резидент-разведчик превратился в "изменника родины". Но доля правды в его словах, очевидно, имелась.
При первом знакомстве с Лифановым Петров, пожалуй, чересчур прямолинейно информировал его о своих обязанностях в сфере внешней контрразведки. Лифанов не вчера родился и хорошо представлял себе весь спектр деятельности резидентуры, но был шокирован тем, что ему напоминают об этом, да еще так "в лоб".
Лифанов по натуре был человеком добродушным. С подчиненными держался по-отечески, проявлял снисхождение к человеческим слабостям (например, к привычке своего шофера перебирать со спиртным и после этого садиться за руль). Ни с кем вражды не искал, но ожидал, что к нему будут относиться с уважением.
"Ближних" не любил, но что тут необычного? Другие послы тоже не любили и ведомственные счеты не исключали плодотворного сотрудничества. Правда, к органам госбезопасности у Лифанова были личные претензии. В 1938 году арестовали его брата. Хотя выпустили через шесть месяцев, но и за этот срок человека можно изменить до неузнаваемости. А когда Николай Михайлович работал в университете, из арестованных студентов выбили показания о его причастности к деятельности некой троцкистской организации. Лифанову повезло, его не тронули, но потрясение от Большого террора, конечно, осталось.
Петров знал об этих подробностях биографии главы миссии, но это не могло стать непреодолимым препятствием к установлению нормальных рабочих отношений. В конце концов, его жена тоже пострадала от репрессий. Понятно, что "ближние" послу по сути не подчинялись, но принято было соблюдать приличия, то есть, хотя бы видимость подчинения. Петров же слишком подчеркивал свою независимость и не выказывал должного пиетета.
Свой вклад в углубление раскола между ним и Лифановым внесла Евдокия. Она выгодно выделялась на фоне посольских дам, среди которых была и супруга посла. Такого не прощают.
Бялогурский вынес свое впечатление о ней после посещения официального приема в резиденции советского посла по случаю годовщины Октябрьской революции 7 ноября 1951 года:
"Прием у посла проходил в саду. Здесь я освежил мое знакомство с миссис Петровой, с которой я мельком встречался за несколько недель до этого, когда играл на концерте в Канберре. Меня ещё раз поразило то, насколько она выделялась среди жен других советских официальных лиц. Она выглядела оживленной, была со вкусом одета и её непринужденная манера поведения контрастно отличалась от поведения других жен, которые держались скованно, неловко, были одеты в немодные, плохо сидящие платья, а на их лицах не было косметики. Петрова, в отличие от других, была способна принять участие в светской беседе и отличалась общительностью.
Ее нельзя было назвать красивой, но она была, несомненно, привлекательной. Светлые до плеч волосы были хорошо ухожены, а голубые глаза всегда светились улыбкой. Изящного сложения и небольшого роста, она была одной из тех женщин, которые создают вокруг себя атмосферу живого обаяния" .
О Петровой судачили. В отличие от других женщин она не считала каждую копейку, покупала украшения, дорогую одежду и этим приводила в ярость "товарок". Слишком хороша собой, много о себе понимает. Ее находили высокомерной. "С гонором", – шептали жены сотрудников, выжидая удобного момента, чтобы "срезать" резидентшу. Евдокия в отместку характеризовала их как "невероятно скучных, невзрачных и безмозглых". Не делала исключение и для "послицы", которая одевалась "безвкусно, хуже всех в посольстве" .
По миссии поползли слухи, что глава миссии проявляет к Петровой повышенное внимание. Как секретарь она находилась подле него, значит тот не мог не обратить внимание на прелести молодой, эффектно и модно одетой сотрудницы, так рассуждали недоброжелатели и завистники.
Евдокия уверяла (уже после своего бегства), что посол хотел сделать ее своей любовницей, она, мол, отказала, и это спровоцировало "сцену, которую она никогда не забудет" . Насколько это соответствовало действительности, не нам судить. В части, касающейся описания дрязг, склок и интриг в советском посольстве в Канберре, Петровы демонстрировали известную предвзятость. Ради того, чтобы показать царившие в миссии низкие нравы и вызвать к себе сочувствие как к "праведникам", пострадавшим из-за своей принципиальности и высокой морали, они могли в каких-то случаях поступаться истиной.
В реальности низкие нравы торжествовали не без их деятельного участия. Являясь секретарем посла, Петрова могла догадаться, что сплетничать о ней обязательно станут (секретарша и начальник, любимая тема!) и в этой связи лучше вести себя сдержанно и одеваться соответствующим образом. Но Евдокия поступала так, как ей хотелось.
В конечном счете она испортила отношения не только с супругой Николая Михайловича, но и с ним лично. Добилась этого, правда, не на секретарском, а на бухгалтерском посту. Будучи человеком педантичным, следовавшим нормативным предписаниям, Петрова потребовала, чтобы все сотрудники миссии регулярно платили за амортизацию казенной мебели, которой пользовались в своих квартирах. Таково было правило, однако бухгалтера обычно применяли его в отношении рядовых дипломатов и не трогали глав миссий. Петрова поступила иначе и хотя ее поддержал прибывший из Москвы ревизор, отношения с Лифановым были бесповоротно испорчены.
Но этим она настроила против себя всех коллег. Кто хоть раз побывал в советских или российских посольствах, знает, что для сотрудников жизненно важно за командировку скопить как можно больше денег на будущую жизнь в России. Временно оставив низкооплачиваемые должности и дорвавшись до зарплаты в инвалюте, они считают каждый цент (крону, реал, динар и т. д.) и предельно болезненно воспринимают любые посягательства на свои доходы. Хочешь поссориться с загранработником, попроси у него взаймы или заставь раскошелиться другим способом.
6 июня 1952 года в центр ушла телеграмма Лифанова об отсутствии у Евдокии Петровой такта "в отношениях с сотрудниками посольства, включая самого посла", что "наносит ущерб её работе". О содержании депеши резидент и его супруга узнали от Прудникова, начальника референтуры (подразделение, обеспечивавшее шифрпереписку), который поддерживал с ними хорошие отношения. Петровы сами шифровали свои телеграммы, а Прудников отвечал за связь "верхом" по мидовской линии и, нарушая корпоративную солидарность, держал Владимира и Евдокию в курсе телеграмм, которые отправлял или получал посол. Так что они были готовы к реприманду из Москвы и вскоре он последовал. В поступившей из центра шифровке по линии резидента говорилось: "В соответствии с имеющейся информацией товарищ Петрова иногда проявляет отсутствие такта в отношении сослуживцев, включая посла, что не может не сказываться отрицательно на ее работе. В этой связи предлагаем сделать ей соответствующее внушение" .
Сделал Владимир внушение своей жене или нет, мы не знаем. Может, и сделал. Он, между прочим, ругал ее за то, что она нарывается на неприятности и не умеет и не хочет сглаживать острые углы в отношениях с коллегами. Потом даже говорил австралийцам, что все проблемы в посольстве начались из-за "ее острого язычка" .
Евдокия не уступала, не каялась и боевые действия продолжались. На нее нашли роскошный компромат. Заметили, что она поместила под стекло на своем рабочем столе рядом с портретом Сталина фотографию кинозвезды Дины Дурбин. Еще более отвратительным и идеологически оскорбительным явилось соседство портрета вождя всех народов со снимком собаки, игравшей на пианино. Евдокия вырезала его из газеты, ей приглянулась забавная сценка.
Эта недостойная выходка, граничившая с насмешкой над столпом нации, а, значит, с открытым вредительством, рассматривалась на партийном собрании. Протокол направили в Москву. Дусе пришлось писать объяснительную записку в ЦК КПСС. К ней она приложила схему письменного стола (!), чтобы показать, насколько далеко размещались друг от друга портрет Сталина и фотографии музицирующего пса и голливудской дивы.
Следующий удар был направлен непосредственно против Петрова. Все знали о его привязанности к своему псу, эльзаской овчарке Джеку, которого он взял к себе маленьким щенком. Каждое утро он привозил его с собой в посольство. Ему приказали покончить с этой практикой, потому что пес бегал по коридорам и комнатам, мешая дипломатам трудиться. Составили акт о возмутительной привычке резидента, который отослали в центр. Петров на работу Джека больше не брал, пес целыми днями сидел взаперти дома.
Наверное, даже на этой стадии "посольской войны" ситуация могла вернуться в спокойное русло, но для этого хотя бы одна из сторон должна была сделать шаги к примирению. Никто на это не пошел, все стремились оставить последнее слово за собой.
Петров надеялся на то, что в центре не станут делать скоропалительных выводов. В конце концов там привыкли к взаимным упрекам и распрям загранслужб. Тем не менее, лучше было подстраховаться и удобный случай представился.
Многие австралийцы, в том числе иммигранты, отправляли письма своим родственникам и знакомым в Советский Союз через посольство. В обязанности Петрова входила перлюстрация этой корреспонденции для выявления "антисоветчины" и получения информации, которая могла быть полезной в разведывательной деятельности. Однажды он обнаружил письмо, адресованное лично Лифанову. Посла убеждали остаться в Австралии. Аргументация приводилась простая. Здесь к нему хорошо относятся, уважают, надо подумать о будущем своей семьи, жены, сына . Скорее всего, это не было провокацией и писавший исходил из добрых побуждений.