* * *
– "Мама, слушай!"
– "Что?"
– "Музыку!"
– "Где?"
– "По дорожке ушла".
1-го июня 1918 г.
Аля:
"В твоей душе тишина, грустность, строгость, смелость. Ты уме-ешь лазить по таким вершинам, по которым не может пройти ни один человек. В твоей душе – еще ты. Ты иногда в душе наклоняешь голову".
– Ты сожженная какая-то.
– Я никак не могу выдумать тебе подходящего ласкательного слова. Ты на небе была и в другое тело перешла.
* * *
Аля: "У меня тоже есть книга – Толстого Льва: как лев от любви задохся".
* * *
– Вы любите детей? – Нет. – Могла бы прибавить: "не всех, так же, как людей, таких, которые" и т. д. Могла бы – думая об 11-летнем мальчике Османе в Гурзуфе, о "Сердце Аnnе" Бромлей и о себе в детстве – сказать "да". Но зная, как другие говорят это "да" – определенно говорю: "нет".
* * *
Куда пропадает Алина прекрасная душа, когда она бегает по двору с палкой, крича: Ва-ва-ва-ва-ва!
* * *
Почему я люблю веселящихся собак и НЕ ЛЮБЛЮ (не выношу) веселящихся детей?
* * *
Детское веселье – не звериное. Душа у животного – подарок, от ребенка (человека) я ее требую и, когда не получаю, ненавижу ребенка.
* * *
Люблю (выношу) зверя в ребенке – в прыжках, движениях, криках, но когда этот зверь переходит в область слова (что уже нелепо, ибо зверь бессловесен) – получается глупость, идиотизм, отвращение.
* * *
Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю, чувствуя отвращение, чуждость, никак не могу любить.
* * *
Аля принесла цветы Лиле. Узнаю случайно. – С 10 ч. утра до 2 ч. Аля обратилась ко мне всего один раз: "Мама, можно" и т. д. Когда она с детьми, она меня определенно забывает. Только к вечеру, когда закат: "Марина! Какое красивое небо!".
* * *
Дети глупы, как птицы. Душа в ребенке постоянно присутствует, очевидно, только с пробуждением пола.
Птички, цветочки, росинки, соринки, – я оглушена этой невинностью.
* * *
"Взрослые не понимают детей". Да, но как дети не понимают взрослых! И зачем они вместе?!
* * *
Аля (5 л. 9 мес.) с др<угими> детьми абсолютно банальна <над строкой: ничтожна>: повторяет – с наслаждением – чужие глупости, гоняет кур. Где она дома: в своей гениальности <над строкой: вселенскости> (со мной) или здесь?
* * *
В детстве я всегда рвалась от детей к взрослым, 4 л. от игр к книгам. Не любила – стеснялась и презирала – кукол. Единств<енная> игра, к<отор>ую я любила: aux barres, {бег наперегонки} 11 л., в Лозанне – за то, что две партии <под строкой: два стана> и героизм.
4-го июля 1918 г.
Аля: – "М<арина>! Что такое – бездна?"
Я: – "Без дна".
Аля: – "Значит, небо – единственная бездна, потому что только оно одно и есть – без дна".
* * *
– "Марина! Я тебя люблю, а папу жалею. Когда я жалею, я чувствую какое-то загорание, а когда люблю – огонь".
* * *
– "Марина! Неужели ты все эти стихи написала? Мне даже не верится – так прекрасно!"
* * *
Аля напоминает Поля Домби и маленького лорда Фаунтельроя <фаунтлероя>,– так же как внешне она, с первого года своей жизни, определенно английский ребенок.
В литературе есть мальчики, ее напоминающие. Девочек таких – нет.
* * *
Аля, на улице:
– "Я чувствую себя немного офицером, точно в жилах моих течет военная кровь".
* * *
Аля, 27-го апреля 1919 г.
– "Я хочу посадить Вас на престол Любви, Жалости, Справедливости."
Перед сном:
– "Вы скоро будете под пологом предсказаний!"
* * *
Алина игра в суп.
– "Ну, Марина, последний кусок картошки, – сейчас Россия будет спасена!"
(Картошка и вообще всё, что плавало в супе – б<ольшеви>ки.)
МАЙ 1919 г.
12 мая, ст. ст
Аля, просыпаясь:
– "Марина! Мне снилось: ненадежный женский голос!"
* * *
– "Марина, какой у меня сейчас ржавый голос!" (немножко хриплый со сна.)
– "Марина! Чортова дюжина – 13, человеческая – 12, а ангельская?"
* * *
Аля – в Духов день – на Воробьевых горах:
– "Марина! Балерина должна быть всю жизнь в восторге и в свободе. Мне кажется: танцовщица от счастья, а не от учености.
* * *
– "Марина! Не правда-ли, всё лето – нежность? Но не от слабости, а от силы."
В первый раз в жизни я каталась на каруселях 11?ти лет, в Лозанне, второй – третьего дня, на Воробьевых горах, в Духов день, 26 лет, с 6 летней Алей. Между этими двумя каруселями – Жизнь.
* * *
Москва, – кажется 10-го ноября 1919 г.
Аля закрыла Ирину с головой одеялом и – внезапно:
– "Марина! – Глядите! Беснующаяся пирамида!"
* * *
– "Марина, Вы "еврей" переправляете на "жид", как другие "жид" на "еврей".
* * *
– "Марина! – Сколько людей – с такими прекрасными фамилиями я не знала! Напр<имер>: Джунковский!"
– "Это бывший московский генерал-губернатор (?), Алечка!"
– "А-а! Я знаю – губернатор. Это в Дон-Кихоте – губернатор!" (Бедный Д<жунков>ский!)
* * *
– "Я люблю папу, Вас и Музыку".
* * *
Про индийский храм на картинке:
– "О Марина! Какая роскошная тюрьма души!"
* * *
– "Ведь хуже – деньги, проживешь их! А как можно Музыку прожить?"
(Пауза.)
…"Пережить – как?"
* * *
Я рассказываю:
– "Понимаешь, такая старая, старинная, совсем не смешная. Иссохший цветок, – роза! – Огненные глаза, гордый подъем головы, бывшая жестокая красавица. И всё осталось, – только вот-вот рассыплется… Розовое платье, пышное, страшное, п<отому> ч<то> ей 70 лет, розовый "чепец парадный", крохотные туфельки. Под ногами пышная шелковая подушка, – розовая, конечно – тяжелый, тусклый, скрипучий шелк… – И вот, под удар часов, является к ней жених ее внучки. Он немножко опоздал. Он элегантный, галантный, стройный камзол, шпага…"
– "О, Марина! – Смерть или Казанова!"
* * *
– "Алечка, какое должно быть последнее слово в "Бабушке"? Ее последнее слово, – вздох скорее! – с к<отор>ым она умирает?"
– "Конечно – Любовь!"
– "Верно, верно, совершенно верно, только я подумала: Амур".
* * *
Объясняю ей понятие и воплощение:
– Любовь – понятие. Амур – воплощение. Понятие – общее, безграничное, воплощение – острие, вверх! – всё в одной точке. – Понимаешь?"
– "О, Марина, я поняла!"
– "Тогда, скажи мне пример!"
– "Я боюсь, что это будет неверно. Оба слишком воздушны".
– "Ну, ничего, ничего, говори. Если неверно, я скажу".
– "Музыка – понятие, Голос – воплощение".
(Пауза.)
– "И еще: Доблесть – понятие, Подвиг – воплощение. – Марина, как странно! – Подвиг – понятие, Герой – воплощение".
* * *
– "Аля, как ты себя чувствуешь?"
– "Я чувствую себя так, точно у Вас жар".
* * *
– "Аля! Какая прекрасная вещь – сон!"
– "Да, Марина, – и еще: Бал!"
* * *
– "Аля! Моя мать всегда мечтала умереть внезапно: идти по улице и – вдруг – со строющегося дома – камень на голову – готово!"
* * *
Аля, чуть позабавленно:
– "Нет, Марина, мне это не особенно нравится. – Уж лучше: всё здание!"
* * *
Аля, перед сном:
– "Марина! Желаю Вам всего лучшего, что есть на свете. – Может быть: что еще есть на свете"…
(Цитирую Бэкфорда:)
– "Я ложусь спать только для того, чтобы видеть во сне то, что мне необходимо". – Как тебе это нравится, Аля?"
– "О Марина! Да ведь это – Вы, Ваше!"
* * *
Ах, несмотря на гаданья друзей,
Будущее непроглядно!
– В платьице твой вероломный Тезей,
Маленькая Ариадна!
МЦ
Коктебель. 5-го мая 1913 г., воскресенье. (День нашей встречи с Сережей. – Коктебель, 5-го мая 1911 г., – 2 года!)
Ревность. – С этого чуждого и прекрасного слова я начинаю эту тетрадь.
Сейчас Лиля – или Аля – или я сама – довела себя почти до слез.
– Аля! Тебе один год, мне – двадцать один.
Ты все время повторяешь: "Лиля, Лиля, Лиля", даже сейчас, когда я пишу.
Я этим оскорблена в своей гордости, я забываю, что ты еще не знаешь и еще долго не будешь знать, – кто я. Я молчу, я даже не смотрю на тебя и чувствую, что в первый раз – ревную.
Это – смесь гордости, оскорбленного самолюбия, горечи, мнимого безразличия и глубочайшего возмущения.
– Чтобы понять всю необычайность для меня этого чувства, нужно было бы знать меня – лично – до 30-го сентября 1913 г.
Ялта, 30-го сентября 1913 г., понедельник
Аля – Ариадна Эфрон – родилась 5-го сентября 1912 г. в половину шестого утра, под звон колоколов.
Девочка! – Царица бала,
Или схимница, – Бог весть!
– Сколько времени? – Светало.
Кто-то мне ответил: – Шесть.
Чтобы тихая в печали,
Чтобы нежная росла, -
Девочку мою встречали
Ранние колокола.
Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые ("Ну, Катя, ну. Маша, – это я понимаю! А зачем Ариадна?"), друзьям, которые находят, что это "салонно".
Семи лет от роду я написала драму, где героиню звали Антрилией.
– От Антрилии до Ариадны, – Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью. – Ариадна. – Ведь это ответственно! – Именно потому.
Алиной главной, настоящей и последней кормилицей (у нее их было пять) – была Груша, 20-тилетняя красивая крестьянка Рязанской губ<ернии>, замужняя, разошедшаяся с мужем.
Круглое лицо, ослепительные сияющие зеленые деревенские глаза, прямой нос, сверкающая улыбка, золотистые две косы, – веселье, задор, лукавство, – Ева!
И безумная, бессмысленная, безудержная – первородная – ложь.
Обокрав весной весь дом и оставленная мной в кормилицах, она, приехав в Коктебель – было очень холодно, безумные ветра, начало весны, – она писала домой родителям:
"Дорогие мои родители! И куда меня завезли! Кормлю ребенка, а сама нож держу. Здесь все с ножами. На берегу моря сидят разные народы: турки, татары, магры" (очевидно, смесь негра и мавра!).
– Барыня, какие еще народы бывают?
– Французы, Груша!
"…турки, татары, магры и французы и пьют кофий. А сами нож держат. Виноград поспел, – сладкий. Вчера я была в Старом Иерусалиме, поклонялась гробу Господню…"
– Груша, зачем вы все это пишете?
– А чтобы жалели, барыня, и завидовали!
В Коктебеле ее все любили. Она работала, как вол, веселилась, как целый табун. Знала все старинные песни, – свадебные, хороводные, заупокойные. Чудно танцевала русскую. По вечерам она – без стыда и совести – врывалась на длинную террасу, где все сидели за чаем – человек тридцать – и всплескивая руками, притоптывая ногами, визжа, причитая, кланяясь в пояс, "величала" – кого ей вздумается.
– И Максимилиана – свет – Александровича и невесту его – которую не знаю…
И еще:
Розан мой алый,
Виноград зеленый!
Алю она страшно любила и так как была подла и ревнива, писала домой: "А девочка барыню совсем не признает, отворачивается, меня зовет "мама". – Явная ложь, ибо Аля меня знала и любила.
Аля в то время была Wunderkind’ом по уму, красоте глаз и весу. Все восхищались и завидовали. Один господин, увидев нас вместе: прекрасного Сережу, молодую меня, похожую на мальчика, красавицу Грушу и красавицу Алю, воскликнул:
– Целый цветник! -
Мне, когда родилась Аля, не было 20-ти, Сереже – 19-ти. С Алей вместе подрастал котенок – серый, дымчатый – Кусака. Рос он у меня за матроской и в Алиной кровати. Груша отцеживала ему своего молока, и вырос он почти человеком. Это была моя великая кошачья любовь.
Его шкурка до сих пор висит у меня на стене – ковриком.
Макс Волошин о Груше и Але сказал однажды так:
– У нее пьяное молоко, и Аля навсегда будет пьяной.
Груша ушла от меня, когда Але был год. Ее выслала из Ялты полиция – ждали Царя и очищали Ялту от подозрительных личностей, а у Груши оказался подчищенный паспорт. Она вместо фамилии мужа, которого ненавидела, поставила свою, девичью.
Приехав в Москву, она заходила ко всем моим коктебельским знакомым и выпрашивала – от моего имени – деньги.
Потом я потеряла ее след.
* * *
Написано мая 1918 г., Москва
ВЫПИСКИ ИЗ ДНЕВНИКА
Москва, 4-го декабря 1912 г., вторник.
Завтра Але 3 месяца. У нее огромные светло-голубые глаза, темно-русые ресницы и светлые брови, маленький нос, – большое расстояние между ртом и носом, – рот, опущенный книзу, очень вырезанный; четырехугольный, крутой, нависающий лоб, большие, слегка оттопыренные уши; длинная шея (у таких маленьких это – редкость); очень большие руки с длинными пальцами, длинные и узкие ноги. Вся она длинная и скорей худенькая, – tiree en longueur.
Живая, подвижная, ненавидит лежать, все время сама приподнимается, замечает присутствие человека, спит мало.
Родилась она 9-ти без четверти – фунта. 12-ти недель она весила – 13 1/2 ф<унтов>.
Москва, 11-го декабря 1912 г., вторник.
Вчера Л<еня> Ц<ирес>, впервые видевший Алю, воскликнул; "Господи, да какие у нее огромные глаза! Я никогда не видел таких у маленьких детей!"
– Ура, Аля! Значит глаза – Сережины.
Москва, 12-го декабря 1912 г., среда.
Пра сегодня в первый раз видела Ариадну. "Верно, огромные у нее будут глаза!"
– Конечно, огромные!
Говорю заранее: у нее будут серые глаза и черные волосы.
Москва, 19-го дек<абря>
У Али за последнее время очень выросли волосы. На голове уже целая легкая шерстка.
Завтра у нас крестины.
Крестной матерью Али была Елена Оттобальдовна Волошина – Пра. Крестным отцом – мой отец, И. В. Цветаев.
Пра по случаю крестин оделась по-женски, т. е. заменила шаровары – юбкой. Но шитый золотом белый кафтан остался, осталась и великолепная, напоминающая Гёте, огромная голова. Мой отец был явно смущен. Пра – как всегда – сияла решимостью, я – как всегда – безумно боялась предстоящего торжества и благословляла небо за то, что матери на крестинах не присутствуют. Священник говорил потом Вере:
– Мать по лестницам бегает, волосa короткие, – как мальчик, а крестная мать и вовсе мужчина…
Я забыла сказать, что Аля первый год своей жизни провела на Б<ольшой> Полянке, в М<алом> Екатерининском пер<еулке>, в собственном доме, – купеческом, с мезонином, залой с аркой, садиком, мохнатым-лохматым двором и таким же мохнатым-лохматым дворовым псом, похожим на льва – Османом. Дом мы с С<ережей> купили за 18 1/2 тысяч. Османа – в придачу – за 3 р<убля>.
Эта пометка относится к маю 1918 г.
Феодосия, 12-го ноября 1913 г., вторник.
Але 5-го исполнилось 1 г<од> 2 мес<яца>.
Ее слова:
ко – кот (раньше – ки)
тетя Вава – Ваня
куда – куда
где, Лоля
мама
няня
папа
пa – упала
кa – каша
кука – кукла
нам, нa – нa
Аля
мням-ням
ми-и – милый.
Всего пока 16 сознательных слов. Изредка говорит еще "yва" – лёва.
У нее сейчас 11 зубов.
Она ходит одна. Побаивается, прижимает к груди обе руки. Ходит быстро, но не твердо.
В Сережиной комнате есть арка с выступами, на одном из которых сидит большой – синий с желтым – лев.
Аля проходит, держа в руке другого льва – из целлулоида.
– Аля, положи лёву к лёве! -
Она кладет маленького между лап большого и на обратном пути вновь берет его.
– Аля, дай лёву папе.
Она подходит к С<ереже> и протягивает ему льва.
– Папа! Папа! Нa!
– Аля, куку!
– Куку!
– Кто это сделал? Аля?
– Аля!
– Аля, дай ручку!
Дает, лукаво спрятав ее сначала за спину. Это у нее старая привычка, – еще с Коктебеля.
Она прекрасно узнает голоса и очаровательно произносит: "мама", – то ласково, то требовательно до оглушительности. При слове "нельзя" свирепеет мгновенно, испуская злобный, довольно отвратительный звук, – нечто среднее между "э" и "а" – вроде французского "in".
Уже произносит букву "р", – не в словах, а в отдельных звуках.
Еще одна милая недавняя привычка.
С<ережа> все гладит меня по голове, повторяя:
– Мама, это мама! Милая мама, милая, милая. Аля, погладь!
И вот недавно Аля сама начала гладить меня по волосам, приговаривая:
– Ми! Ми! – т. е. "милая, милая".
Теперь она так гладит всех – и С<ережу>, и Волчка, и Кусаку, и няню – всех, кроме Аси, которую она злобно бьет по шляпе.
Меня она любит больше всех. Стоит мне только показаться, как она протягивает мне из кроватки обе лапы с криком: "нa!"
От меня идет только к Сереже, к няне – с злобным криком.
* * *
Ни разу – о детях. Если С<ережи> нет, нет и меня, значит, нет и их. Аля без меня жить не будет, не захочет, не сможет. Как я без С<ережи>.