В. Плучек поставил "Ревизора" не как привычную для того времени социально-бытовую комедию о нравах уездного города, а шире - в спектакле звучала гоголевская тема неизбежности расплаты людей за неправедные дела. И Папанов прекрасно исполнил роль городничего, освободив образ своего героя от штампов, свойственных массе других постановок.
В. Плучек: "Как режиссер я бываю настойчив в жестком рисунке мизансцен, строя спектакль от события к событию и актера от поступка к поступку. Так ставил я и начальную сцену "Ревизора" - чтение городничим письма. Внезапно на репетиции Анатолий Дмитриевич в образе городничего вскочил, разметал все на своем пути и ушел со сцены. Затем вернулся, относительно успокоившись, еще раз подозрительно огляделся и только тогда начал читать письмо. Было очевидно: Антону Антоновичу Сквозник-Дмухановскому всюду мерещились враги. Так актер воплотил режиссерский тезис о всевластии страха над Россией. Ему захотелось появляться в этой сцене без мундира, в ночной рубашке, наскоро заправленной в брюки.
Он жадно отбирал из жизни наблюденное и пережитое, импровизировал… Будучи человеком волевым, Папанов однажды и навсегда завязал с употреблением спиртного - за праздничным столом неумолимо наливал себе "Нарзан" вместо водки. Таким образом, в дни работы над ролью городничего у него была обостренная "эмоциональная память" на похмельное состояние. И он выводил на сцену своего персонажа после трудной ночи, с перепоя, с тяжелой головой. А тут - это письмо с предупреждением о грядущем ревизоре! И жуткий сон с двумя крысами. У Гоголя сказано, что эти крысы были неестественной величины, и все мы привыкли представлять себе этаких крыс величиной со слона. А папановский городничий показывал двумя перстами крохотных, с птичку колибри, зверьков, клопово-мелких. "Неестественная величина" крыс обретала жуткую форму ужасов Кафки, мистическую силу, увиденную как бы с другой стороны. Вот оно - особое свойство большого художника: властно сохранить право на свое собственное видение явлений жизни".
Очень интересно было играть Юсова в "Доходном месте" А. Н. Островского (этот спектакль поставил в нашем театре Марк Захаров, настоявший, кстати, на моей игре без грима), Фамусова в "Горе от ума".
Придуманный Плучеком Фамусов не выглядел простоватым московским барином. Это был надменный аристократ с гордой осанкой и прекрасными манерами - человек отнюдь не заурядный.
Эта роль была замечательно сыграна Папановым, который сумел перевоплотиться в настоящего дворянина и совершенно изменить свою речь, сделав ее изысканной.
Самой сложной в моем репертуаре была, пожалуй, роль генерала Хлудова из булгаковского "Бега". Как сыграть его, человека умного, противоречивого и одновременно страшного? К тому же он офицер высшего ранга, это особая "порода"… Хлудов представлялся мне человеком больным - физически и морально, и уже за два дня до спектакля я старался мало есть, чтобы прийти к определенному физическому состоянию. Говорю не жалуясь - это требование профессии, а такие роли, как Хлудов, требуют роста над самим собой, своими прежними умениями.
Критики высоко оценили работу Папанова в "Беге". Актер поставил себе новую планку и взял ее, открыл совершенно новые для себя средства актерского мастерства. Душевное состояние Папанова-Хлудова постоянно менялось на глазах зрителей, отражая внутренние метания героя.
Конечно, играл я в своем театре и комедийные роли (многие из них я очень люблю - например, Шубина в "Маленьких комедиях большого дома"), участвовал в водевилях - настоящих, с танцами и пением куплетов - например, сыграл Клавдия Сенежина в "Последнем параде" А. Штейна. Но все же из плена комедии я, к счастью, стал вырываться. В кино появился Серпилин, потом Иванов в "Нашем доме" и Дубинский в "Белорусском вокзале".
Я очень люблю драматургию А. П. Чехова, в институте играл доктора Астрова. И вот мне посчастливилось сняться у замечательного И. Хейфица в фильме "В городе С." (по повести "Ионыч") и сыграть Гаева в "Вишневом саде".
Очень дорога для меня и интересна роль Судакова в пьесе В. Розова "Гнездо глухаря". Судаков - человек незаурядный; он занимает очень ответственный пост. Но он из тех людей, которые, достигнув важного поста, забывают о тех, о которых они, казалось бы, и призваны заботиться, о тех, кто их на это место поставил. Судаков в нашем спектакле не сделан плохим человеком. Это было бы слишком плоско. Да и Чехов говорил, что нет совсем плохих или совсем хороших людей, есть люди, в которых больше плохого или больше хорошего. Вот и мой Судаков хороший, в общем, человек. Но он не может противостоять каким-то явлениям жизни, которые топят и засасывают его как личность. Он слабый человек, закрывает глаза и уши на то, что должно его тревожить. Одним словом, глухарь. Есть в нем много нелепого, суетного. И все-таки он заслуживает и сочувствия.
Этот спектакль идет с большим успехом. И неудивительно. Очень важные социальные проблемы он поднимает. И пьеса талантливо написана. Каждая реплика в ней, как говорится, поджарена. И роли прекрасные. Хорошая драматургия - это праздник для актера…
Но хочу сказать вот о чем. Я уже упоминал о том, что почти до сорока лет играл небольшие, даже незначительные роли в театре. Так как-то уж сложилось - долго не находилась своя стезя, свои герои. Мой творческий потенциал перекипал, не находя выхода… Чувствовал я себя хоть и не ущербным, но "маленьким" актером. И на моей личной жизни профессиональные проблемы, конечно, сказывались: мы с женой долго жили в стесненных условиях, дочь наша появилась на свет позже, чем хотелось бы, - в 1954 году, а поженились мы в 1945-м, и долго были счастливыми владельцами всего одной раскладушки. А потом наступила полоса крупных работ, увлекательных открытий. Хорош бы я был, если бы пришел к этому времени с комплексом духовной неполноценности! Как важно уметь ждать… И как я благодарен моей супруге, Надежде Юрьевне Каратаевой, за то, что она всегда верила в меня и поддерживала. А ведь могла - и справедливо! - жаловаться. Мы жили непросто, долго откладывали появление нашей дочери на свет. Да и не самым лучшим мужем был я в пору ожиданий своей настоящей роли… Спасибо, что моя мать все понимала и во многом способствовала укреплению нашей семьи, она полюбила Надю, поддерживала ее.
В ту пору, когда играть приходилось в основном эпизодические роли, от ощущения невостребованности появилась в жизни артиста опасная страсть - алкоголь. К счастью, Папанову хватило характера, а его близким людям - мудрости, чтобы эту страсть преодолеть. Потом пришли настоящие роли, и Папанов дал зарок покончить с этим врагом своей семьи и творчества. Остались только воспоминания коллег о курьезных похождениях артиста и его друга - Е. Весника.
Проработав много лет в театре, я по-прежнему ужасно волнуюсь перед премьерой. Только отыграв несколько спектаклей, чувствую, что обретаю почву под ногами… К сожалению, критики у нас любят ходить на первые спектакли.
В. Васильева: "Такой внешне уверенный в себе, он волновался в работе так, что порой страшно за него становилось. Успехи давались ему нелегко, всегда путем огромного преодоления, огромной работы, которая, похоже, была нередко и мучительной".
В. Плучек: "Странно: признанный, любимый, мастеровитый, Папанов почти всегда проваливал премьеры. Он волновался, как ученик. Белели губы, дрожали руки, выступал холодный пот. Он, как ребенок, испытывал страх перед премьерой. И любил повторять: "У меня пульс, как у космонавта перед полетом в космос".
Последующие спектакли играл блестяще - все репетиционные находки возвращались. Но критики завели привычку приходить именно на премьеры и обделяли себя тем, что видели не того Папанова.
Он боялся премьер, потому что были в нем и какое-то девственное целомудрие в отношении к искусству, и неслыханная ответственность перед самим фактом выхода на сцену. Спектакль был для Анатолия Дмитриевича священной акцией, актерской и человеческой. В напряженные дни премьер он бывал груб, раздражителен. Назавтра извинялся, как никто другой…"
Конечно, не все было гладко у меня в родном театре, разные бывали времена - счастливые и менее успешные, случались и разочарования. Доводилось играть в спектаклях, в которых участвовать не хотелось бы - репертуар наш состоял не сплошь из шедевров, а именно хороший драматургический материал является основой успеха. Играя в плохой, проходной пьесе, написанной на злобу дня, актер волей-неволей разменивается, а мне случалось это делать, мы, актеры, не всегда сами себе хозяева, да и режиссер тоже. Приходилось подчиняться не только художественным соображениям. Далеко не все, о чем я мечтал, мне довелось сыграть. Но я благодарен и Театру Сатиры, и Валентину Николаевичу Плучеку за то, что удалось. Ведь сколько интереснейших спектаклей поставлено, сколько сыграно - я рассказал здесь не обо всем…
Мне предлагали перейти в другие театры, но я, наверное, консервативный человек, а с Театром Сатиры у меня так много связано, ведь я работаю здесь несколько десятилетий…
В. Золотухин: "Во мне вызывало уважение его отношение к режиссерам, с которыми он работал, особенно - к Валентину Николаевичу Плучеку. Мы, актеры, грешим слабостью то превозносить до небес, то ругать режиссеров. Анатолий Дмитриевич вспоминал только добрые поступки и лучшие стороны характера своего главного режиссера. И это удерживало его от перехода в другой театр. А соблазн был велик. Папанова не однажды приглашали в МХАТ. Узнав о приходе туда Андрея Алексеевича Попова, он, было, дрогнул: много говорил об интересных для себя перспективах работы в Московском Художественном. Но так и не пошел, хотя все последующие годы пристально следил за судьбами и творчеством А. А. Попова и И. М. Смоктуновского…"
В. Андреев: "Во всем, к чему он прикасался, была надежность. Перейдя на работу в Малый театр, я пригласил Папанова побеседовать о возможности и его перехода на старейшую московскую сцену. Мне было известно, что его что-то не устраивало в Театре Сатиры, которому он отдавал всего себя.
- Не пора ли тебе, такому мастеру, выйти на старейшую русскую сцену? - спросил я без обиняков. - Здесь и "Горе от ума", и "Ревизор" - твой репертуар…
- Поздно мне, Володя, - сказал он тихо и серьезно.
- Ничего не поздно! Ты же моложе многих молодых! Приходи всей семьей: у тебя же и Надя хорошая актриса, и Лена. Лена к тому же - моя ученица.
Он не пошел. Не предал своего театра. Бывало ведь, и поругивал его, и обижался. Но предать не мог".
Анатолий Дмитриевич оставил по себе в театре самую хорошую память. И как необыкновенно одаренный актер с богатой сценической палитрой. И как чрезвычайно остроумный человек с особенным, только ему присущим чувством юмора - об этом существует множество рассказов его коллег. Было у него еще одно нечастое, но замечательное свойство. "Те, кого мы называем "техническим персоналом театра", - вспоминает Н. Ю. Каратаева, - для Анатолия Дмитриевича были равными коллегами, творческими людьми. И они платили ему любовью и признательностью. Говорили: "У нас, Анатолий Дмитриевич, молодые актеры все снимут с себя, комком бросят и убегут, а вы костюм расправите, повесите и только тогда уходите из гримуборной!""
Да, наверное, артисту такого высокого уровня было тесно в пределах одного театра и режиссуры одного - бесспорно, талантливого - мастера. "Он страдал в рамках одного театра, - вспоминает Н. Ю. Каратаева. - С одной стороны, Плучек давал ему интересные роли, с другой - репертуар нашего театра был ему тесен. Анатолию Дмитриевичу хотелось сыграть короля Лира - ему казалось, что он смог бы, - и какую-нибудь драматическую роль из русской классики. Несколько десятилетий проработав в Театре Сатиры, он заранее знал, как Плучек будет репетировать, что скажет… Но уйти не захотел".
Папанов никогда не участвовал в разного рода интригах, ни с кем не дружил "против кого-нибудь". Легкий в общении, простой, сердечный, деликатный, он отстранялся от всего этого, даже когда дело касалось непосредственно интересов его самого или Надежды Юрьевны (она вспоминала, что он не повлиял на получение ею желанной роли, когда мог, - не в его характере это было). Переход в другой театр страшил его, возможно, как раз трудностями закулисной жизни… Так или иначе, Театр Сатиры был после Клайпеды единственным в его жизни.
Однажды я приплыл в кино…
Я считал себя некинематографичным и о съемках в кино даже думать перестал - меня приглашали на пробы, но не утверждали. Тогда я решил прекратить все попытки стать киноактером. И только спустя годы меня нашел мой "киноотец" Эльдар Рязанов. Неделю он буквально за мной ходил по пятам, уговаривал сниматься. А у меня в это время был большой театральный успех - я сыграл Боксера в "Дамокловом мече" Назыма Хикмета и отказывался. Но Эльдар Александрович все же меня убедил. Так роль, а вернее, четыре роли сразу, в комедии "Человек ниоткуда" стали моим дебютом в кино.
Театр сделал меня актером, он дал мне все, что я имею. Я считаю, что молодой актер, пришедший в кино в обход театра, потерял многое. Начинать в кино без сценического опыта - все равно что лезть в воду, не зная броду. Так что я никогда не жалел о том, что поздно пришел в кино. Хотя, если быть точным, в кино в самый-самый первый раз я не пришел, а приплыл! Еще мальчишкой.
Жили мы в Малых Кочках, река Москва под боком была. Так вот, однажды я вошел в реку и, высоко держа в руке штаны, поплыл на противоположный берег - там снимали кино. Выбравшись, я предъявил ассистенту справку, в которой было написано, что моя мама не возражает против моего участия в съемках. Так я попал в массовку фильма "Подкидыш", где Фаина Георгиевна Раневская произносила свою бессмертную фразу: "Муля, не нервируй меня!". Я, кстати, сказал эту фразу контролеру, когда тот потребовал штраф за безбилетный проезд. А было вот как: ассистент велел мне и еще двум мальчишкам из массовки забраться в вагон и ждать, там сцену должны были снимать. Ассистент пошел за оператором, а поезд двинулся в другом направлении. Тут и случился контролер; первый гонорар в аккурат и пошел на штраф. Должен заметить, что очень было обидно страдать без вины. Но я уже очень любил кино… Мне было тогда шестнадцать лет. И вот кто-то из друзей разузнал, что студии для массовых сцен требуются ребята вроде нас. "Мосфильм" находился на другой от Лужников стороне реки Москвы. До ближайшего моста целый час ходьбы. Вот и приходилось нам добираться, так сказать, до подмостков искусства вплавь. Правда, решались на такое не все. Только самые настырные.
Был я и солдатом в "Суворове", и крестьянским мальчиком в "Минине и Пожарском", снимался в фильмах "Ленин в Октябре" и "Ленин в 1918 году", изображал матроса, рабочего. Стрелял, прыгал, плавал, штурмовал…
А потом, будучи взрослым, уже давно работая в театре, в кино долго не снимался. Однажды сыграл эпизодическую роль адъютанта в фильме "Композитор Глинка". Почему режиссер Александров тогда обратил на меня внимание - не знаю. До этого в кино не пробовали ни разу. Потом снова был долгий перерыв - до приглашения Эльдара Рязанова.
Э. Рязанов: "Папанов называет меня своим "крестным отцом" в кинематографе, ссылается на кинодебют в главной роли в фильме "Человек ниоткуда". И при этом скрывает, что попытка его "крещения" была предпринята мной много раньше. Я терпел, терпел, но больше терпеть такую несправедливость не стану. Так вот, пробовал я Папанова еще на роль Огурцова в "Карнавальной ночи". Анатолий Дмитриевич был тогда мало кому известным артистом Театра Сатиры.
Что он творил на кинопробе! Наигрывал "на три зарплаты"! Он еще не чувствовал кинематографа, того… ну, коэффициента, что ли, который допустим в кино. Смотрел я тогда на Папанова, смотрел и… стал снимать Ильинского.
За три последующих года Папанова пробовали в кино еще раз десять. Пробовали и не снимали. Я бы на его месте озверел… Во всяком случае, когда я пригласил его сниматься в картине "Человек ниоткуда", Папанов категорически отказался. Я почти насильно заталкивал его в павильон на кинопробы…"
Я снялся в четырех ролях - в титрах они назывались "Крохалев и другие" (впрочем, в театре мне случалось исполнять две, а то и три роли в одном спектакле, многократно переодеваясь и перегримировываясь. Например, в обозрении "Где эта улица, где этот дом" я играл заведующего гаражом, хориста оперы, да и еще лаял за кулисами за невидимую собаку; несколько ролей было у меня и в спектаклях "Клоп", "Мистерия-буфф", "Лев Гурыч Синичкин"). В первой новелле фильма я играл Крохалева - начальника экспедиции, разыскивающей снежного человека - этакого преуспевающего и тепло обосновавшегося в жизни ученого, скептически относящегося к энтузиазму своего молодого коллеги Поражаева (роль бескорыстно преданного науке молодого человека замечательно играл Юрий Яковлев). Экранные "родственники" Крохалева - зазнавшийся Чемпион и Актер театра "Трагикомедии". Но, пожалуй, самой интересной была роль очень колоритного Вождя людоедского племени тапи…
"В этом эпизоде, - вспоминает М. Линецкая, - театральная природа игры Папанова обернулась кинематографической комедийностью напористо и ярко. В дымном сиянии костров под грохот там-тама и вой музыки вождь племени восседал и правил. Он весь лоснился и сиял - глазами, щеками, зубами, предвкушая лакомство человечиной. Он держал между пальцами сигару размером с дирижабль. Все у него было преувеличенным - и шкура диковинного зверя, слегка прикрывавшая чудовищно мускулистое тело, и ожерелье из зубов с черепом посередине, и смех, оглушительными раскатами уходящий в ущелье, - он долго там грохотал, перекликаясь с эхом…"
Фильм этот быстро сошел с экранов, критикой был признан не самым удачным (мою работу, правда, одобрили), но эти съемки были огромной радостью для меня. Сценарий Л. Зорина, молодой интересный режиссер Эльдар Рязанов, встреча на съемочной площадке с Ю. Яковлевым и С. Юрским - да к тому же первая моя серьезная работа в кино!
Э. Рязанов: "Мы поняли друг друга. Началось содружество. После "Человека ниоткуда" снял его в короткометражной ленте "Совершенно серьезно". Его и Сергея Николаевича Филиппова. Это была прекрасная пара. Потом снял Папанова в картине "Дайте жалобную книгу". И наконец, в "Берегись автомобиля"".
Конечно, своим приходом в кино я обязан Эльдару Рязанову. Очень интересной для меня была роль Сокола-Кружкина в комедии "Берегись автомобиля", вроде бы и комическая, но и глубокая - на словах идейный, честный человек, а на деле - жулик, спекулянт, умелый демагог… Было где развернуться фантазии - придумать облик его, например повязанная носовым платком голова и галифе, заправленные в носки; его черты, манеры, грубые интонации и лошадиный смех.