Текст заметки был подробно проанализирован Лигачевым. При этом он заявил о том, что публикация - ошибка газеты. Она возникла не случайно, ибо такова линия газеты, это чувствуется и по другим публикациям, и, как ему стало известно, заметка появилась, несмотря на то, что редактор газеты Егор Яковлев был предупрежден о нецелесообразности такой публикации.
Но тут же встал Егор Яковлев и отверг такое утверждение. Он заявил, что действительно был звонок от работников идеологического отдела ЦК с предупреждением о нецелесообразности публикации, но после этого он, главный редактор, связался с Александром Николаевичем Яковлевым, тоже членом Политбюро, и публикация заметки была разрешена.
Лигачев тут же заметил, что это неправда, Яковлев не мог давать такое согласие. Вопрос отношения средств массовой информации к кончине Виктора Некрасова накануне обсуждался в Политбюро, было принято единодушное решение "отмолчаться" по этому поводу, и Яковлев не высказал там иной точки зрения.
Однако главный редактор под честное слово снова подтвердил участие Яковлева в согласовании публикации. На это Лигачев в довольно жесткой форме заявил: "Ну что ж, тогда это личное дело товарища Яковлева. А я вам делаю замечание и предупреждение от имени Политбюро. Другие члены Политбюро имеют такую же, как у меня, точку зрения".
Нам, может быть впервые, тогда стало ясно, что между двумя лидерами перестройки, Лигачевым и Яковлевым, возникли, нарастали, обострялись противоречия, которые рано или поздно могли привести к полному разрыву отношений. И если Александр Яковлев позволил себе занять такую откровенную, обнаженную позицию, значит, он мог это сделать, только рассчитывая на поддержку Горбачева.
Противостояние нарастало. Порой доходило до абсурда. На одном совещании слышишь одно, на другом - другое. Иногда на одном совещании, если там выступали оба - Лигачев и Яковлев, приходилось выслушивать полярно противоположные точки зрения на одну и ту же проблему. Журналисты в редакциях стали делиться по признаку ориентированности на тот или иной курс. Это был очень сложный период для нашей журналистики. Но, тем не менее, если вернуться к тому, что происходило в Гостелерадио, то телевидение продолжало оставаться, как мне кажется, в авангарде процессов гласности и демократизации. Лигачев был официальным идеологом партии. А с Яковлевым мне было интересно работать. Его подходы к нашим телевизионным делам были более творческими. Взять, к примеру, "Прожектор перестройки" - передачу, которая вызвала шумный переполох в стране. Эту передачу мы придумали с Яковлевым. Даже название ее, изобразительное решение заглавного титра придумали вместе. Одно время она была самой популярной на ТВ. И писем больше всего приходило на ее выпуски, потому что все видели - это боевая, жесткая, с принципиальной позицией передача. Она полностью соответствовала моим представлениям о том, каким должно быть телевидение.
Эта передача нравилась и Лигачеву своим резко критическим вмешательством в проблемы экономические, социальные, пока мы не затронули сферы идеологии. Однажды, помнится, сделали передачу о наглядной агитации. Она сразу вызвала негативную реакцию. В ней была критика громадных плакатов, развешанных по всей стране. Даже подсчитали, во сколько миллионов ежегодно обходится казне такая агитация, которую никто не читает. В общем, был довольно жесткий взгляд на постановку плакатной уличной агитации. Но вместо "спасибо" нам учинили разнос.
Кстати, Лигачева в значительной степени роднят с Ельциным именно организаторские способности, напор, решительность, целеустремленность. Это люди, которые в свое время сильно поссорились (известное: "Борис, ты не прав!"), но ведь было и так, что они уважали друг друга, долго работали рядом: один - в Свердловске, другой - в Томске. И не зря Лигачев, уже будучи в Москве, выдвинул Ельцина, позвал его работать в Москву.
Многое изменилось, когда ускорились демократические процессы в средствах массовой информации, когда последние получили полную свободу, в том числе и свободу критиковать партию, социализм, коммунизм и т. д. Этого никак не мог перенести Лигачев, он этому резко противостоял. И он пытался как член Политбюро, как человек, который стоял над Яковлевым, оказывать влияние на него и на идеологическую работу.
Я говорил о музыке. Рок Лигачев не переносил. То есть он, конечно, понимал, что есть современные жанры, что ничего с этим не поделаешь, но чтобы вдруг это звучало на государственном ТВ и радио в таком количестве и такой форме - с этим он примириться не мог. Вспоминаю несколько заседаний коллегии по запискам Лигачева, где он протестует против засилья рок-музыки. А с другой стороны, как без популярной молодежной музыки построить утренние и поздние вечерние программы, которые должны были отвлечь молодых телезрителей и радиослушателей от западных радиоголосов? Яковлев это понимал. А Лигачев и его сторонники утром включают телевизор, смотрят передачу "90 минут", а там много музыкантов, представляющих авангард… Возникали постоянные столкновения, которые неизбежно должны были привести к взаимному отчуждению, что в итоге и произошло.
Вскоре на одном из ближайших пленумов ЦК КПСС Горбачев предложил упразднить Секретариат ЦК, что, по существу, означало лишение Лигачева ранга второго секретаря Центрального Комитета, а следовательно, лишало его возможности оказывать влияние на принятие тех или иных решений Секретариатом ЦК.
Горбачев предложил создать вместо Секретариата комиссии. Егор Лигачев возглавил комиссию по аграрным вопросам, а Александр Яковлев - по международным и по внешней политике СССР. Председателем идеологической комиссии стал Вадим Медведев. Таким образом, как шутили тогда журналисты, Горбачев развел по углам Лигачева и Яковлева. Поста второго, весьма влиятельного, секретаря партии не стало. В то же время роль Яковлева не была утрачена. Напротив, практически возросла, учитывая его близость к Горбачеву в ходе осуществления крупных международных дел, визитов, поездок, приемов зарубежных гостей, в том числе и на очень высоком уровне, участие в подготовке различных документов, докладов. Он, по существу, оказался правой рукой Горбачева в проведении международной политики Советского государства, а Лигачев стал уходить в тень.
Было ясно, что его работа на посту председателя комиссии по аграрным вопросам бесперспективна, потому что никому до сих пор, в том числе и Горбачеву в его бытность секретарем ЦК по вопросам сельского хозяйства, не удалось сколько-нибудь явно улучшить дела в этой сложной области народного хозяйства. Прозорливые политики могли тогда прогнозировать, что это назначение наверняка означало конец политической карьеры Лигачева.
Последняя попытка вернуть утраченную власть была предпринята Лигачевым на XXVIII съезде КПСС. Как известно, альтернативно на пост заместителя Генерального секретаря КПСС была выдвинута кандидатура Ивашко, которого горячо и решительно поддерживал Горбачев. На съезде развернулась острейшая борьба, в ходе дискуссии складывалось впечатление, что большинство делегатов съезда поддерживает все-таки Лигачева. И Горбачеву пришлось приложить немало усилий, используя в том числе и закулисную работу с делегатами, чтобы не допустить избрания Лигачева.
Но Егор Лигачев до последнего часа верил в свою звезду и упорно не снимал свою кандидатуру. Он стоял до конца. Но этот последний раунд в политической битве он проиграл и был вынужден уйти в отставку.
Многие факты, однако, свидетельствовали, что великое противостояние двух разнонаправленных политических сил, во главе которых оказались яркие, одаренные личности, только входит в свою критическую фазу. Следовательно, до сих пор и я видел только цветочки. Ягодки же были впереди.
Глава XXII
БОЙКОТ
Вспоминаю об одном публичном письме, на которое нельзя было не обратить внимание. Оно, как выяснится позднее, преследовало далеко идущие цели.
9 января 1991 года ленинградская газета "Смена" опубликовала открытое письмо, адресованное Комитету Верховного Совета СССР по вопросам гласности, прав и обращений граждан, подписанное некоторыми народными депутатами РСФСР и Ленсовета, а также писателями.
В письме, в частности, говорилось: "В своем предновогоднем выступлении руководитель Центрального телевидения Леонид Кравченко объявил на весь Союз, что народу отныне требуются развлекательные и спортивные передачи, а также телевикторины, но не политика, поскольку от политики народ устал. Это означает, что руководство ЦТ разработало и намерено проводить в жизнь новую программу действий, являющуюся, на наш взгляд, программой умышленного оглупления телезрителей…
…Рассматривать ее можно только как попытку усыпить разбуженное сознание людей, превратить народ в бездумное быдло, развлекающееся викторинами в то время, когда в стране льется кровь, в переходах метро просят милостыню беженцы, а полки магазинов остаются бесстыдно голыми.
…Мы просим комитет принять срочные меры для защиты гласности и права граждан самостоятельно, без навязчивой идеологической опеки Л. Кравченко и тех, кто за ним стоит, решать, какие передачи смотреть, что при этом думать и чувствовать. И как жить. Мы также просим комитет дать заключение: законна ли такая попытка отдельных чиновников вводить в стране информационную блокаду.
Со своей стороны мы всеми имеющимися у нас силами и средствами будем добиваться отставки Леонида Кравченко. Мы надеемся, что нас поддержат те, кто не хочет хлебать развлекательно-успокоительную баланду, сваренную мастерами информационного насилия.
Пусть на этих мастеров ляжет ответственность за то, что доверие к любимым выступлениям и обращениям государства, чьим рупором является сегодня Центральное телевидение, будет подорвано окончательно".
На следующий же день письмо перепечатала и распространила на весь Союз газета "Известия". Тогда мы еще не знали, какая очередная акция последует за этим. Но было очевидно, что мы стоим у начала новой, более жесткой, более изощренной кампании, разворачиваемой по широкому фронту.
Мне уже доводилось в ряде выступлений, в том числе и по телевидению в одной из передач, которую мы назвали "Прямой эфир", объяснять телезрителям, что так называемая новая концепция телевидения, которую я предлагаю, стара как мир и не является каким-то новым словом. Я с этой концепцией жил и раньше, когда был с 1985 по 1989 год первым заместителем председателя Гостелерадио. Я уверовал в нее, когда работал в Генеральной дирекции программ, отвечал за программирование и читал сотни и тысячи писем телезрителей, требовавших от нас фильмов, музыкальных, развлекательных передач, чтобы можно было у экранов телевизоров отдохнуть, перевести дух от политических страстей, от всех тягот, которые омрачают жизнь. Тут не было ничего неожиданного.
Вместе с тем я достаточно жестко критиковал нынешнее состояние информационных программ на телевидении.
Меня глубоко не удовлетворяли ни программа "Время", ни выпуски "ТСН", которые содержали относительно ограниченный набор информации о жизни страны и за рубежом. Тогда как раз возникла идея нового видения информационного вещания. Было два пути. Один глобальный: создать некое подобие Си-эн-эн - круглосуточное информационно-музыкальное вещание. Это мог быть самостоятельный канал. Но на его создание потребовались бы миллиарды рублей, а их негде было взять. Другой, более простой подход - информационные выпуски через каждые два-три часа, в том числе и в выходные дни.
И мы остановились на втором варианте. При этом предусматривалось, что будет немало публицистических программ, "круглых столов", открытых эфиров, обсуждений острых, наболевших проблем дня: политических, социальных, экономических и, конечно же, репортажей, трансляций с заседаний съездов, сессий Верховного Совета. От этого никуда не уйдешь. А наши оппоненты лукавили, откровенно дурачили читателей, втягивая их в кампанию по дискредитации Кравченко и телевидения. Они противопоставляли информационное, публицистическое вещание - художественному. Дескать, Кравченко намерен поменьше вести разговоров о насущных проблемах - политических, экономических, социальных и хочет народ отвлечь на какую-то развлекаловку, сделать из него быдло, как было сказано. Это меня глубоко возмущало, потому что я-то как раз мечтал о гармоничном сочетании того и другого. Я же подчеркивал, что 30 % информации и публицистики в общем объеме вещания вполне достаточно, чтобы построить современное информационное и общественно-политическое вещание. Остальные 70 % должны быть отданы художественному ТВ. Но поскольку к тому времени уже выходило немало публикаций и противостоять "желтому" потоку было достаточно сложно, мне пришлось избрать единственный путь - мои собственные выступления по телевидению с разъяснением наших истинных позиций. В результате была организована серия передач "Прямой эфир", в которых телезрители могли мне задавать любые, самые острые вопросы о содержании и качестве телевизионных программ.
Но кто мог тогда подумать, что инициаторы кампании, направленной против меня, додумаются до того, чтобы в политической борьбе использовать деятелей культуры, то есть именно тех людей, без творчества и активной поддержки которых невозможно качественное улучшение художественного вещания.
24 января пришлось на четверг. В этот день должно было состояться заседание коллегии. Но заседание отменили, поскольку на Старой площади в ЦК КПСС проводилось очередное совещание. Хотя мир менялся, менялась страна, порядки управления, руководства средствами массовой информации оставались прежними. Как и раньше, руководителей газет, общественно-политических да и художественных журналов, издательств, радио и телевидения вызывали, точнее, приглашали на большие или малые совещания, на которых наши партийные лидеры, отвечающие за работу средств массовой информации, доводили до нашего сведения те или иные указания, пожелания, рекомендации. Делалось это, правда, в мягкой, тактичной форме, без нажима. Все-таки веяния времени учитывались - что там говорить. Но выполнение рекомендаций было обязательным.
Когда со Старой площади приехал в Останкино, ко мне сразу же заглянул мой помощник Саша Удовенко. Человек невозмутимый, рассудительный, он в тот момент был очень взбудоражен. Передавая папку с документами, молча положил сверху газету "Комсомольская правда" с подчеркнутым синим фломастером заголовком "Товарищу Кравченко, человеку и председателю". Бросилось в глаза обилие напечатанных фамилий самых известных в стране деятелей культуры, искусства. Насчитал более пятидесяти человек, подписавших письмо. И какие люди! Все первые величины советской культуры. Читаю, а строчки прыгают перед глазами:
"Мы обращаемся ко всем, кто сотрудничает с Центральным телевидением, - к актерам, музыкантам, режиссерам, писателям, журналистам. На наших глазах за два месяца Л. Кравченко вернул телевидение к брежневским временам. Запрещены или развалены программы "АТВ", "Взгляд", "Время", "ТСН", практически возрождена политическая цензура, в результате чего телезрители получают неполные, а порой искаженные представления о событиях.
То, что произошло с ЦТ, составляет важнейшую часть общего наступления реакции. Не случайно в Прибалтике подвергаются нападению наши товарищи, телеоператоры и журналисты. Мы не можем и не должны мириться с этим. До тех пор, пока не будет решен вопрос о передаче второго канала телевидению России, пока не будет снята удавка цензуры, мы, нижеподписавшиеся, отказываемся от какого бы то ни было сотрудничества с ЦТ". И далее следовали фамилии подписавшихся.
В ту минуту я понял одно: Центральному телевидению объявлен бойкот.
Как человек эмоциональный, я многое воспринимал на свой счет. Сразу "уловил", что письмо является еще одним элементом, еще одним сюжетом сценария, который продолжал раскручиваться, расширяя диапазон травли. Меня, как говорится, обвешивали флажками со всех сторон, загоняли в угол. Но за какие прегрешения? Что лично я, Леонид Кравченко, совершил противоправного, антигуманного, чтобы вызвать к себе такую ненависть?
Да, я направлен генеральным секретарем партии и президентом страны в Гостелерадио, с тем чтобы провести реформу в одном из важнейших государственных средств массовой информации. Мы строим правовое государство, где все должно быть подчинено закону. Недавно принят Закон о печати. Я действую в строгом соответствии с этим законом. Так за что же такая немилость?
Перечитываю письмо деятелей культуры, объявивших бойкот ЦТ, выделяю совершенно новый мотив. "До тех пор, пока не будет решен вопрос о передаче второго канала телевидению России… (вот, оказывается, что сейчас является главным!), пока не будет снята удавка цензуры (теперь этот тезис вынесен на второй план, значит, не он основной), мы, нижеподписавшиеся, отказываемся от какого бы то ни было сотрудничества с ЦТ".
Вчитываюсь снова и снова в фамилии подписавших письмо. Не могу понять, но что-то меня все время смущает. Среди подписантов немало деятелей национальной культуры из союзных республик. Часть из них, как выяснилось, вовсе не подписывали письмо и ничего о нем не знали. Но дело, в конце концов, не в этом, а в том, что среди подписавшихся были люди, представлявшие союзные республики. Как же так? Второй канал Центрального телевидения был каналом для выхода национальных программ телевидения союзных республик- фильмов, спектаклей, музыкальных и публицистических передач.
Получалось, те, кто потребовал немедленно передать весь второй канал России, не сознавали, что лишают свои республики, свои государственные комитеты по телевидению и радиовещанию возможности выхода через этот канал в общесоюзный эфир. То есть они, собственно, подрезали сук, на котором сидят. Когда у меня были беседы с некоторыми из подписантов, я им указывал на это. Они делали большие глаза: мы ведь бились за то, чтобы иметь независимый канал, а не за то, чтобы закрыли выход национального вещания на всю страну.
Я могу с полной убежденностью сказать, что с января начал складываться определенный политический плюрализм мнений и позиций, которые обозначились и обеспечивались наличием разных каналов в рамках Гостелерадио или той будущей Всесоюзной государственной телерадиовещательной компании, которая вскоре появилась благодаря новому указу Президента СССР. Так вот, Первый канал мыслился как государственный, официальный. Хотя это вовсе не означало, что там были бы невозможны передачи, в которых высказывались дискуссионные, противоположные точки зрения, в том числе критические в адрес официальных правительственных структур.
На Втором канале предполагалось размещение российского телевидения. К этому времени в рамках канала "Содружество" действовала самостоятельная редакция. Создатели программы занимали независимую позицию и давали программы, которые в политическом плане были оппозиционными официальной политической линии, президентской власти.
Ленинградский канал был совершенно независимым, и на нем выходили в большом количестве программы сугубо оппозиционного свойства, такие как "Пятое колесо", "Альтернатива" и некоторые другие.
На Московский канал большое влияние оказывали московские руководители, которые демократическим путем пришли к власти. Я имею в виду прежде всего Попова, Лужкова, Станкевича. Например, по вторникам они всегда появлялись в эфире с изложением своей независимой позиции. Как правило, высказывания были тоже достаточно неприятными для президента и правительства, так как содержали немало жесткой, острой критики.