Кстати, знание этого механизма функционирования власти иногда позволяло провести разумные решения. Своих идей у брежневского окружения явно не хватало, и если туда поступала "памятная записка", предлагавшая постановку и решение того или иного крупного вопроса от имени Генерального секретаря, за такую возможность немедленно ухватывались.
Я уже говорил, что "стабильность" при больном генсеке устраивала многих членов руководства, они практически бесконтрольно властвовали в своих регионах и ведомствах. Заинтересованы были в подобной стабильности и ближайшее окружение Брежнева, часть аппарата ЦК, ибо с ней связывалось и их благополучие. Все знали, что при смене генсека неизбежны кадровые перемены, вот и старались.
Естественно, при таком положении все нити власти и управления все более перемещались в бюрократический аппарат, и этот переход имел пагубные последствия. Он не только свел к нулю остатки внутрипартийной демократии, но и открыл простор для чиновничьего интриганства, которое зачастую стало играть решающую роль в принятии политических решений и особенно при кадровых назначениях.
В этот период то, что считалось мнением или позицией генсека, зачастую уже не являлось его личной точкой зрения, родившейся в результате самостоятельного анализа и сопоставления различных оценок. Это была всего лишь позиция той или иной группировки, которая в данный момент сумела оказать на него решающее влияние.
В последние годы пребывания Брежнева на посту генсека Политбюро пришло в немыслимое состояние. Некоторые заседания, дабы не утруждать Леонида Ильича, вообще продолжались 15–20 минут. То есть больше времени собирались, нежели работали. Черненко заранее договаривался о том, чтобы сразу после постановки того или иного вопроса звучала реплика: "Все ясно!" Приглашенные, едва переступив порог, должны были разворачиваться вспять, а считалось, что вопрос рассматривался в Политбюро.
Если на обсуждение ставилась действительно крупная проблема жизни страны, вся надежда была на ее проработку правительством. И в этом случае крайне редко начинался разговор по существу. Использовалась другая дежурная фраза: "Товарищи работали, предварительный обмен мнениями был, специалистов привлекали, есть ли замечания?" Какие уж тут замечания! Тот, кто решался "вклиниться", задать вопрос, удостаивался косого взгляда Черненко.
Даже когда Брежнев чувствовал себя получше, ему трудно было следить за ходом дискуссии и подводить ее итоги. Поэтому при постановке крупных проблем он обычно брал слово первым и зачитывал подготовленный текст. После этого обсуждать что-либо считалось неприличным, и опять раздавалась реплика: "Согласимся с мнением Леонида Ильича… Надо принимать…" Брежнев сам иной раз добавлял, что в проекте упущены такие-то моменты, надо, мол, усилить тот или иной акцент. Все дружно и радостно соглашались, обсуждение на том заканчивалось.
Исключение по продолжительности и активности дебатов составляли заседания Политбюро, на которых утверждали проекты годовых планов и бюджета, ибо тут затрагивались интересы всех, кто курировал ту или иную отрасль либо регион. И в этих случаях заседание обычно начиналось с выступления генсека. Он довольно сбивчиво зачитывал текст представления, затем открывал прения.
Говорили всегда одно и то же. Щербицкий - о необходимости реконструкции основных фондов Донбасса, "иначе металлургия и шахты этого региона поставят на колени энергетику не только республики, но и всей страны". Кунаев беспокоился о состоянии целины, развитии Экибастузского энергетического узла, просил увеличить ассигнования. Гришин, как всегда, вещал нечто расплывчатое, обтекаемое и тоже просил дать больше денег столице. Столь же постоянной была тема Рашидова: однобокое развитие Среднеазиатского региона, проблемы занятости, расширения числа рабочих мест и, конечно, орошение.
Хотя все эти вопросы являлись важными и сложными, никаких дискуссий, обмена мнениями, споров не возникало. Я уж не говорю, что не было ни одного случая, когда проект плана и бюджета завернули бы, отправив на доработку. Честно говоря, все это смахивало на профанацию и самообман.
В конце концов для проработки решений по отдельным вопросам было создано более двух десятков постоянных и временных комиссий, которые готовили заключения, а Политбюро просто утверждало их. Комиссия по Китаю, комиссия по Польше, комиссия по Афганистану, комиссии по другим внутренним и внешним проблемам. Все они обязательно заседали в ЦК, никогда не собирались за его пределами, дабы Черненко мог осуществлять надзор за их деятельностью. По существу, комиссии эти стали подменять и Политбюро, и Секретариат. Со временем заседания Политбюро становились все менее продуктивными.
А ведь это было время, когда многие негативные процессы в жизни страны можно было остановить и начать реформирование общества. Увы! Время уходило безвозвратно. Во всем мире под воздействием достижений научно-технической революции происходили грандиозные перемены в сфере производства, коммуникаций, быта, вносившие коренные изменения в жизнь общества. Получалось так, что другие страны через болезненные поиски шли по пути адаптации к вызовам времени, а наша система, опиравшаяся, казалось бы, на научную теорию, плановый, системный подход и научные методы управления, отторгала новые веяния, противопоставляя себя общему потоку цивилизации.
Смерть Брежнева
Умер Леонид Ильич неожиданно. Может быть, это звучит странно - о его физическом состоянии благодаря телевидению знала вся страна, мы наблюдали всю клиническую картину здоровья генсека воочию. Но тянулось это настолько долго, что стало привычным, о возможности близкого конца никто не думал.
7 ноября 1982 года - в день Октябрьской годовщины - Брежнев, как Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, Главнокомандующий и Председатель Совета Обороны, принимал военный парад. Потом - торжественный прием, где он зачитал приветственную речь. В общем - все как обычно.
10 ноября я принимал делегацию из Словакии. Шла оживленная беседа, когда неожиданно из секретариата мне передали записку: "Вас срочно вызывает Андропов. Он знает, что вы принимаете делегацию, но просит извиниться, объявить перерыв и сразу же зайти к нему".
Когда я вошел в кабинет Андропова, Юрий Владимирович внешне выглядел достаточно спокойным. И вместе с тем за этим скрывалось огромное внутреннее напряжение. Ровным голосом он рассказал, что Виктория Петровна - жена Брежнева - попросила срочно сообщить ему о смерти Леонида Ильича и передать, что его ждут на даче в Заречье. Никого другого видеть она не захотела. Андропов уже побывал там, беседовал с Чазовым, сотрудниками охраны. Смерть наступила за несколько часов до приезда бригады "скорой помощи".
Мы помолчали. Потом я сказал:
- Что ж, для Старой площади наступил ответственный момент. Необходимо принимать решение, и думаю, оно будет касаться лично вас.
Андропов, видимо, погруженный в свои мысли, не ответил. Наши отношения позволяли мне не ходить вокруг да около, а вести с ним открытый разговор, и я спросил:
- Вы встречались в "узком кругу"?
Он кивнул головой. Да, они встречались и сошлись на кандидатуре Андропова. В его рассказе фигурировали Устинов, Громыко, Тихонов. Черненко не упоминался, так что не могу сказать, принимал ли он участие в этой беседе.
- Что бы ни случилось, - сказал я, - уклоняться вы не можете. Со своей стороны всеми силами буду вашу кандидатуру поддерживать.
В тот же день состоялось заседание Политбюро. Создали комиссию по организации похорон во главе с Андроповым. Приняли решения, связанные с проводами в последний путь лидера государства и партии. Постановили срочно созвать внеочередной Пленум ЦК КПСС и по предложению Тихонова единодушно одобрили кандидатуру Юрия Владимировича на пост Генерального секретаря. Выступить с этим на Пленуме от имени Политбюро должен был Черненко.
Откровенно говоря, кончина Брежнева, хотя и произошла внезапно, никого из нас не потрясла, не вывела из равновесия. Не была она воспринята как тяжкая потеря и в обществе, несмотря на все усилия пропаганды, а может, именно из-за нее. В те дни все мы, конечно, так или иначе размышляли о будущем, о том, в каком состоянии находится страна, что может ожидать нас впереди. Могу со всей определенностью сказать: уже тогда преобладало ожидание больших перемен.
О 18-летнем периоде правления Брежнева, как эпохе застоя, сказано и написано немало. Я думаю, эта характеристика нуждается в конкретизации и углублении. Тем более что в последнее время со стороны консервативно-фундаменталистских сил предпринимаются попытки реабилитировать брежневизм. Цель ясна - попытаться доказать, что надобности в перестройке не было, а основную тяжесть вины за нынешний кризис общества свалить на ее инициаторов.
В политическом плане брежневщина не что иное, как консервативная реакция на предпринятую Хрущевым попытку реформирования существовавшей тогда в стране авторитарной модели. Строго говоря, такая реакция началась при самом Хрущеве, и это приводило к противоречивости его действий внутри страны и на международной арене. Уступая давлению партийно-государственного аппарата, Хрущев не хотел полностью сдавать реформаторские позиции. Как я уже писал, даже в предпринятых им в последние годы сумбурных перестройках партии и хозяйственного управления угадывалось стремление ослабить всевластие партийной и государственной бюрократии. Такой лидер стал ей неугоден, и он был убран.
Брежнев хорошо знал настроения партийно-государственной элиты, военно-промышленного комплекса, опирался на них и пользовался их неограниченной поддержкой, проводя, по существу, жесткую неосталинистскую линию.
Очень много при Брежневе говорилось о демократии, с огромной помпой была принята новая Конституция. И в то же время развернута беспрецедентная борьба против инакомыслящих - одних посадили в тюрьмы, других запрятали в психушки, третьих выдворили за кордон.
Не меньше заклинаний произносилось о необходимости "экономной экономики", интенсификации производства, ускорения научно-технического прогресса, расширения самостоятельности предприятий. Но даже очень скромная и робкая "косыгинская реформа" 1965 года встретила яростное сопротивление и была пущена под откос. Так и не смогли провести Пленум по научно-техническому прогрессу, перенося его из года в год. Экономику несло дальше и дальше по экстенсивному, затратному пути, ведущему к банкротству.
Под прикрытием мощной пропагандистской кампании за разрядку международной напряженности даже после того, как ценой огромных затрат был достигнут военно-стратегический паритет с США, продолжала наращиваться гонка вооружений. Не колеблясь раздавили "Пражскую весну". Впервые после Второй мировой войны вооруженные силы страны были втянуты в заведомо проигрышную военную авантюру в Афганистане.
Но главное, что определяет оценку брежневизма в политической истории страны, - брежневское руководство оказалось несостоятельным перед лицом вызовов своего времени. Слепо придерживаясь старых догм и представлений, оно проглядело наступление глубоких перемен в науке и технике, условиях жизни и деятельности людей, стран и регионов, всего мирового сообщества, знаменующих зарождение новой цивилизации. Переменам в стране был поставлен прочный шлагбаум, она оказалась загнанной в тупик, обреченной на длительное отставание и глубокий общественный кризис.
Со смертью Брежнева встал вопрос: останется ли все как есть, будет ли наше общество катиться дальше под уклон, или произойдут глубокие перемены, прежде всего - обновление политического руководства. Поскольку страна наша являлась одним из устоев всей мировой конструкции, этот вопрос волновал не только наших граждан, но и мировое сообщество.
Обращаясь к своим впечатлениям тех дней, должен сказать, что тогда у основных действующих лиц наметились две тенденции. Одна - превратить Брежнева в очередного "классика", величайший "авторитет", с помощью которого можно было бы сохранить его прежнее окружение, а новое руководство сразу же поставить в жесткие рамки. Другая - проявить сдержанность в оценке брежневского периода, чтобы открыть хоть какую-то возможность для радикальных перемен.
Как и до этого, подобные тенденции проявились не в публичных дискуссиях и не в открытых схватках, а в тончайших нюансах, уловимых лишь опытным слухом и глазом.
Сами похороны, их пышное и грандиозное оформление, организованное службами, которые курировал Черненко, были проведены, что называется, "по максимуму". Под стать была и речь Черненко на Пленуме 12 ноября. Он старательно зачитывал написанные ему помощниками патетические слова о "самом последовательном продолжателе дела Ленина", выдающемся теоретике, наделенном всеми мыслимыми дарованиями и добродетелями.
Кадровый застой, ставшее притчей во языцех старение руководства выдавались за величайшее достижение Леонида Ильича, создавшего столь мудрый, в высшей степени компетентный и сплоченный коллектив политических лидеров. Что касается заявления, будто именно Андропов лучше всех освоил брежневский стиль руководства и брежневское бережное отношение к кадрам, то для Юрия Владимировича этот комплимент являлся более чем сомнительным. А выражение уверенности в том, что брежневская коллегиальность будет Андроповым лишь упрочена, звучала вполне определенно: будем, мол, командовать вместе.
Общество чувствовало, что страна не только нуждается, но и находится накануне перемен. На этом фоне подобное славословие было явным перехлестом. Я находился в те дни рядом с Андроповым и видел, что он отдает себе отчет в необходимости и неизбежности отмежеваться от многих черт "брежневской эпохи". И в этом смысле беспокоится о том, как будут восприняты его первые шаги.
Речь Андропова на Пленуме 12 ноября, где его избрали Генеральным секретарем, оказалась достаточно сдержанной. В ней не было открытого вызова, все подобающие слова по случаю смерти Брежнева были сказаны, но не более того. После этого выступления Черненко впал в полное уныние, хотя надо отметить, что в человеческом плане Юрий Владимирович относился к нему вполне терпимо.
По решению, принятому задолго до этих дней, 15 ноября должен был состояться очередной Пленум ЦК КПСС, на котором предстояло рассмотреть проекты государственного плана и бюджета на следующий год. Андропов понимал, что уже здесь он вынужден будет выйти за рамки намеченной повестки дня, обозначить хотя бы "курсивом" свой будущий курс. Договорились отложить Пленум на неделю.
Глава 8. Андропов: новый Генеральный секретарь действует
Это были крайне напряженные дни. Андропов созванивался и встречался с людьми. Надо было решить в первую очередь, как поступить с докладом, подготовленным для Брежнева. Конечно, его следовало использовать лишь в качестве отправного пункта для идей и замыслов нового генсека. Но его тревожило, не будет ли это выглядеть претенциозно: вот, мол, недели не прошло, а ему все сразу стало ясно.
Я высказал мнение:
- Разработать за неделю какую-то цельную программу вам, конечно, не удастся. А вот расставить необходимые акценты, правильно вычленить главные вопросы, сказать так, чтобы всем стало ясно, какие решения созвучны вашим мыслям и имеют перспективу, вот это - вполне возможно.
Пленум состоялся 22 ноября. Выступление Андропова прошло удачно. При всех штампах и стереотипах, характерных для того времени, оно содержало новые подходы. Юрий Владимирович сказал о серьезных недостатках в экономике, о недовыполнении двух пятилетних планов, о необходимости совершенствования хозяйственного механизма, управления и планирования, о самостоятельности предприятий, стимулировании производительности труда, инициативы и предприимчивости. Для того времени все это было в меру свежо и встречено аплодисментами. Еще громче прозвучали они, когда Андропов поставил вопрос об усилении требовательности, укреплении дисциплины и контроля за принимаемыми решениями. Всеобщая расхлябанность порядком надоела.
Конечно, многие важнейшие темы в выступлении были лишь заявлены, но и это производило впечатление. При его подготовке все были согласны, что нужна принципиально иная концепция руководства экономикой. Какая именно - ответа на этот вопрос у нас еще не было. И тогда Андропов своей рукой вписал в текст фразу о том, что готовых рецептов на все случаи жизни у него нет. Это как бы приглашало партию и общество к совместному поиску необходимых решений.
Юрий Владимирович заявил нам, что не пойдет на Пленум до тех пор, пока в его выступлении не будет говориться об ответственности конкретных руководителей тех министерств, где дела идут особенно плохо. Поэтому в текст и были вписаны резкие критические пассажи о работе транспорта, о состоянии металлургии и строительства, которые из года в год не обеспечивали нужд народного хозяйства. А в скором времени руководителей этих министерств - Павловского, Казанца и Новикова - вообще отстранили от работы.
Над внешнеполитическим разделом выступления Андропов основательно поработал с Арбатовым, Бовиным и Александровым. Мне он передал эту часть, когда основной текст уже сложился.
Отметив беспокойство западной прессы, высказывавшей опасения, что со смертью Брежнева изменится к худшему наша внешняя политика, Андропов с сарказмом заметил, что совсем недавно именно эту политику они подвергли нещадной критике. Надо сказать, что все предшествовавшие годы Юрий Владимирович сам принимал участие в разработке внешнеполитического курса, был привержен "разрядке" и теперь прямо заявлял, что это не случайный эпизод в истории человечества, а путь, который еще предстоит пройти. Ибо мир без оружия, как писал еще Ленин, - это идеал социализма, и спор идей не должен превращаться в конфронтацию между государствами и народами.
Разъясняя позицию СССР по переговорам о разоружении, Андропов сказал, что видит задачу не в том, чтобы фиксировать имеющиеся разногласия, как это нередко делают наши партнеры на Западе. Для нас переговоры - способ соединения усилий различных государств для достижения результатов, полезных всем сторонам. Говорилось о необходимости обуздания гонки вооружений, замораживании арсеналов, но отнюдь не в одностороннем порядке. Высказался он и за изменение отношений с Китаем, для чего надо преодолеть "инерцию предрассудка".
Эти слова в его речи были встречены аплодисментами.
В первые дни и недели все внимательно присматривались к тому, какие практические шаги предпримет генсек. Андропов решил уже на этом Пленуме начать с кадровых изменений.
Еще летом, когда Брежнев находился в отпуске, мною была подготовлена записка по вопросам экономической политики. Я предложил создать комиссию Политбюро по вопросам экономической политики. Прежде чем отсылать в Крым, дал Юрию Владимировичу прочесть записку. Он внес кое-какие поправки и сказал, что поддержит предложение. После этого я переговорил с Черненко, с помощниками Брежнева. Они взяли мою записку, но дальше дело не шло. Вскоре до меня дошел слух, что кое-кто опять усмотрел в моем предложении претензии Горбачева через комиссию прибрать к рукам правительство.
От подобного рода домыслов и подозрений можно было сойти с ума. Никто не хотел думать о деле, вернее, за любым делом усматривали прежде всего какую-то личную корысть. Но надо было пробивать решение, и я переделал свое обращение в проект записки от имени Генерального секретаря. Только после этого ее передали Леониду Ильичу. Он позвонил мне из Крыма: