Эсэсовский легион Гитлера. Откровения с петлей на шее - Леон Дегрелль 18 стр.


***

Через несколько дней немецкие войска подготовили финальное наступление. Мы продвинулись еще дальше на юг вдоль все того же хребта горной цепи. Напротив нас поднималась эффектная гора Индюк высотой 1300 метров, она вздымалась над могучим дубовым лесом, густым, словно кустарник, сквозь который можно было увидеть здесь и там отдельные россыпи серых камней. Пленные уверяли нас, что отсюда можно видеть море.

Когда гора будет захвачена, нам останется только спуститься к пальмам и голубому морю, плещущему о берег возле Туапсе.

Примерно в 1000 метрах ниже наших пулеметов, между нашей горой и горой Индюк, текла река Пшиш. Наш сектор был разрезан надвое ущельем глубиной несколько сот метров, куда спуститься можно было только с огромным трудом. В глубине ущелья по гигантским камням прыгал бешеный поток. Наши позиции находились на другой стороне, хребет горной цепи шел еще несколько километров, а потом резко нырял вниз к реке. Свой передовой пост мы устроили прямо на дне долины в нескольких метрах от ревущей воды.

Согласно плану операции немецкие альпийские стрелки должны были штурмом взять гору Индюк, начав его с южной оконечности нашего сектора. Для начала они собирались захватить советские позиции с тыла под скалой на другой стороне реки Пшиш. Нам, обосновавшимся в орлиных гнездах, оставалось только следить за противником и ожидать новостей.

Мы в мельчайших деталях видели последнюю великую битву за Кавказ.

Прямо на рассвете танец начали "Штуки". Они отважно ныряли в ущелье прямо к золотому морю. Мастерство пилотов было невероятным. Они никогда не брали ручку на себя даже в самой глубине ущелья, прежде чем не оказывались прямо над вершинами деревьев.

Мы могли видеть, как советские солдаты разбегались в разные стороны по горным тропинкам. Но пилоты не могли видеть больше нас. Дубовый лес напоминал крышу. Невозможно было сказать, где именно красные построили свои блиндажи. Поэтому пикировщики больше пугали, чем уничтожали.

Затем егеря нырнули в кустарник.

Мы могли слышать перестрелку и следить за продвижением наших союзников по белым ракетам, которые регулярно взлетали над деревьями. Это напоминало кино. Продвижение немцев было быстрым. Ракеты взлетали до вершин, а затем постепенно приближались к стенам прохода. Через два часа ракеты, вылетающие из листвы, рвались почти над самой горой Индюк. Мы думали, что вскоре первые солдаты поднимутся по склону. Мы вспомнили крик "Таласса! Таласса!" из "Анабасиса" Ксенофонта. Подобно десяти тысячам древних героев, которых Ксенофонт вывел из глубин Азии, наши солдаты были готовы закричать "Море! Море!"

Увы, закричать это нам так и не пришлось. Движение ракет остановилось. Пулеметы и автоматы постепенно умолкали. Пикировщики перестали работать между двумя горами. Даже артиллерия стала делать долгие перерывы в стрельбе.

Неопределенность затянулась надолго. Несколько зеленых ракет взлетели в небо и рассыпались звездочками, но заметно ниже. Мы услышали еще несколько отдельных очередей, а потом все закончилось. Роты горных егерей не сумели взять этот проклятый лес. Их атака постепенно захлебнулась в чаще.

Наступление провалилось. Вечером гора Индюк показалась нам еще более дикой и гордой, чем ранее, на ней мелькали какие-то фиолетовые огоньки. И она прочно закрывала нам дорогу.

Осень обрушилась на горы, ободрала с них зеленый покров, усыпала землю миллионами опавших листьев, легких и сухих.

Мы смотрели, как умирает лес.

Наши маленькие посты находились на скальных выступах над долиной, склон горы обрывался прямо под ними вертикальной стеной в несколько сот метров. Ночью внизу начали появляться русские патрули. Мы вывесили сотни стальных тросов, к которым прикрепили пустые консервные банки. Они начинали бренчать, как только кто-то неосторожно касался их. Наши орудия открывали огонь. На следующий день мы могли видеть несколько коричневых кучек у подножья консервной стены.

Немецкие егеря, которых мы сменили, вырыли себе маленькие убежища на глубине около метра, чтобы отдыхать там по очереди. Мы заняли их место. Заползать в эти норы приходилось, вытянув руки по швам, так как они по диаметру равнялись развороту плеч. На дне тебе приходилось сворачиваться в клубок, чтобы залезть в укрытие размером не более гроба.

Но даже таких убежищ было мало. Нам приходилось протискиваться в них по двое и устраиваться там нос к носу. Это было ужасное ощущение, тебе казалось, что тебя похоронили заживо, и требовалась воля, чтобы оставаться там. Поэтому некоторые предпочитали заворачиваться в одеяла и спать под деревьями, несмотря на разрывы снарядов в тумане, настолько силен в них был страх перед этими черными ледяными могилами.

***

Однажды ночью погода изменилась. Ветер сменился на северный. Шквал тряс вершины могучих дубов и постепенно превратился в ураган. Он затопил наши гробницы-убежища, в которые просочилась вода, поднявшись до уровня земли.

Мы отчаянно пытались осушить эти норы консервными банками, но были вынуждены признать свое поражение.

Склоны гор, по которым хлестали ветер и дождь, лишились листвы буквально за несколько дней. Река Пшиш вздулась и вырвалась в долину несколькими бурными потоками. Она снесла деревянные мосты, лишив нас всякой возможности наладить снабжение, доставку боеприпасов и продовольствия.

Конец

Сильные осенние дожди, господствующие в это время года на Кавказе, положили конец даже мыслям о наступлении.

Нам пришлось закопаться в грязь там, где мы были к концу битвы. У подножья нашей горы вода точно так же выдавила и русских из их убежищ. Мы по ночам могли слышать, как они ругаются.

Солдаты на ощупь выходили в темноту с ведрами в руках, напрасно пытаясь осушить свои норы. По обе стороны линии фронта слышались почти одинаковые ругательства. Немцы кричали: "Проклятье!", русские откликались: "Сатана!", мы чаще всего использовали: "Ради бога!"

Большевикам повезло больше нас, так как зима спасла их. Благодаря ей немецкие войска остановились, когда лишь несколько километров гор и лесов отделяло их от Черного моря и Туапсе.

Эта остановка всего в 10 километрах от победы стала роковой.

Нам не оставалось ничего иного, как постараться закрепиться на голых вершинах, где мы напрасно сражались целых три месяца.

***

Самой острой проблемой стали убежища. Наши старые лисьи норы были заполнены грязной водой. У нас не было ни топоров, ни пил, вообще никакого саперного снаряжения. Патрули были посланы, чтобы обшарить развалины соседней деревни, надрать там гвоздей и постараться найти топоры.

Наши пехотинцы с помощью штыков вырыли себе норы в нескольких метрах ниже вершины горы, прокопав канавки для стока воды. Потом мы сумели накрыть эти ямы бревнами в три наката, а сверху насыпали метр земли. Эта импровизированная крыша могла выдержать разрыв снаряда, но сквозь нее все равно просачивалась вода.

Внутри этих отшельнических хижин мы сколотили помосты полметра высотой и навалили сверху голых веток в качестве матрасов. Всю ночь вода поднималась в этих норах. К утру она достигала глубины 20 или 30 сантиметров. Мы использовали ее, чтобы топить наших вшей. В любое время мы могли выгрести целую горсть из-под куртки или из брюк. Мы с облегчением швыряли их в воду, плескавшуюся на полу.

В последние два месяца мы не имели возможности помыться и сменить белье. Паразиты ели нас заживо. Однажды утром я выскочил наружу, разделся и за один заход убил более семисот вшей.

Наши волосистые участки тела буквально кишели ими. Они слипались вместе, словно початки кукурузы. Мы избавлялись от них, вытряхивая свою одежду над кострами. В этом случае мы могли видеть сотни странных белесых вшей, ползающих по рубашкам.

Мы стряхивали их на раскаленный железный лист. Они лопались и разлетались в разные стороны, как фейерверк. Но потом одежда блестела от их высохших выделений.

***

Разлившаяся речка Пшиш выглядела самой настоящей большой рекой. Однажды ночью она подошла к подножью нашей горы и превратила луг в грязевой залив, совершенно непроходимый. В нем плавали разложившиеся трупы большевиков, которые постепенно уносило течение.

Наши кухни были отрезаны от нас, и так как они стояли внизу, вода затопила их. На следующий день мы могли видеть только верхушки металлических труб и головы лошадей, которые отчаянно боролись за спасение. Мы их вытащили, однако они все равно умерли от голода.

Их вонючие трупы вскоре стали нашей единственной пищей.

С наших баз снабжения ничего не поступало, потому что вода, поднявшаяся на два или три метра, снесла мосты, построенные нашими саперами, словно соломинки. В течение недели мы жевали куски грязного мяса, которое мы ножами отрезали от туш дохлых кобыл. Мы отчищали это мясо, как могли, и ели его сырым с солью.

Нам удалось спасти немного муки, что позволило выпечь несколько лепешек с дождевой водой.

Самый крошечный огонек ставил под угрозу весь сектор. На вершине не осталось никакой листвы. Русские бдительно следили за нами. Поэтому даже самая тонкая струйка дыма, поднимающаяся над горой, немедленно притягивала к себе 30 или 40 мин. Кроме того, дым делал невыносимыми условия в наших хижинах. Из глаз сыпались огромные слезы, и мы спешили побыстрее затоптать огонек.

Мокрые, страдающие от голода, лежащие в затопленных землянках, мы становились жертвами самых различных болезней. Каждое утро солдаты, покидающие свои норы, тряслись, как в лихорадке, их лица стали совершенно желтыми. Как только будет наведен новый мост, их придется немедленно эвакуировать, причем количество заболевших просто пугало. В считаные недели с Кавказа были вывезены 12 000 больных.

Желтуха, пневмония и десять других болезней подстерегали каждого из нас, наша численность неотвратимо сокращалась. Мы быстро потеряли половину личного состава.

***

Тем не менее мы должны были держаться и нести свою ношу страданий до самого конца. Мы проводили томительные часы, следя за противником, обстреливая из пулеметов и автоматов любого русского, который появлялся недалеко от наших постов, расположенных на расстоянии от 50 до 100 метров один от другого.

Каждую ночь наши патрули спускались к норам русских, что было довольно сложно. Тем не менее наши солдаты старались выполнить эти невозможные задания как можно лучше.

Во время одной такой вылазки на рассвете патруль неожиданно натолкнулся на русских. Его встретили огнем, и патруль вернулся без своего командира по фамилии Дюбуа. Он упал недалеко от реки Пшиш. Солдаты решили, что он погиб.

Ночью из россыпи камней, отделявшей нас от противника, мы услышали призыв о помощи на французском языке. Два добровольца спустились в ущелье и притащили назад "мертвеца" Дюбуа.

Честно говоря, он действительно был почти мертвым. Его плечо было пробито пулей во время боя. Поэтому он не сумел подняться обратно по склону после рассвета. Кроме того, он не хотел терять возможность выполнить приказ и выявить позиции русских, пусть делать это приходилось несколько необычным образом. Он пересек реку, просочился между двумя блиндажами и несколько часов провел, изучая лагерь противника.

Сделал это Дюбуа превосходно. Обнаружив телефонную линию, ведущую на командный пункт русских, он сумел перерезать провод ножом, хотя сделать это было очень трудно, потому что у него не действовала одна рука.

Озадаченные русские отправили телефонистов проверить линию. Они выследили Дюбуа, и тому пришлось снова нырять в реку под интенсивным огнем. Он получил еще несколько ран. Разрывная пуля вырвала из ноги кусок мяса размером с грейпфрут. Он кое-как заполз в кусты и наложил себе жгут. Затем, когда наступила ночь, он пополз к нашим скалам, которые находились над ним на высоте 900 метров. Дюбуа сумел проделать половину пути, поддерживаемый только неукротимой волей к жизни.

Его притащили почти совершенно обескровленным. Медикам пришлось тащить его по противоположному склону горы, снова через грязь и мрак.

Перед тем как лечь на операционный стол, он попросил карандаш и бумагу. В течение 20 минут он набросал карту советских позиций, время от времени делая глоток коньяка для подкрепления сил, и отдал карту немецкому полковнику, командовавшему сектором. Только после этого он с чистой совестью отдал себя в руки хирурга.

Он был всего лишь младшим офицером, одним из многих. Но наши парни держали свою клятву. Они знали, что за это можно отдать и жизнь.

***

Только вера в идеалы могла поддерживать наших товарищей, превратившихся в настоящие ходячие скелеты.

На своем ледяном пике мы жили в атмосфере сумасшествия. Несколько сотен русских трупов гнили и гримасничали совсем недалеко от нас.

Однажды ночью в октябре русские все-таки попытались отбить вершину. В 23.00 они поднялись почти к самой вершине горы. Они думали, что их никто не слышит, но все наши пулеметчики уже стояли на своих местах. Когда большевики оказались в нескольких метрах от стволов, пулеметы затрещали. Советский батальон был выкошен начисто.

Красные были захвачены врасплох, их солдаты судорожно цеплялись за корни растений в самом конце подъема. Так они и умирали - впившись пальцами в землю. Некоторые покатились обратно по камням. Другие все-таки сумели пробежать еще несколько метров и умерли уже на плато. Но самыми ужасными были трупы, повисшие на ветвях дубов.

Добраться до них было невозможно, не попав под пулеметы и минометы красных, которые в свою очередь следили за малейшим шевелением на нашем голом склоне.

В течение нескольких недель мы были вынуждены следить за медленным разложением трупов, происходившим прямо у нас на глазах. Наконец у них начали отваливаться головы, они падали вниз одна за другой и оставались на камнях. Над плечами не оставалось ничего, кроме нескольких отбеленных шейных позвонков.

* * *

В 15.30 тени уже вытянулись до нашей горы. К 16.00 окончательно стемнело. Нам пришлось прятаться в свои убежища, полные воды, растянуться на нарах, застланных ветками, и отдаться на волю сотен паразитов. К 23.00 мы больше не могли выносить это. Дрожа, мы начинали ждать, когда первые лучи солнца пробьют предрассветный сумрак.

Противник становился все более настойчивым. Американцы только что высадились в Алжире и Марокко. Большевики не верили янки до этой неожиданности. Падение Северной Африки изменило все.

Раньше к нам приходили многочисленные пленные и сдавались. Часто, для того чтобы добраться до нас, эти несчастные бросили наугад по ночам и подрывались на наших минах. Охваченные паникой, уцелевшие мчались назад к своим позициям, где их немедленно расстреливали. Через день после высадки американцев в Рабате и Алжире русские перестали приходить. Они восстановили утерянную уверенность.

Нам приходилось вести наблюдение постоянно. Наши наблюдатели сменялись каждые два часа. Но облегчение было мнимым. Мы падали в свои норы, переполненные водой. Люди могли полностью погрузиться в нее. Нам приходилось вытаскивать их оттуда, промокших до нитки. Некоторые начинали плакать, словно дети.

Но больше всего нас ужасали трупы русских, лежавшие между нашими постами. Внутри у них все сгнило, и они стали жидкими. Нащупывая путь в темноте, мы могли натолкнуться на эти бурдюки с жидкостью, иногда вся нога уходила ему в брюхо. После этого нас охватывало отчаяние, так как нам приходилось чиститься от остатков разложения человеческого тела, которые липли к коже и вызывали рвоту.

Мы дошли до предела. До предела!

Предела физической выносливости.

Предела духовных сил.

Мы боролись только потому, что нас удерживала солдатская честь. Добровольцы, мы хотели остаться до конца, пусть он будет горьким, до последнего удара наших измученных сердец.

Мы больше ни на что не надеялись.

Однажды утром, прочитав приказы, мы уставились пустыми глазами на параграф, в котором было указано время и условия нашей замены.

Нам потребовалось много времени, чтобы осознать это. Тем не менее это была правда. Валлонский легион должен был вернуться в Бельгию. Это означало трехнедельный отпуск дома и новое пополнение из нескольких тысяч бельгийских добровольцев.

Мы двинулись назад по длинному и грязному горному склону, по которому мы однажды в октябре поднялись с таким трудом. Что стало с нашими несчастными товарищами, которые той самой ночью приложили столько сил, чтобы попасть на самую вершину? От нашего легиона, уже поредевшего в первую зиму на Донце и полностью восстановившегося к июню 1942 года перед большим наступлением на юге, остались ровным счетом 187 человек. Именно столько перешли по хрупкому деревянному мосту реку Пшиш.

Мы медленно двигались обратно к вершине, где перенесли так много. Высоко над нами реяло золотое знамя на ветвях нескольких деревьев, которые еще не сдались зиме. Подобно им, наши идеалы, выстраданные и гордые, все еще упрямо реяли во враждебном небе.

Назад Дальше