Содержание:
Часть первая - ПАРАДОКС КОМИССАРА БЕРЗИНА 1
Часть вторая - ВОЙНА БЕЗ ВЫСТРЕЛОВ 8
Часть третья - ДРУГ ГЕРМАНСКОГО ПОСЛА 14
Часть четвертая - ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО 21
Голяков С. М., Понизовский В. М
Рихард Зорге
За выдающиеся заслуги перед Родиной и проявленные при этом мужество и геройство присвоить товарищу Рихарду ЗОРГЕ звание Героя Советского Союза посмертно.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР
А. МИКОЯН
Секретарь Президиума Верховного Совета
М. ГЕОРГАДЗЕ
Москва, Кремль, 5 ноября 1964 года
Часть первая
ПАРАДОКС КОМИССАРА БЕРЗИНА
Рихард поднялся в свой номер. На два оборота запер дверь на ключ. Прихрамывая, прошел в комнату.
В комнате было сумрачно и зябко. Как всегда в это время года, да еще в непогоду, ныли нога и плечо - застарелые раны давали о себе знать. Рихард включил верхний свет и электрокамин. Квадрат окна потемнел, а в комнате стало уютней и теплей. Тогда он, наконец, достал конверт и стал внимательно разглядывать места склейки. Хотелось рвануть конверт, жадно выпотрошить его содержимое, но он не торопил себя. Он привык никогда не давать себе поблажки, даже в малом.
Склейки повреждены не были. Письмо доставлено из Центра в полной сохранности. Рихард разорвал конверт. И, удивленный, несколько раз перечитал письмо: "Подготовь хозяйство к передаче. В ближайшие дни жди вызова в Москву".
Что это значит? Нет сомнений: его отзывают. Так и написано: "Подготовь к передаче". Почему? В Центре недовольны результатами? Рнхард привык трезво и по возможности объективно оценивать обстановку. Нет, при нынешних условиях здесь, в самой штаб-квартире гоминдановцев, в городе, кишащем английскими и японскими контрразведчиками, лучших результатов добиться трудно. Он был в курсе всех событий на обширной территории от Шанхая до советской границы и заблаговременно сообщал о подготовке новых провокаций на КВЖД, о предстоящей заброске белогвардейских банд на советскую территорию, о начале агрессии Японии против Северо-Восточного Китая и об образовании марионеточного государства Манчжоу-Го. "Манчжоу-Го - плацдарм для нападения на советский Дальний Восток. Агрессивные замыслы Японии приобретают все более отчетливый характер", - сообщал он Центру. Может быть, эти его донесения расценивают в Москве как дезинформирующие? Нет. Месяц назад Старик прислал записку: "Ты молодец". Что же могло стрястись за этот месяц?..
Рихард подошел к окну. За стеклами сеялся тоскливый дождь. Внизу, по мокрой серой улице чешуйчатым драконом ползла под зонтами толпа. Ревели клаксоны, и визжали тормоза автомобилей. Надрывались голоса рикш. Стекающие по стеклу струйки воды размывали вечерние огни.
Он стал припоминать, как происходила встреча со связником. Да, все состоялось строго по распорядку. Он сидел в маленьком многолюдном ресторанчике, отгороженном от улицы занавесом из тонких бамбуковых палочек, потягивал пиво и листал "Пекин - Тяньцзии таймс". Когда в углу зала старинные часы захрипели и с сипом начали бить, бамбуковая занавеска заколебалась. Движением пловца раздвинув жердочки, в зал вошел посетитель - молодой европеец, по внешнему виду - клерк, с зонтиком, в котелке и с широким, по моде, галстуком. Он бросил бою мокрый зонтик и котелок, скучным взглядом обвел помещение и, словно бы нехотя, Направился к свободному креслу за столиком Рихарда.
- Не возражаете, сэр?
- Пожалуйста, если вам будет приятна моя компания, - безразлично ответил Рихард и, вчетверо сложив газету, сунул ее в карман сюртука.
"Клерк" достал портсигар.
- Не желаете?
- Благодарю. Я предпочитаю сигару.
- Графин пива и соленых креветок! - крикнул "клерк" бармену.
Кто бы мог обратить внимание на эту случайную встречу совершенно незнакомых людей за одним из столиков одного из бесчисленных шанхайских ресторанов? И даже прислушавшись к их разговору, что, кроме обычных фраз вежливости, мог посторонний уловить из него? Но для Рихарда место, время, одежда пришедшего и каждое сказанное им слово имели свой сокровенный смысл. Даже то, какой марки сигарету он закурил. Точно так же, как для "клерка" было, совсем не безразлично, какую газету читал его собеседник, как ее сложил и в какой положил карман.
Рихард опорожнил свой графин первым. Вежливо раскланялся, бросил бою несколько монеток - и растворился в мокрой, шуршащей зонтами и плащами толпе. В кармане лежал конверт… Москва вызывает его.
Значит, до свидания, Шанхай. Скорее всего не до свидания, а прощай!.. Что бы там ни было, но скоро он сможет сбросить с себя, как опостылевшую одежду, свою постоянную напряженность и настороженность, снять уже, казалось, затвердевшую маску. Может быть, его оставят на работе в Центре. Или он сможет вернуться к научной деятельности? Нет. Неужели он полюбил эту свою профессию? Подходит ли к ней слово "полюбил"? Впрочем, летчик-испытатель, тоже каждый час идущий на смертельный риск, ведь любит свое дело…
Он снова посмотрел в окно. На улице стало еще сумрачнее. Все так же висела над городом пелена дождя. Он представил: вместо этой противной слякоти там скрипит снег, мороз горячит щеки, по улицам с гиком проносятся сани, детвора лепит снежных баб и накатывает ледяные горки. А самое главное - там Катя!
Он попытался представить ее лицо. У него была превосходная память, к тому же обогащенная многолетним опытом конспирации. "Чтобы легче запомнить лица, разделяй их на три основных типа: круглые, квадратные, удлиненные. Затем…" Он научился запоминать нужные ему лица с первого раза - и, наверное, навсегда. Но вот Катино лицо, хотя больше всего им дорожил, запомнить не мог. Он представлял отдельно ее глаза: то веселые, блестящие, то затуманенные грустью. Ее губы. Ее темные, заплетенные в косу волосы. Ее гибкую, подвижную фигуру. И в то же время в целом представить не мог. По законам конспирации он не имел права хранить ее фотографии и ее письма - и не хранил их. Да, он до малейшей линии помнил эти фотографии и рисунок ее почерка. Но на фотографиях Катя была совсем не такой, как в жизни… Какое же у нее лицо? Квадратное, круглое или удлиненное? Нет. Милое. И как хорошо, что он скоро его увидит!..
Рихард чиркнул шершавым колесиком зажигалки и поднес к узкому пламени листок.
2
Наташа прислушалась. Музыка! Массивная дверь была прикрыта неплотно, и из кабинета Берзина слышались четкие звуки шумановской токкаты. Хорошо! Наконец-то Павел Иванович отдыхает. Наташа уже привыкла: в редкие минуты отдыха, ближе к полуночи, он доставал пластинки, включал радиолу и, откинувшись в кресле, прикрыв ладонью глаза, слушал. Он любил только серьезную музыку.
Утром Наташа первой приезжала в управление, открывала уборщице кабинет начальника. И пока та чистила пепельницы и смахивала пыль с кресел и резных, с гербами шкафов, она тоже включала радиолу. Ящик стола был заполнен пластинками доверху. В ярких глянцевых пакетах на разных языках. Близкие друзья Берзина, зная о его страсти, непременно привозили ему в подарок черные диски, когда возвращались из "спецкомандировок". Наташа сама недавно вернулась из такой командировки, затянувшейся без малого на два года. Но свой подарок добавила к коллекции Старика тайком. Уж очень большим начальником был он для нее, хотя с другими и про себя она тоже фамильярно и по-дружески называла его Стариком. Начальника все так называли. Может быть, потому, что он и на самом деле был старше их и многие пришли сюда позже его, а вернее - многих он сюда и привел. А скорее всего потому, что был он хоть не старый, но седина густо посолила его темноволосую голову. С шестнадцати лет, с того дня, когда он был порот казачьими шомполами и в первый раз приговорен к расстрелу. А может, еще и потому, что в подполье, в царских тюремных казематах прошел он такую закалку огнем, в ВЧК и здесь накопил такой опыт, мера которым - совсем не годы жизни человека.
Когда Павел Иванович в 9.00 приходил в управление, Наташа уже сидела в приемной за секретарским столом, с папками "К докладу", с пакетами, перехваченными оплывшими сургучными печатями. И в большом и прохладном кабинете начальника молчаливые шторы, поглотившие последние аккорды музыки, не выдавали Наташиной вольности.
Но уже много дней музыка в кабинете Павла Ивановича не звучала. Сам Старик не выдвигал ящик с пластинками с того дня, она точно запомнила дату - 30 января, когда из Берлина поступило сообщение: президент Германии Гинденбург назначил новым канцлером Адольфа Гитлера.
Небольшой особняк в тихом московском переулке, который они называли "шоколадным домиком", подобно метеорологической станции где-нибудь в центре "розы ветров", принимал на себя все удары бурь и гроз. Его будоражили события, происходившие в мире, - и у самых границ страны и за тысячи километров от ее рубежей. В этом доме события не только регистрировались - здесь определялось, к каким последствиям они приведут. Не завтра или через месяц, а через год и даже десять лет… Прихода Гитлера к власти здесь ожидали, к нему готовились. И все же это событие взбудоражило всех. Наташа по взволнованным лицам своих товарищей, привыкших скрывать свои чувства, по учащенному ритму совещаний в кабинете Старика, по тому, что в управлении появились новые люди - с ромбами в петлицах, в скрипящих портупеях - поняла: наступают большие перемены в их работе.
Сообщения из Германии отодвинули на второй план все другие события - даже дальневосточные, столько лет державшие всех в напряжении. Старик требовал в любое время суток передавать ему шифровки из Берлина. Один за другим уезжали туда товарищи.
А в столовой, в Наташиной приемной, на утренних политинформациях - как в любом другом учреждении, как по всей стране - не прекращались споры, словесные схватки. Здесь, в управлении, знали об истинном положении дел в Германии лучше, чем где-либо. Тревожные, вести сменяли одна другую. Гитлер распустил рейхстаг и назначил новые выборы. Коммунистическая партия призвала рабочих к всеобщей забастовке и созданию народного фронта. Правые лидеры социал-демократов и профсоюзов ответили отказом. Гитлер объявил черный террор против компартии, запретил собрания и демонстрации рабочих. И, наконец, 27 февраля вечером запылал рейхстаг. За неделю до новых выборов, которые должны были, по расчетам нацистов, передать им всю полноту власти.
Из-за двери звучала музыка. На мгновение она смолкла. Зашипела игла. Потом запела скрипка. "Концерт Вивальди, - узнала Наташа. - Я привезла…"
Вошел начальник шифровальной службы.
- Павел Иванович у себя?
Наташа медлила. Не хотелось обрывать мелодию. Не хотелось прерывать его отдых. Но Старик требовал, чтобы все донесения немедленно показывали ему. Она сердито бросила:
- У себя.
В раскрытую дверь она увидела: Павел Иванович не сидел, как обычно, а расхаживал по комнате вдоль шкафов, обхватив ладонью подбородок и поскрипывая пальцами по отросшей за день щетине. Она заметила на столе пустой графин. Значит, опять ему нездоровится. Каждое утро Наташа наливала ему в графин свежую воду. В книжном шкафу на полке стояла целая батарея лекарств.
Старик не хотел, чтобы его товарищи знали, что их начальник недомогает. А старые раны ныли. И сказывался плохо залеченный туберкулез. И к вечеру начинала болеть голова. Казачья пуля так и сидела в теменной кости… Наташа узнавала, как он себя чувствует, по этому графину - сколько из него отпито воды - и по его глазам. Когда ему было совсем плохо, глаза белели. Точно так же, как когда он был сердит. Сослуживцы так и спрашивали у секретаря: "Какие у Старика глаза?" И она отвечала: "Голубые, иди", или: "Белые. Лучше не суйся". Но держался он и в радости и в гневе одинаково: никогда не повышал голоса.
Старик взял донесение, вслух прочитал:
- "Выезжаю. Буду второго. Рихард".
Он вызвал Наташу:
- Забронируй на второе номер в "Гранд-отеле". А сейчас позови ко мне Оскара и Василия.
Он перехватил взгляд Наташи, усмехнулся и стал складывать пластинки в нижний ящик стола.
Через несколько минут вызванные сотрудники, оживленно переговариваясь на ходу, прошли в кабинет Берзина. Из их разговора она уловила лишь имя Рихард.
"Рихард Зорге. Наш товарищ в Шанхае. Деятельный. От него всегда приходит большая почта, и Старик всегда просматривает ее с интересом…" Она стала припоминать, какой он, этот Рихард Зорге. Кажется, она однажды видела его. Даже дважды видела. Да, еще до своей "спецкомандировки". Она сидела за этим столом, когда Зорге в первый раз пришел к Старику. Потом он пришел и во второй раз. Довольно высокий. Крепкий, широкоплечий. Фигура спортсмена. Прихрамывал на правую, да, на правую ногу. Волосы темные, слегка вьющиеся, а глаза светлые. Когда выходил из кабинета, лицо у него было строгое, а глаза сияли. Впрочем, почти все выходят от Старика с такими глазами. Умеет он зажигать глаза. Наташа вспомнила о графине и с тревогой подумала: "Надолго они там?" На часах уже было половина второго ночи…
В кабинете Павел Иванович все так же вышагивал по ковру вдоль шкафов - и слушал. Василий сидел на стуле, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу. Оскар сидел на подоконнике. Такие вольности в кабинете начальника могли позволить себе только они, самые близкие друзья Старика, его ученики и его помощники. Оба недавно вернулись из-за границы. Оскар - из Германии, Василий - с Дальнего Востока.
Говорил Оскар:
- Это невозможно. Опасность будет подстерегать его на каждом шагу. У него очень много знакомых. Среди коммунистов. Среди социал-демократов. Даже среди нынешних нацистов. Его еще не забыли и полицейские Зеверинга. Я уверен, что в полицай-президиуме на него хранится целое досье. И первая случайная встреча…
- А я бы на его месте поехал! - вскочил со своего стула горячий Василий. - Без риска нет и разведки, без смелости нет и разведчика! Зато кто лучше его знает и язык, и обычаи, и нравы? Немного грима, побольше апломба - и успех обеспечен. Тем более что эти вчерашние лавочники не такие уж мудрецы.
Павел Иванович, когда продумывал особенно трудные задания, если была возможность, старался обсудить их именно с Оскаром и Василием. Рассудительный, чрезвычайно осторожный Оскар и горячий, темпераментный, готовый на самые отчаянные авантюры Василий как бы дополняли друг друга. Они были столь же разными и внешне: черноволосый, смуглый и худощавый, подвижный, как мальчишка, Василий - и высокий, спокойноглазый латыш Оскар с мягкими, уже седыми волосами. Одно в них было общее - работа в военной разведке, а перед этим годы революции и гражданской войны. Такие разные - и так одинаково надежные. На них Павел Иванович мог положиться так же, как на самого себя.
Сейчас он не был согласен ни с тем, ни с другим.
- Не возносись, - остановил он Василия. - Сегодняшние гитлеровцы не все вчерашние лавочники. Среди них и позавчерашние контрразведчики Вильгельма, и вчерашние контрразведчики Штреземана, и сегодняшние эсэсовцы Гитлера. Мы всегда должны строить расчет на то, что противник достаточно умен и изощрен, - и побеждать его превосходством своего ума, своим мужеством, дерзостью и находчивостью.
- Вводная лекция, - проворчал Василий, снова усаживаясь.
- Значит, так давно слушал, что успел забыть. - Голос Павла Ивановича посуровел. - В нашей работе смелость, дерзание, риск должны сочетаться с величайшей осторожностью.
Оскар согласно закивал. Но Василий уступать не хотел.
- Смелость - и осторожность! Диалектика! - сказал он.
- Да, диалектика, - нарочно не заметил насмешки в его голосе Старик, - диалектика, которой мы должны овладеть в совершенстве.
Павел Иванович повернулся к Оскару:
- И все же путь в Токио лежит для него через Берлин. И поехать в Германию он должен не под гримом и с фиктивным паспортом, а под своим настоящим именем.
- Под своим настоящим? - Тут уж настал черед удивиться Василию. - Невозможно!