В силу боевой необходимости постепенно дивизия распалась как единое целое. Та же участь постигла штаб и политотдел дивизии. Вести боевые действия приходилось смешанными группами танкистов, пехотинцев, ополченцев. Главная опасность состояла в том, что люди могли ослабнуть духом, сломаться психологически. К сожалению, такие случаи были. Но основная масса воинов на Лужском рубеже держалась стойко. Политработникам приходилось много работать с людьми, показывать личный пример – красная звезда с серпом и молотом на рукаве ко многому обязывала.
В этой невероятно сложной обстановке замечательно показали себя многие командиры, политработники, бойцы. Исключительно добрых слов заслуживали, по мнению отца, командир дивизии полковник М. И. Чесноков и его заместитель полковник А. Б. Родин. Именно они были одними из организаторов обороны на Лужском рубеже, они же организовали выход боевых групп дивизии из окружения.
Прорваться из окружения им долго не удавалось, была даже мысль перейти к партизанской борьбе. Лишь ценой героических усилий, неся большие потери, боевые группы дивизии все же осуществили переход линии фронта. Самое главное, что они сохранили и принесли с собой боевое Красное знамя дивизии, что служило подтверждением доблести и героизма воинов.
Мужество и стойкость десятков тысяч строителей и защитников Лужского рубежа, стоявших насмерть перед неизмеримо лучше обученным и вооруженным врагом, заслуживают слов великой благодарности и высочайшей оценки потомков и нашего государства.
Ленинград готовится к борьбе
В эти дни самым привлекательным местом для меня стала территория военного училища. Раньше помещение, где обитала наша семья, принадлежало этому училищу, и одна сторона здания оказалась как бы на территории училища.
Поэтому попасть туда было очень просто – достаточно открыть окно в коридоре и перебраться через низкий подоконник. Поэтому в каждую свободную минуту я отправлялся к военным.
Там было очень интересно. Стояли две противотанковые пушки. Около них постоянно шли тренировки расчетов. Отрабатывались действия по отражению атаки танков. Громко подавались команды. Тут же шел разбор проведенных занятий. Немного дальше находилась полоса по отработке приемов штыкового боя, на которой тренировались солдаты с макетами ружей для имитации ударов штыком или прикладом. Подразделение выстраивалось цепочкой и устремлялось в атаку на макеты вражеских солдат. Командир громко комментировал действия каждого бойца. На расположенной поодаль полосе препятствий отрабатывались навыки физической подготовки.
Временами на этом плацу собиралось очень много военных. Проводились митинги, строевые смотры. Звучали оркестры. Поскольку с младенчества я рос в военных гарнизонах, мне здесь было все родным. Правду сказать, меня с братьями пару раз там задерживали. Обычно это происходило по инициативе какого-либо начальника. Нас приводили к дежурному по части, начинали разбираться. Но когда узнавали, где мы живем и что отец наш на фронте, отпускали. Вскоре к нам привыкли и до наступления холодов мы проводили там очень много времени.
Однажды я, как обычно, находился на территории училища. Там в это время одна из воинских частей готовилась к отправке на фронт. Я уже разбирался в этих вещах. Провели строевой смотр, потом митинг. Бойцы были с оружием, с шинельными скатками. В углу плаца развернуты полевые кухни.
Подошло время обеда. Рота за ротой, с котелками в руках, солдаты шли получать свою, как тогда говорилось, пайку. Я слонялся неподалеку. Чего скрывать, есть хотелось очень, а попросить стеснялся. Но все же меня заметил пожилой старшина и громко позвал:
– Эй, пацан, иди к нам!
Видя мою нерешительность, позвал более настойчиво:
– Подходи!
Когда я несмело подошел, он обнял меня и сказал:
– Небось, хочешь кушать?
– Да, – потупился я, – очень хочу.
– Ну тогда пойдем со мной, у нас как раз есть лишняя порция, – улыбнулся старшина.
Мы с ним подошли к повару, и он сказал, показывая на меня:
– Этот с нами.
Старшина дал мне котелок и кусок хлеба. В котелок повар налил щей, а в крышку от котелка положил пшенной каши. Я вместе с солдатами мгновенно все съел… Затем мне дали еще кружку чаю. Тут объявили построение.
– Ну как, наелся? – спросил меня мой благодетель.
– Спасибо вам большое! Я давно уже так не ел.
– Ну, беги к мамке, а мы – на фронт.
До конца своей жизни я не забуду эти щи и кашу, которыми накормил меня совершенно незнакомый человек. Так и стоит перед моими глазами широкое лицо, добрые серые глаза, ладная сильная фигура простого солдата, который преподал мне науку отношения к людям, основанную прежде всего на доброте, желании и способности прийти на помощь нуждающемуся.
Среди июльских жарких будней в нашей семье едва не случилась беда. Мама в очередной раз отправилась в Смольный узнавать о судьбе отца. Мне она поручила смотреть за младшими братьями и строго наказала гулять только в соседнем скверике, никуда больше не ходить, на улицу не выбегать. С этими напутствиями мы отправились гулять. В сквере было много ребятни. Как всегда, играли в войну. Мы тоже вступили в игру, да так увлеклись, что я не сразу заметил исчезновение самого младшего, двухлетнего брата Гены. Обнаружив, что его нигде рядом нет, вместе со всеми ребятами бросились на поиски. Обыскали все углы, все кусты – брата не было. Начали опрашивать всех, кто находился поблизости – все безрезультатно. Вскоре появилась мама. Когда узнала о пропаже сына, страшно расстроилась, с укоризной посмотрела на меня и с горечью сказала:
– Ведь я тебя просила смотреть за ними, надеялась на тебя, а ты так меня подвел!
Посадив нас на скамейку и наказав никуда не отлучаться, сама отправилась на поиски Гены. Дважды она возвращалась без всякого результата. На лице ее было отчаяние и горе. Чувствуя свою вину, я остро переживал. Гена, наш самый младший брат, был ласковый, тихий, симпатичный ребенок, но очень болезненный. Еще до войны мама постоянно ходила с ним по врачам. У него обнаружились ранние признаки рахита.
День уже клонился к закату, а мы все еще сидели в сквере, и надежды найти брата становилось все меньше и меньше. Наконец мама сказала:
– Пойдемте домой. Я вас покормлю и отправлюсь на дальнейшие поиски.
Мы успели сделать лишь несколько шагов, как вдруг к нам подбежала какая-то женщина и, запыхавшись, сказала:
– Это не ваш ли маленький ребенок стоит и плачет в входа в Таврический сад?
Женщина еще не закончила фразу, а мама молнией метнулась к указанному месту, на ходу крикнув мне:
– Ждите меня здесь, никуда не уходите!
Через несколько минут видим – идет наша мама, счастливая, вся в слезах, и ведет за руку зареванного Гену.
Он действительно стоял у Таврического сада, плакал, и какая-то женщина уже собиралась вести его в милицию.
Мы никак не могли понять, как двухлетний малыш смог перейти на другую сторону оживленной улицы, пройти довольно далеко мимо ограды Таврического сада и оказаться у его входа? Старались у него допытаться: как он там оказался, может, кто-то его увел? Но малыш был так испуган и взволнован, что добиться от него ничего не смогли.
Мы были очень рады тому, что все завершилось благополучно, и искренне благодарили отзывчивую женщину.
Кстати сказать, я не помню случая, чтобы мама хоть раз в жизни меня ударила. Отец, за исключением одного эпизода, когда я попал под горячую руку, тоже не бил меня. Так что мое детство в семье прошло без мер физического воздействия. Считаю это величайшим благом, давшим мне, несмотря на все жизненные испытания, возможность свободного, без страха, развития.
Часто мы с братьями ходили гулять в Таврический сад, поскольку он находился очень близко от нашего дома. Там стояли зенитные орудия, проходили различные занятия, тренировки, рылись окопы и возводились другие оборонительные сооружения. В общем, нам там было очень интересно.
Нас очень интересовали аэростаты, которые в начале войны появились в разных местах города. Предназначение аэростатов состояло в том, чтобы затруднить действия авиации, вызвать страх у вражеских летчиков перед возможным столкновением с аэростатом или тросом, которым он крепился к земле. Это заставляло немцев летать как можно выше, что в свою очередь снижало точность их бомбометания.
Однажды мы почти весь день наблюдали за установкой аэростата в Таврическом саду. Расчет, состоящий из молодых женщин, одетых в военную форму, пытался завести аэростат на выделенное для установки место. Однако стропы, которыми он крепился, запутались в ветвях деревьев. При этом, как всегда, собралось много зевак и советчиков. Командовал женским расчетом довольно молодой сержант.
Он, видимо, был не особенно опытным в этом деле, поскольку при случившейся оказии растерялся и прислушивался ко всем советам, которые во множестве давали собравшиеся вокруг люди. Когда стало ясно, что стропы аэростата основательно застряли среди веток деревьев, сержант полез на дерево и оттуда, сверху, давал своей женской команде указания. Это зрелище было настолько потешным, что все умирали от смеха.
Представьте себе такую картину: огромный аэростат застрял между деревьев. Из-за ветвей раздаются указания, которые женская команда на земле со смехом, прибаутками и довольно неумело пытается выполнять. Дело не движется. В какой-то момент сук, на котором находился сержант, сломался и молодой воин грохнулся в прямом смысле с небес на землю. По счастливой случайности ему удалось ухватиться за другой сук. После определенных усилий под торжествующие крики толпы он сумел закрепиться в новом положении. Наконец кто-то принес одноручную пилу, с помощью которой совместными усилиями удалось отпилить большой сук, мешавший освободить один из тросов. Прошло еще несколько часов.
Наконец, к общему восторгу присутствующих, аэростат освободился от пут и поплыл к своему месту.
Из той поры вспоминается еще один случай. Однажды июльским днем 1941 года во время воздушного налета на Ленинград был сбит немецкий бомбардировщик. Один из пилотов этого самолета приземлился на парашюте на территории Таврического сада, очень близко от нашего дома. Узнав об этом, я вместе с другими мальчишками бросился к месту приземления фашиста. К сожалению, мы не успели увидеть воочию того, кто только что бомбил город, неся ужас и смерть жителям, – его схватили и увезли женщины местной самообороны. Стояла только небольшая толпа людей, которые случайно оказались в месте приземления пилота и присутствовали при его задержании. Они оживленно делились увиденным со всеми вновь приходящими людьми. Как ни странно, но их впечатления в основном сводились к тому, как летчик выглядел, что у него была упитанная, "мордатая" физиономия, что на нем был кожаный костюм, что он сам отдал женщинам пистолет и при этом что-то бормотал по-немецки. Я узнал, что со стороны собравшейся толпы не было даже попыток устроить самосуд над немцем.
Однажды, уже в августе, по нашей улице прошли с оркестром вооруженные матросы. До сих пор помню их сосредоточенные лица. Народ молча стоял по обеим сторонам улицы. Все понимали, куда и зачем они идут и что их ожидает.
Пытаемся решать продовольственные проблемы
Самой большой проблемой для мамы в этот период становилась проблема питания семьи. Правда, в магазинах еще можно было купить кое-какие продукты, но у нас практически уже не осталось денег, и мы жили впроголодь. Маме приходилось искать дополнительные источники нашего пропитания. Пока в городе еще работал рынок, мы с ней часто туда ездили и занимались "товарообменом". Там мама обменяла на еду некоторые свои ценные вещи: крепдешиновые кофточки, юбки, единственные выходные туфли.
Но и этому относительному благополучию скоро пришел конец. Однажды мама пришла очень озабоченная, показала какие-то цветные бумажки и серьезно обратилась к нам:
– Дети! В Ленинграде введены продовольственные карточки. Теперь только по ним мы будем получать продукты. Если вдруг карточки потеряем или у нас их украдут, то останемся совершенно голодными. Поэтому будьте очень внимательными, смотрите за карточками в оба глаза.
Потом подробно растолковала мне, как с этими карточками обращаться.
Кто-то подсказал нам, что на полях под Ленинградом можно набрать картошки, оставшейся после уборки. И вот в последних числах августа мы с мамой взяли вещмешки и отправились в пригород Ленинграда. Долго ехали на трамвае, затем еще довольно далеко шли пешком. Пришли на большое картофельное поле. Картошка на нем была уже убрана, но, видимо, недостаточно качественно, поскольку все поле было заполнено людьми, которые копались в земле и выбирали оставшиеся клубни. Занялись этим и мы. Это был мой первый опыт приобщения к сельскому труду. Я тогда не мог себе представить, как много мне придется заниматься этим в грядущие годы. Результатом наших усилий стали два вещмешка и одна небольшая сумка с мелким и грязным картофелем. Я навсегда запомнил, с каким трудом моя беременная мама и я, худенький девятилетний ребенок, тащили домой свою добычу. Но она помогла нам некоторое время довольно сносно питаться.
В один из холодных сентябрьских дней мы с моим тогдашним приятелем увидели двух подростков, гораздо старше нас, с удочками на плечах. В руках у них болтались на лесках несколько пойманных, довольно приличных по величине, рыбешек. Мы бросились к ним с расспросами и узнали, что рыбу они поймали в Неве. Мною сразу же овладела мысль последовать их примеру и добыть для нашего семейства рыбки. Мама яростно возражала против этой моей затеи, но мне удалось ее уговорить. С этим же приятелем мы взялись за дело. Выстрогали из больших веток удилища, накопали в Таврическом саду червей и рано утром отправились на Неву. Там оказалось уже довольно много любителей рыбалки. Места на площадке возле воды были все заняты. Пришлось нам рыбачить прямо с высокого гранитного берега. На клев не было даже намека.
В тот день на Неве было активное движение военных кораблей и судов разного назначения. Как я потом узнал, накануне этих дней немцы предприняли попытку в верховьях Невы переправиться на занятый нашими войсками берег, но были отбиты. Возможно поэтому на реке было так оживленно. Как бы там ни было, до полудня мы простояли впустую. Наконец, на площадке у воды освободилось место и мы с приятелем быстро переместились туда. Мужчина, рядом с которым мы расположились, предупредил:
– Ребята, уходите отсюда, вас может смыть волной.
Но мы, естественно, не прислушались к его словам, лишь напряженно следили за поплавками.
Беда не заставила себя ждать. Невдалеке показался довольно большой военный корабль, вероятно, эсминец. Кто-то из присутствующих рыбаков предупредил:
– Будьте осторожны, после этого корабля всегда идет большая волна.
Однако никто не сдвинулся с места. И вдруг волна, подкравшаяся совершенно незаметно, накрыла меня с головой. Следующее, что я отчетливо помню до сих пор, – это ощущение очень холодной воды, в которой я оказался. Когда меня вытолкнуло из глубины на поверхность, я увидел, что нахожусь примерно в 10–15 метрах от берега. Такое расстояние меня не особенно испугало, потому что к этому времени я уже умел немного плавать. Я начал интенсивно работать руками и ногами.
Но, как я ни старался, расстояние между мной и берегом не сокращалось. Мало того, я обнаружил, что быстрое течение начинает сносить меня в сторону от площадки, к высокому гранитному берегу, на который невозможно выбраться. Это означало угрозу жизни. Отчетливо помню, как в меня начал входить ужас. На мгновение возникла мысль: что же будет без меня делать мама?
С берега мне что-то кричали, видимо, подавали какие-то советы, но кровь так стучала в голове, что никаких слов я не разбирал, лишь отчаянно продолжал грести. Вдруг я увидел, что один из рыбаков бросил в воду веревку. Я ринулся ей навстречу.
Только с третьего или четвертого раза мне удалось поймать конец этой спасительной веревки. Меня постепенно подтянули в площадке и вытащили из воды. От пережитого ужаса и холода я не мог вымолвить ни слова. Все остальное помню очень смутно. Только когда я мокрый, замерзший, несчастный вошел в нашу обитель, меня вернул к жизни вопль мамы:
– Сынок, что с тобой? Тонул? Господи, просила же тебя не ходить на эту рыбалку! Пообещай мне сейчас же, что будешь меня слушаться!
Она раздела и долго растирала меня, поила горячей водой. Затем укутала разным тряпьем и уложила в постель. Но согреться мне никак не удавалось, меня всего трясло от холода и пережитого страха. Мама сидела рядом со мной и очень беспокоилась, что я заболею от переохлаждения.
Ночью немцы устроили сильнейшую бомбардировку. Из-за меня в бомбоубежище никто не пошел, все лежали по своим углам и умирали от страха.
Видимо, ужас от этой бомбардировки перекрыл мой ужас от возможной гибели на дне реки и позволил избежать простуды от купания в осенней Неве.
Всех нас в эти дни очень тревожила судьба отца. Постепенно я привык постоянно ходить к громкоговорителю слушать последние известия. К сожалению, информация была очень горькой. Немцы буквально валом шли по стране, захватывая города один за другим. Я пытался задавать стоявшим рядом взрослым вопросы, почему так плохо обстоят дела у нашей армии, почему побеждают немцы? Но взрослые тоже не знали ответа на мои детские вопросы.
Мы с мамой стали регулярно ходить в Смольный, надеясь узнать хоть какие-то сведения об отце. Пока мама ходила там по кабинетам и коридорам, я разглядывал расставленные кругом зенитные орудия, маскировочные сети, аэростаты заграждения. К Смольному непрерывно подъезжали и отъезжали автомобили. Все это выглядело очень внушительно. К сожалению, никаких сведений об отце нам получить не удавалось. Удрученные, мы уходили домой. Глядя в тревожные мамины глаза, я понимал, что если отец погибнет, наша семья вряд ли сможет пережить войну.
Мамина операция "Береженого Бог бережет"
Наша мама была собранным и предусмотрительным человеком. Однажды, уже в середине августа, мы все играли недалеко от нашего дома.
Мама сидела рядом с нами на скамейке. Вдруг она подозвала меня, усадила рядом с собой и завела со мной, как мне тогда показалось, странный разговор.
– Боря! – начала она, – ты видишь, какая сложилась обстановка. Папа на фронте. Что с ним – неизвестно. Всякое может случиться и со мной. Ты старший, ты мой помощник, и должен знать, что тебе надо делать, если со мной что-то случится.