Но в тот день мне несказанно повезло – мой самолет выскочил прямо на светивший вертикально вверх луч нашего зенитного прожектора, расположенного неподалеку от Шяуляя и служившего нам в качестве маяка. Значит, поблизости находится аэродром, на который я могу приземлиться…
Остается выйти к нему и дать две красные ракеты – условный сигнал, обозначающий, что я свой и сейчас буду производить вынужденную посадку. Аэродромные службы должны подготовить полосу, включив ее освещение, если оно, конечно, имеется. Но вот незадача: ракетница находится у штурмана, а связи с ним как не было, так и нет… Принимаю немного правее, чтобы обойти наши зенитные батареи, – они ведь не знают, что я свой, могут и обстрелять, – напряженно обдумывая возможные варианты выхода из создавшейся ситуации…
После недолгих размышлений я решил идти домой, а чтобы в случае необходимости вернуться в Шяуляй, привязался к "железке", ведущей прямо к Паневежису. Снизился до пятисот метров и потопал…
В этот самый момент судьба преподнесла мне самый большой подарок этого дня – ожила стрелка радиокомпаса… Никогда в жизни я так не радовался ей. Как же все-таки здорово, что перед вылетом не забыл напомнить штурману, чтобы он настроился на частоту приводной радиостанции! Окрыленный неожиданным счастьем, я воспрянул духом и тут же гордо выпрямился, как царь на троне. А то ведь съежившись сидел, спину скрючил, словно горб у меня вырос…
Оставалось только довернуть самолет в нужном направлении и внимательно следить за местностью. Вот и речушка знакомая мелькнула, за ней – небольшие домики, и, наконец, появился главный ориентир – возвышавшийся над округой здоровенный костел, единственный в Паневежисе… Все, я дома… С момента взлета прошло около четырех часов, но в это верится с трудом. Кажется, все продолжалось значительно дольше…
– Штурман пропал, на связь так и не выходил, – упавшим голосом сообщаю технику, забравшемуся на крыло сразу же после остановки самолета. – Наверное, погиб… Надо посмотреть, что с ним…
– Да вот же он, – недоуменно отвечает Пичугин, – выбрался из кабины только что…
Словно подброшенный пружиной, выскакиваю на крыло и тут же замечаю Сурина, стоящего возле открытого люка носового отсека… "Слава богу, жив!" – обрадовался я, но несколько мгновений спустя, когда радостные эмоции несколько схлынули, меня стал занимать совсем другой вопрос…
– Штурман, – окликнул я Сурина, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее, – ты куда пропал?
– Виноват, командир, – ответил он, опустив глаза долу. – Помнишь, когда зенитку проскочили, ты самолет тряхнул… Меня так сильно дернуло, что штекер от наушников выскочил… Не знал, куда его воткнуть…
От неожиданности у меня перехватило дыхание… Не раз приходилось мне балансировать между жизнью и смертью, но одно дело – погибнуть в бою… Ни один солдат не застрахован от этого… Другое – из-за… Даже слова-то подобрать правильные не получается. Жизни трех человек мог оборвать не меткий огонь вражеских зенитчиков или ночных истребителей, а бесполезно болтавшийся на груди штурмана шнур внутренней связи… Это было за пределами моих понятий о добре и зле…
– А огоньки почему не использовал? – еле сдерживаясь, спросил я.
– Забыл о них. Как отшибло…
И тут нервное напряжение, накопленное мной в этом полете, вырвалось наружу. Наверное, никогда в жизни, ни до, ни после, я так яростно не распекал своего подчиненного, обрушив на его склоненную голову все лексическое многообразие русской разговорной речи. И слова подходящие как-то сами собой нашлись… К счастью, моего запала надолго не хватило, и немного времени спустя наш разговор вернулся в более спокойное русло.
– Извини, командир, – сказал Иван, – больше не повторится… – И мы искренне пожали друг другу руки.
…Конечно, в случившемся имелась немалая доля моей вины. Отнесись я к своим обязанностям так, как было нужно, проверь его перед вылетом на знание матчасти, может быть, ничего подобного и не произошло бы…
– Я сидел, – рассказывал Иван по дороге на КП, – и отмечал крестиками, где мы находимся. Страшно было… – И, немного помолчав, добавил: – Спасибо, командир, что привез…
Глядя на карту, разложенную на столе командного пункта, я был приятно удивлен точностью и аккуратностью, с которыми мой штурман фиксировал наши координаты. Это несколько реабилитировало Сурина в моих глазах, хотя, признаюсь честно, во всех следующих полетах всегда ожидал от него какого-то подвоха. И, надо сказать, не зря…
Несколько дней спустя с нами вновь приключился довольно неприятный казус – полная потеря ориентации. Все произошло просто и обыденно: возвращаясь домой после минной постановки, мы попали в мощную облачность, выйдя из которой так и не смогли привязаться к местности. Даже приблизительно.
– Штурман, – кричу, – где мы, черт возьми, находимся?!
– Что-то не могу определить. Дай мне немного времени, командир…
С этими словами Сурин с головой погрузился в свои расчеты, а я со всей ясностью осознал, что надеяться остается лишь на себя. Часы и компас однозначно подсказывали: мы на своей территории. Но где конкретно? Оставалось только внимательно вглядываться в проносившийся внизу ландшафт, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь знакомое. Но все усилия были тщетными…
Вдруг – аэродром! И самолеты с красными звездами! Выйдя на связь, запросили посадку. Приземлиться-то приземлились, а вот где – спрашивать стыдно… Гвардейцы все-таки… На фронте уже давно… Эдак на всю Балтику прославиться недолго…
Ясно, что кого-то надо на разведку отправить, но вот кого… Самому пойти? Нет, я выкручиваться не умею, проколюсь наверняка… Штурман из доверия вышел… Остается стрелок-радист. Федоренко – парень веселый, балагуристый. Такой и с заданием справится, и чести нашей не посрамит.
– Ваня, – вызываю его по внутренней связи, – ставлю тебе боевую задачу: восстановить ориентировку путем опроса местного населения.
– Понял, командир, сейчас иду! – рассмеялся он в ответ. "Молодец парень", – подумал я, но вслух произнес:
– Ты смотри там, поаккуратнее…
Но волновался я зря. Иван, как настоящий разведчик, придумал такую правдоподобную легенду, которая позволила ему быстро и, главное, не вызывая никаких подозрений выяснить наше местонахождение. С его слов местные командиры узнали, что наш экипаж послан для поиска места перебазирования полка, базирующегося в Клопицах. Среди прочей информации о наличии в окрестностях пригодных для размещения самолетов участков земли, а также их характерных особенностей, полученной предприимчивым стрелком-радистом, была и главная – мы приземлились неподалеку от станции Дно. От всей души поблагодарив радушных хозяев, Федоренко вернулся к нашему самолету…
Прошло немногим более недели, и история повторилась вновь. На этот раз нашим боевым заданием вновь была "свободная охота". Чтобы избежать неприятного перелета через линию фронта, я выбрал обходной маршрут, более долгий, зато позволявший выскочить в Рижский залив через его восточное побережье, занятое нашими войсками. Дальше – по обстоятельствам. Попадется что-нибудь – атакуем, нет – выходим на просторы Балтики.
Взлетаем поздним вечером, с тем расчетом, чтобы "поохотиться" в темное время суток. Поиск противника на лунной дорожке, скажу прямо, – не самое результативное занятие, но метеорологи обещают безоблачную погоду и, что самое главное, полный штиль, а значит, шансы все-таки имеются.
Ночные полеты, особенно на малой высоте, требуют повышенного внимания. Порой приходится до боли напрягать зрение, чтобы разглядеть на бескрайнем темном полотне, раскинувшемся под крыльями, необходимые ориентиры. Расчет штурмана, конечно, вещь хорошая, но визуальная привязка – еще лучше. Понятно, что любой, даже самый незначительный источник света в кабине самолета становится в этом деле серьезной помехой, поэтому я приучил себя обходиться лишь необходимой подсветкой приборов, да и то максимально уменьшив ее яркость. Горят себе нежно-голубоватым светом неоновые огоньки, да и ладно – мне вполне хватает…
Но стоило зайти за береговую линию Рижского залива и сделать в поисках цели несколько зигзагов, как все освещение мгновенно погасло. В кабине наступила настоящая ночь. Что за чертовщина! Резко двигаю реостаты освещения в крайнее положение. Безрезультатно… Все попытки докричаться до экипажа также закончились ничем. "Все, – думаю, – пора возвращаться домой!" Хорошо, имелся у меня американский фонарик, небольшой такой, но довольно яркий. Я его на шею повесил, чтобы хоть как-то приборы наблюдать, аккуратно развернул самолет и потопал назад.
Подхожу к берегу, глазам своим не верю: впереди – плотная завеса облаков. Не может быть! Ведь я же совсем недавно прошел на этом месте практически без помех… Такая вот непостоянная балтийская погода. Но выбора у меня нет, поэтому приходится нырнуть в облака, надеясь на то, что они довольно скоро кончатся.
Но на этом мои неприятности только лишь начинались – внезапно спереди-справа от меня вспыхнули разрывы зенитных снарядов. Кто стреляет?! Наши? Немцы? Разницы никакой – погибать не очень-то хочется. Но прежде, чем я успел отвернуть самолет в сторону, меня резко подкинуло вверх. В этот же самый момент кабина озарилась ярким слепящим светом, время как будто замерло. "Оказывается, умирать совсем не больно", – успела промелькнуть в моем мозгу весьма странная мысль…
Но тут белая пелена словно спала с моих глаз, и я с удивлением обнаружил себя все так же сидящим на своем кресле. Машина шла ровно, двигатели работали исправно, стрелки приборов находились на своих местах. Да и голоса друзей-товарищей вдруг прорезались… Жив! Все мое существо наполнилось неописуемой радостью. Жив! – ритмично стучало сердце, разливая энергию по всему телу… Жив…
– Командир, – слышу поникший голос Федоренко, – это я виноват…
– Не понял… – удивленно переспрашиваю я.
– Тумблеры ведь у меня в кабине. Я их случайно зацепил, сам не заметил как. Вот генераторы и выключились…
– Так что же ты?! Сразу включить не мог?!
– Не сообразил тогда, что произошло. Это сейчас, когда самолет тряхнуло, меня в сторону бросило, прямо на эти тумблеры…
Выругал я его, конечно, на чем свет стоит, но делать нечего – время упущено, пришлось возвращаться домой. Сижу, опустив нос, сгораю от стыда. Даже в голове не укладывается: из-за такой невероятной нелепости сорвался вылет. Но вскоре у меня появились совсем другие неприятности, заставившие надолго забыть об этом, – Паневежис оказался намертво закрыт туманом, напрочь исключавшим самую незначительную возможность приземления на своем аэродроме.
Решил пробиваться в Шяуляй, но и там погодные условия оказались не лучшими – все тот же сплошной туман. Пришлось повернуть на юг, надеясь хоть где-нибудь да отыскать себе пристанище. Поначалу все складывалось в нашу пользу – туман постепенно рассеивался, открывая подсвеченный луной ландшафт.
– Штурман, – спрашиваю, – где мы?
– Не знаю, командир…
Ладно, разберемся. Опять приходится надеяться лишь на себя, но ничего, мне не привыкать. Вот только хорошо бы от торпеды избавиться, лишний груз все-таки. Вдруг лететь еще долго придется… И тут, словно по заказу, впереди небольшое озерцо попалось. Жалко было торпеду задаром выбрасывать, но ничего не поделаешь…
Гораздо сложнее оказалось найти хоть какой-то аэродром. Под крыльями – удручающе однообразная местность, лишенная всяких признаков авиационной жизни. Я уж было собирался подыскивать площадку, пригодную для посадки на живот, как вдруг – аэродром, да еще и полоса подсвечена. Видимо, взлетал кто-то. Подошел поближе и заметил несколько "По-2", стоявших в ряд у окраины летного поля.
Судя по всему, других самолетов здесь нет, поэтому необходимо выяснить, хватит ли длины полосы для посадки на ней нашего гиганта "Бостона". Попутно даю красные ракеты, чтобы там, на земле, поняли: мы – свои. Но что это?! Все посадочные огни вдруг мгновенно погасли, словно испугавшись летящей на них огромной махины… Правда, я уже успел заметить, что вписаться в эту небольшую ВПП все-таки можно. Но здесь от меня потребуется предельная собранность – в подобных ситуациях права на ошибку нет и быть не может…
Ухожу на второй круг, вновь выстреливая красную ракету, затем – еще одну. На земле вняли моим отчаянным призывам, и полоса вновь осветилась огнями. Хорошо, можно садиться. Убираю газ, насколько это возможно, и самолет начинает плавное снижение. Глаза впиваются в посадочный знак. Если удастся коснуться его боковыми колесами, считай, полдела сделано. Гептнер бы точно смог, а вот я…
И у меня получилось, даже на пару метров раньше. Отлично! Места для пробега совсем немного, поэтому даже за такое незначительное расстояние стоило побороться. Тут же опускаю нос, выключаю моторы и начинаю потихоньку придавливать тормоза. Машина понемногу замедляет ход, но, увы, слишком медленно… А прямо за полосой – кювет, отделяющий ее от проходившей немного впереди дороги… Жму на тормоза сильнее… Самолет всей своей массой наваливается на переднюю стойку, еще чуть-чуть – и сорвутся покрышки… Но конец полосы приближается слишком быстро, и вот он уже подобрался почти к самому носу, а впереди… "Все, – думаю, – капут мне!"
Но мой ангел-хранитель и здесь не отвернулся от меня. Самолет, прокатившись еще немного, замер, как мне тогда показалось, на самом краю. На самом деле до него оставалось еще около десяти-пятнадцати метров, но это стало известно немного позже. А тогда, стоило машине остановиться, я, смахнув стекавший со лба ручьями соленый пот, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья: "Вновь повезло…"
Немного передохнув и отрулив свой "Бостон" в сторону, чтобы не мешать полетам, я выбрался из кабины.
– Кто такие?! – неожиданно раздался из темноты строгий писклявый голосок.
Маленькая щупленькая фигурка его обладателя, стоявшая справа от меня, казалась совсем детской. Даже ладно сидящая на ней военная форма и крепко сжимаемая в руках винтовка совершенно не придавали ей взрослости. "Наверное, – решил я, – парнишка из разоренного фрицами села. Прибился к летчикам и служит в аэродромной охране". Такие ребята очень гордились тем, что выполняют нужную и важную для фронта работу, и относились к ней не по-детски серьезно.
Я спокойно и обстоятельно рассказал маленькому солдату о том, кто мы, и попросил его провести меня и моих товарищей на командный пункт. Лишь там, при хорошем освещении, мне удалось разглядеть своего спутника подробнее. Оказалось, это девушка, совсем еще подросток. Мало того, весь летный состав полка, гостеприимством которого нам суждено было воспользоваться в ту ночь, состоял исключительно из женщин. И хоть старый добрый трудяга "По-2", на котором они работали, по довоенным взглядам вряд ли мог считаться полноценной боевой единицей, наши храбрые летчицы отработали на нем практически всю войну, нанося точечные ночные удары по врагу. Не за красивые глазки фрицы окрестили наших девушек "ночными ведьмами".
Здесь, на КП, я и узнал, что приземлился недалеко от Каунаса. Попросив связистку сообщить об этом в свой полк, мы присели за стол, чтобы попить чаю, приготовленного заботливой девчушкой-солдатом. Никаких разговоров особо не велось, и не удивительно. Даже после удачного полета никаких сил на это не остается, а тут… Сидишь, не спеша потягивая горячую жидкость, и безразлично смотришь вниз. Даже весельчак Федоренко и тот несколько приуныл. Вскоре нас отвели в сарай, и мы, тут же упав на солому, провалились в объятия сна. На следующее утро наш самолет приземлился дома, в Паневежисе.
На этот раз наша блудежка не прошла безнаказанно. Я получил трое суток, а штурман – пять. Причем с занесением в личное дело. Правда, фактически "отбывать срок" нам так и не пришлось, и в отношении свободы перемещения мы ничем не отличались от остальных однополчан. Пришлось, конечно, лишних пару раз побывать в роли дежурного экипажа, но это ничего страшного, обычная боевая работа. Удивительно другое: Федоренко, главный "виновник" случившегося, отделался лишь "легким испугом", то есть устным выговором от Борзова, естественно, с пристрастием.
Как это ни покажется странным, но на моем отношении к стрелку-радисту история с тумблерами совершенно не отразилась, чего никак не могу сказать об Иване Михайловиче. Хотя впоследствии он больше не допускал подобных неприятных промашек, я все-таки не смог заставить себя целиком и полностью доверять его штурманским умениям в той степени, в которой совсем недавно полагался на Бабанова.
Прошло несколько дней, и со мной вновь приключилась довольно неприятная история. Началась она с очередного безрезультатного поиска врага на просторах Балтики. Большая часть полета проходила в условиях относительно хорошей видимости, и лишь иногда плотный серый туман напрочь лишал нас обзора. Правда, он довольно быстро рассеивался, вновь открывая нашему взору пустынную морскую панораму. Прошлись от Либавы к Данцигской бухте, оттуда – до острова Борнгольм, делая по несколько проходов в местах наиболее вероятного появления противника, но, несмотря на все старания, так и не смогли отыскать хоть какое-нибудь суденышко.
– Пора возвращаться, командир, – напоминает штурман.
– Хорошо, – отвечаю я, ложась на обратный курс.
Не так давно нам разрешили сбрасывать свои торпеды в подобных ситуациях просто в море, но мы пользовались этим правом лишь в самом крайнем случае. Слишком дорого стоит эта блестящая "сигара", чтобы просто так избавиться от нее, словно от ненужного хлама. Лучше привезти ее домой – не сегодня, так в другой день, но она все равно будет выпущена по цели. Похожим образом обстояли дела и в том полете – моторы работали как часы, топлива на обратную дорогу хватало с избытком… Словом, никакой необходимости облегчить машину не наблюдалось, поэтому я решил возвращаться назад с торпедой…
Но вот незадача: Паневежис полностью закрыт облаками, пробиться сквозь которые нет никакой возможности. Мало того, на ближайших к нему аэродромах – те же самые погодные условия. Оставалось лишь топать дальше на восток. Там, в Даугавпилсе, в ста пятидесяти километрах от Паневежиса, находился занимаемый истребительным полком полевой аэродром. Длина его взлетно-посадочной полосы позволяла взлетать и садиться таким тяжелым самолетам, как наши "Бостоны", поэтому мы сочли за благо воспользоваться гостеприимством наших коллег-авиаторов. Приняли нас, как всегда в подобных случаях, радушно, но мы, слишком измотанные длительным полетом, предпочли поскорей отправиться спать.
Утро следующего дня поставило меня перед трудноразрешимым вопросом: сможет ли мой "Бостон", нагруженный торпедой, взлететь с раскисшего от ночного дождя аэродрома? Поскольку подобного опыта в моем активе не имелось, мне пришлось полагаться на собственную интуицию. Пройдясь несколько раз по чавкающей грязи взлетно-посадочной полосы, я все-таки решился возвращаться в Паневежис: "Не так уж сильно она размыта, чтобы машина не смогла разогнаться. Тем более топливные баки уже здорово выработаны…"
Посмотреть на взлет торпедоносца собрались все, кто только мог. Понять их нетрудно, ведь столь тяжелые машины – очень редкие гости на аэродроме истребителей, поэтому его обитатели никак не могли пропустить подобное зрелище. "Ну что же, – думаю, – пусть полюбуются".