Разное
Радиоприемники от 325 р. /рекорд/ и до 2500 рублей. Мотоциклы 8500 р. велосипеды 600 р. швейные машины 1500 р. Виноградные пульверизаторы 310 р. Инструменты, вообще, очень дороги и их очень мало. Посуды почти нет. Тарелок я не видел, чайных стаканов - тоже. Кастрюли когда привозят, то создаются неимоверные очереди и все берется с "боем", т. е. кто нахальнее.
Строительных материалов нет. Самое главное гвозди и их нет и за ними люди едут в Сталинград за сотни километров. Для крыш там большая потребность в шиферных пластинах. Их цена по государственной расценке 4 р. и 50 коп., но ордер достать невозможно и покупать приходится от "ловкачей" по 20–25 руб. за штуку.
Черепица 670 руб. за тысячу. Кирпичи 370 рублей за тысячу. Все материалы добываются с трудом. Стекла для окон, если надо, то можно купить в сельсовете, но для этого необходимо сдать полагаемое количество яичек по государственной цене, т. е. 6 руб. за дюжину, а чтобы купить на базаре по вольным ценам, надо заплатить 10 руб. за дюжину, т. е. чуть ли не вдвое дороже.
За дверными и оконными ручками-райберами, навесами, краской, щетками, надо ехать в Краснодар, но и там всего, что тебе надо, не найти, и приходится идти на всеимеющую "толкучку" - там все найдется, но уже по другой цене, но делать нечего, раз надо, то надо и платить сколько просят, т. к. и ему не особенно дешево досталось. Сколько и он, бедный, страха претерпел, пока вынес украденное на заводе, да и продает тоже с оглядкой, не следит ли кто, не стоит ли доносчик за спиной?
В продуктовых магазинах перебои большие: сахар привозится один раз в 2–3 месяца, по 10 р. килограмм и то если успеешь получить и если есть во что его взять, т. к. никаких кульков, ни бумаг продавщица не дает. Со сливочным маслом такая же история. 1 кг. 27 р. 40 коп. но с бумагой. Маргарин 13–15 р. кг. Постное масло 14–15 р. литр, халва 12–14 р. кг. но бывает очень редко. Конфеты самые ходовые или вернее, самые доступные советскому обывателю - по 9 р. и 10 коп. бывали, но очень редко, а по 34 рубля за 1 кг. бывали всегда.
Колбаса и ветчина по 15 р. самая ходовая привозилась в два месяца раз. Ливерная колбаса по 4 р. кг. тоже редко привозилась и несмотря на то, что она скоропортящаяся, ее набирали по несколько килограммов. Мука, самая доступная для бедняков, по 1 р. 60к. за кг., редко бывала в магазинах, а дорогая, последнее время, не выбывала. Мясо в ларьках /на базаре/ можно было купить, если пойти пораньше и продавалось частными лицами, свинина 16 р. кг., говядина - 14 р. кг., баранина - 12–15 р., козлятина - 8–10 р. куры 20 р. штука, гуси 35–40 р., утки 25 р., индейки 40–50 р., яички 10р. дюжина, молоко 2 р. 50 коп. литр.
Смалец 25–30 р. кг. пчелиный мед 25 р. за кг. Тростниковый 2 р. чайный стакан, а баночка в 600 гр. - 5 руб. Вино колхозное на базаре 10 р. литр, в магазинах - 0,3 лит. - 14–18 р. Водка 0,5 литра 28 р., Краснодарская 24 р. 0, 5 литра. Самогонка из-под полы, продавалась 30 р. за литр. Пиво 0,5 лит. /бутылка/ 2 р. 30 коп. пустая бутылка принималась за 1 рубль.
Хлебный вопрос
Это главный вопрос о питании человека, а особенно бедняка.
В 1955 году хлеба не хватало. У хлебных ларьков очереди стояли все время, но часто хлеба было мало. Ларек закрывался и многие уходили домой без хлеба. Чтобы иметь больше шансов на получение хлеба, встаешь за 2–3 часа до рассвета. Ночь темная. Мороз, хотя и не особенно крепкий, дает себя чувствовать. Идешь во мраке, спотыкаясь о кочки и думаешь, ну теперь я, наверно, буду первым, а если не первым, то в первом десятке. Подхожу к ларьку. Из темноты виднеются силуэты стоящих и сидящих, ожидающих хлеба и их то не так уж много но, наверно, больше чем за полсотни.
Занимаю очередь, а за мной идут и идут, выныривая из мрака все новые и новые лица за "насущный" хлебом. Мороз к утру крепчает. Вся толпа приходит в движение. Топчется с ноги на ногу.
Молодежь прыгает, бегает, чтобы согреться и так до открытия ларька, когда хлеб испечется и перебросится в ларь. К 6–7 часам утра ларек открывается и сразу, как по команде, длинная очередь вытягивается, а к хвосту ее все прилипают и прилипают запоздавшие, кого сон обманул.
Горькая жизнь научила граждан и гражданок быть в очередях и соблюдать дисциплину - не легко "ловкачу" вспрянуть вне очереди и получить булку хлеба. На него грозно обрушиваются. Даже привилегированные и те с трудом могут получить вне очереди.
Цены на хлеб в 1959 г. были: темный - 1 кг. 1 р. 38 к. Серый - 1 р. 52 к., белый - 2 р. 36 к. - 2 р. 75 к. - 3 р. 10 к. - и 3 р. 95 коп.
Базары
Базары в станице бывают обычно, в воскресные дни. Народ съезжается со всех сторон за 100–200 км. Одни привозят продукты и товары из колхозных лавок, а другие приезжают покупать и народу собирается так много, что бывает невозможно пройти.
Особенного внимания заслуживает "толкучка". Она работает всегда очень хорошо. 5–6 рядов, длиной метров по 50, располагаются "разношерстные" продавцы и продавщицы. Старухи, старики, пожилые обоих полов, молодые и даже дети, всяк продает свой товар, всяк ждет покупателя. Здесь можно найти все то, чего в магазинах не найдешь, здесь найдешь по своим грошам или старое, или подержанное, или совсем новое, которое было прислано в магазины, но, как то, случайно, путь изменяло, попадало в частные руки и продавалось уже по большей цене, на знаменитой "толкучке".
Продавцы /без "блата"/ новых вещей, чувствуют себя не особенно спокойно. Их взгляды прорезывают толпу, как бы ища купца, но зачастую, упираются в ненавистные физиономии переодетых в штатское платье, милиционеров, рыскающих среди толпы, ищущих чем-либо поживиться.
Любят они нападать, в особенности, на продавцов новых вещей. Вещи отбирают и не редко в свою пользу. Продавца штрафуют или запугивают и выгоняют из милиционного отделения.
Вездесущий произвол властей слабо прикрывается, а ропот людей возрастает и бывают случаи, что вспыхивают "бунты женщин", как было в станице Славянской, или в городе Темрюке, когда, доведенные до крайности, колхозницы вынуждены были дать свободу своему гневу, невзирая на то, что их ожидает после. Так было в городе Темрюке /по рассказам темрючан/, в 1958 году взбунтовались колхозницы, и когда прибыл к ним представитель в "Победе" /легковом пассажирском автомобиле/, то бунтари "рабыни" разгромили его "Победу", наградив и председателя изрядными пинками, но благодаря хорошим ногам, ему все же удалось удрать, а иначе лежать бы ему с разгромленной машиной и ждать "скорой помощи".
Утешение
Я уже сказал, что государственная водка довольно дорогая, но потребность в ней куда большая, нежели это было в дореволюционное время. Возможно, что условия тяжелой жизни заставляют обывателей
почаще, хотя бы на время, забыть свое горе, утопив его в водке.
А к тому же и наш народ привык с водкой встречать и провожать все, и хорошее и плохое и радости и печали. Так вот люди и начали приспосабливаться, начали сами "гнать" /варить/ - самогонку, которая им обходилась много дешевле. Из одного килограмма сахара, получают один литр самогонки, которая не уступает государственной водке и стоит лишь 10 рублей и немного страха.
Власти карают "самогонщиков" очень жестоко, но это не помогает Люди ухитряются делать это или ночью, или в захолустьях, подальше от глаз недремлющего жадного коммунизма.
Казаки и казачки, еще по старой привычке, стараются запастись к празднику бутылочкой самогонки, а там смотришь, приходит сосед или соседка поговорить - "отвести душу", один, другой и больше, а за ними и их жены. Хозяин хлебосол, как и раньше велось, ради праздника предлагает по рюмочке. Выпили "по христианскому обычаю как они говорят. Языки развязываются, охота "выпить" появляется сильнее. Соседушки вскакивают, убегают домой и вскорости возвращаются с бутылочкой "живительной влаги", спрятанной от любопытных глаз. Ну и "пошла писать губерния".
Начинают слышаться смелые голоса и порывы к песням. Истосковавшиеся вдовы, а их так много по станице, чтобы заглушить, забыть свое одиночество, незамедленно присоединиться к начинающейся пирушке и, через какой-нибудь час, уже слышаться родные, с затаенной грустью, наши казачьи песни. Полились широкой волной, оглушая просторы станицы. Им навстречу несутся, заливаются с другой стороны станицы, такие же дружно спетые голоса* и не хочется верить, что это поют простые казаки и казачки - "рабы" колхозов, а песня льется и льется неудержимым потоком.
И сколько прелести в этих родных песнях и голосах поющих. Сколько удали и неудержимого влечения тебя куда то. Слушаешь и заслушивается! Мысли уносят тебя далеко, далеко в старое, прошлое время, ушедшее навсегда, и на душе делается больно, тяжело, что возврата нет. Жизнь казака нарушена, разбита, все похоронено, одни лишь песни еще остались, тревожащие исстрадавшуюся душу твою.
Да, коммунизм постарался стереть казачье имя. В станицах казаков но узнать. Тщательно стараются скрыть свое имя, и лишь убедившись, что ты враг СССР, открываются перед тобой, проклиная коммунистическую власть с ее приспешниками и с восторгом вспоминают свое казачье прошлое.
Коммунистические властители, последнее время, начали заигрывать с казаками, - закидывая свой кровавый невод в казачью тишь, не поймается ли какой "сазан". В мае месяце начали устраивать джигитовку /два верных советских, как бы казака/, а после джигитовки гулянье по станице в черкесках, красных башлыках, папахах, в сапогах и при шашках и кинжалах.
Гуляя распевают полупьяные, какие то новые, как бы, казачьи песни, но на наших прежних подтянутых, стройных казаков, совершенно не похожи. Вид их расхлябанный и напоминает развинченную, разболтавшуюся машину. От них веяло только подхалимством коммунистических слуг. Казаки и казачки с ненавистью смотрят на "ворон в павлиных перьях", на надругателей над казачьей национальной одеждой и обычаями.
Стоны казаков
При удобном случае, казаки с жаром рассказывают о всем пережитом ими, о терроре, чинимом над ними красной властью, о расстрелах, о высылках, об искусственном голоде в 1933 голу и о всех несчастьях, постигших казачий край и казачьи станицы.
Слушая рассказы казаков и казачек обо всем пережитом ими, сердце сжимается от боли и думаешь: за что Господь ниспослал такое страшное наказание в лице кровавого, деспотического, тиранического правительства на Казачьи Края. Чем заслужил несчастный Казачий Народ такую безмерную кару? - Это с одной стороны, а с другой: кто такие красные Владыки? Люди, или воплощение какого то ненасытного зверя, жаждущего жертв, крови и мучений?
Если они люди, то откуда у них является эта чрезмерная жестокость и такая жажда мести, и за что?
Все, что я видел, слыхал и пережил до 1959 года в СССР, наводит меня на размышления. Я часто думал и думаю, и не могу себе ответить: что думают заправилы коммунизма? Дают ли они себе отчет в том, куда они загоняют несчастных казаков, какие страшные эксперименты они производят, уничтожая их, и какие получаются плачевные результаты? Думаю, что полного отчета они в этом но дают, а ответ сам по себе выплывает: Уничтожить Казаков совсем, с их славной казачьей славой.
Они или глупые фанатики, идущие к какой то цели, без особых размышлений, несмотря ни на что: ни на горе и нищету, ни на слезы и кровь, ни на жизни, или вообще Бог знает, кто они, но эксперименты страшные продолжают делать, вот уже почти 50 лет над несчастным народом?
Видя все, забываешь свое личное горе. Общее горе переполняет твое существо. Тебе делается тяжело, тесно. Что то тянет тебя на свободу, на простор, но куда? Где скрыться от общего несчастья, затопившего весь Родной Край?
Куда уйти, чтобы не видеть печальных лиц, чтобы не слышать, хотя бы на время, стонов и жалоб несчастных "белых рабов".
С кем поделиться общим горем? - Не с кем. Пойду в природу: она тебя выслушает, покачивают кусты, одобрительно, зелеными лохматыми веточками и не выдаст и не осудит.
Весна в горах
Иду на предгорье, окружающее станицу с восточной стороны.
Весна - в полном разгаре. Предгорье покрыто сплошными кустарниками дубняка, одетого буйной зеленой листвой, стоящими, как будто бы, непроходимой зеленой стеной, массой зеленых нагромождений, простирающих свои нежные молодые веточки навстречу лучам ласкающего их, солнышка.
Невзирая на полдень, соловьи продолжают перекликаться, спрятавшись в густых зарослях, щеголяя своим искусством петь, друг перед другом, выводя бесконечные трели, лаская твой слух. Слушаю, с замиранием сердца, песню свободолюбивого певца и хочется забыть все "черное" земное и жить и жить, в каком то другом миро, подальше от "свободы", подальше от земного "рая". Зайцы, слегка похрустывая, ломимыми их ногами веточками валежника, пробираются сквозь кусты, ища более вкусной травки.
С удивлением они смотрят своими, немигающими, глазами и спокойно уходят дальше. Дрозды испуганные ими, пробегают перед тобой, но пользуясь летным искусством, и скрываются в листве, как будто, ныряя в зеленые воды взволнованного моря и замершего на миг.
Дуновение слабого ветерка бессильно здесь. Не покоряются ему зеленые глыбы и стоят спокойно, как будто бы боятся нарушить свой покой и гармонию прелести весны.
В зарослях буйного дубняка, пахнущего своим запахом силы и здоровья, под его ветвями, в сплошной тени, все манит усталого человека отдохнуть в знойный день. Богатый настил из многолетних сухих листьев, сквозь который, едва пробиваясь, зеленеет упрямая трава, а там и наши друзья детства - пахучие родные фиалки.
Божий мир, зеленый земной мир, как ты прекрасен, как не хочется с тобой расставаться, но время идет и я должен спускаться в станицу, А станица, ее совсем не видно. Она утонула в море белых цветов груш и розоватых цветов яблонь. Сплошное белое облако скрыло ее от глаз. Смотрю с горы на этот торжественный праздник весны и душа моя ликует с весной.
О, Кубань, Кубань! Край мой родной, как ты прекрасен в эти дни. Разукрашенные деревья своими цветами, как невесты в белых одеждах, готовясь к венцу, стоят смирно, боясь испортить свои пышные наряды неосторожным движением своих веток. Какая прелесть, какая красота! Весна чародейка, как ты сильна, как ты прекрасна в нашем Казачьем Крае! Прелости твои не поддаются описанию, не хватает слов тебя восхвалить, о тебе рассказать, волшебница, и о своем Родном любимом Крае. Возможно только восхищаться тобою с благоговением и трепетом умиления.
Свобода
Да, я живу на "свободе", но какая же это свобода, когда я не имею права выехать из района, или подыскать себе подходящей работы: ведь надо же питаться? И знаешь, что по твоим пятам следует сексот /секретный сотрудник сов. власти/, что недремлющее око прислужников коммунистической власти не упускает тебя из вида. А главное то плохо, что ты его не знаешь. Он притворяется твоим приятелем и единомышленником, а на самом деле является твоим предателем. Держишь всегда себя "на чеку", чтобы чего лишнего не сказать, последствия - знаешь какие.
Живешь и ждешь, как "вол обуха", А родные места не выходят из головы. 38 лет я не был в родных местах и они, сильнее магнита, притягивают мое существо к себе.
Поездка в родные места
И вот, однажды, пренебрегая запрещениям, рискую - "риск благородное дело", говорят. Собрался и не говоря никому ни слова, пока еще сладкий сон держит в своих объятиях всех обитателей станицы, сажусь на велосипед и - дай Бог счастливого пути.
Выехав из станицы, набираю скорость и километражные столбики автострады быстро начали сменяться один за другим, показывая на сколько километров беглец удалился от своей станицы. Лес нефтяных вышек вырос передо мной в утреннем рассвете. Остался и он позади и через час предстала перед мной районная станица /Абинская/.
Чтобы не столкнуться с милиционерами, приходится дать "крюка". Еще пол-часа и я сворачиваю на новую автостраду, проехав через ст. Крымскую. До революции от ст. Крымской и до ст. Варениковской была грунтовая "столбовая" дорога, а теперь новая асфальтированая вытянулась передо мной, темно-стальной лентой по знаменитому "мостобрану" прошлой войны, где станицы и хутора переходили по несколько раз из рук в руки во время отступления немцев из Новороссийска.
"Время лечит раны", говорят люди, так и здесь. Раны, полученные от войны зарастают. Станицы начали оправляться и стирать следы разрушений, сделанных войной. Нажимаю на педали и вот уже знакомые места, еще с детства. Но, что это? Где же леса?
Картина совсем изменилась до неузнаваемости. Горы и лощины, тянувшиеся до Черного моря, когда-то покрытые довольно большим лесом и кустарниками, оголели. Сняли с них древесные зеленые наряды. Выкорчевали леса, вырубили кустарники и они стоят выпятивши свои голые груди к небесам, а ветры свободно гуляют по ним, не имея преград. На север к Кубани реке, бесконечные камыши и плавни, скрываемые лесами, - обнажились. Лесов не стало.
Все уничтожено, все вырублено с 1920 года старательной рукой знаменитых правителей "земного социалистического рая".
Не стало и буйных камышей-дебрей, укрывавших в своих чащах оленей, диких коз, разную дикую птицу, красноногих фазанов, как "жар птица", лебедей, гусей, уток, лысок, нырков, бакланов и пр. и пр. Всего этого не стало. Лиманы, изобиловавшие рыбой и раками, омелели. Звери и животные ушли, птицы истребились и самые камыши утеряли свою былую буйность, превращаясь в жалкий тростник.
И только комары в летнее время, несмотря на борьбу с ними, царствуют в районах плавней, не давая покоя ни людям, ни животным.
Километры ползут мне на встречу и уползают назад.
А вот и лощина, где был родной хутор, но где же лес берестовый, где речка, протекавшая в лощине, где хутор? - "Кружало где лежало", как говорят черноморцы, а хутора не стало, даже и следов от него нет. От дома и других построек ничего не осталось, даже кирпичи и черепица от построек растащены гражданами "свободной, богатой, счастливой страны".
Все уничтожено, сады вырублены, виноградники ушли в колхозы. Берестовый лес вырублен и не слышно больше гаммы птичьих голосов, как это было в дни и годы моей молодости до революции.
Рай земной попран и уничтожен! Всюду видны следы разрушений и пустота. Лишь ветры свободно, безпрепятственно гуляют.
Иду на кладбище поклониться могилам родных и брата. На месте, где похоронены, казненные коммунистическими изуверами, отец, мать и сестра, ни могилы, ни креста нет, лишь большая впадина зияет, заросшая мелким кустарником. Ничего не осталось, говорящего о том, что здесь похоронены жертвы красного террористического произвола. Все кладбище представляет из себя жалкий вид. Многие могилы без крестов, многие памятники и кресты валяются в зарослях кустарника и траве. Очистив могилу брата, еду дальше в свою станицу.
Легко катится велосипед по асфальту дороги, новые картины оголенности полей поражают мой взор и так до самой станицы.