Павла Дельцова фашисты хотели взять живым. Он застрелил двух автоматчиков. Последнюю пулю оставил для себя. Но вдруг враги бросились врассыпную. В чем дело? И Дельцов увидел, как из‑за леса, прижимаясь к земле, стремительно летят на выручку наши штурмовики. Павел не замедлил воспользоваться помощью авиаторов. С окраины села он бросился в лес и вскоре попал к артиллеристам, собравшимся менять огневую позицию.
Свой последний, двести восемьдесят девятый боевой вылет командир эскадрильи Дельцов совершил 30 апреля 1945 года. В этот день он бомбил здание гестапо в Берлине.
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
241 - й бомбардировочной авиационной дивизией, в состав которой входили 24, 128, 779–й бомбардировочные полки, командовал полковник Иван Григорьевич Куриленко. Это был спокойный, немногословный, хорошо знавший свое дело человек. Он часто водил на выполнение боевых заданий большие группы самолетов, показывая подчиненным пример отваги и мужества. Пикирующие бомбардировщики в руках опытных, обстрелянных авиаторов были грозой для врага.
Под стать комдиву были и командиры полков: А. И. Соколов, М. М. Воронков, А. В. Храмченков. Между ними существовало негласное соревнование, кто больше уничтожит живой силы и техники противника. Мы всячески поддерживали этот боевой порыв и все новое, что появлялось в боевой практике дивизии, делали достоянием остальных частей и соединений корпуса.
Самолет Пе-2 был рассчитан на бомбовую нагрузку в семьсот пятьдесят килограммов. И вот в 779–м полку зародилась идея: не попробовать ли увеличить бомбовую нагрузку? Мысль эту подал заместитель командира эскадрильи Николай Иванович Скосырев. Заманчивое предложение обсудили с инженером полка и. А. Климовым и другими специалистами. Осуществление его сулило большой выигрыш. Одним и тем же составом самолетов можно было наносить противнику гораздо больший урон, чем раньше.
- Съездите к Храмченкову и поинтересуйтесь, что из этого выйдет, - посоветовал мне генерал Каравацкий. - Только смотрите, чтобы эксперимент прошел без ЧП. С бомбами шутки плохи.
По пути на аэродром я вспомнил неприятную историю, случившуюся с предшественником Храмченкова. Прежний командир полка Борисов был с партизанскими замашками. Сам порой не признавал дисциплины и от других ее не требовал.
Приезжает как‑то инструктор политотдела, проверявший работу этой части, и докладывает:
- Надо принимать строгие меры к Борисову, иначе он развалит полк.
- Что случилось? Говорите толком, - потребовал от него командир корпуса.
- Вчера перед вылетом на боевое задание Борисов вызвал старшину и приказал: "Вася, водки".
Вася, понятно, не посмел ослушаться командира, принес бутылку. Борисов выпил стакан и хлопнул старшину по плечу: "Ну вот, теперь порядок".
Когда Борисов улетел, я спросил старшину: "И часто он вот так "заряжается"?" "А почти каждый раз перед вылетом да и потом, когда вернется, - откровенно признался старшина". "А другие?" - спросил я. "Про других не знаю, - уклончиво ответил старшина. - Вообще‑то у нас не строго со спиртным".
У Каравацкого желваки заходили на скулах.
- Этого еще не хватало. Разлагать полк не позволю! Снять Борисова.
- Снять‑то можно, - вступил в разговор начальник штаба полковник Власов. - Только кем заменить?
- Найдем. Есть у меня на примете человек. Начальник штаба у Кривцова.
- Майор Храмченков? Но он же не летчик.
- Неправда. "Пешку" он хорошо знает, летал на ней на боевые задания. К тому же академию окончил, да и умом природа не обделила. Я хотел назначить его начальником оперативного отдела корпуса, только он наотрез отказался. Готов, говорит, хоть командиром звена, только летать.
- А Борисова куда?
- Отправим в Москву. Управление кадров найдет ему место.
Каравацкий был крут в решениях. На следующий же день он вызвал Храмченкова к себе, вместе с ним полетел в 779–й полк и представил нового командира личному составу части. А еще через день Храмченков уже вел своих бомбардировщиков на подавление артиллерийских позиций противника.
Спокойный, уравновешенный по характеру и смелый в решениях, Храмченков пришелся по душе летчикам и штурманам и провоевал в этом полку до Дня Победы. Командира отличала любовь к людям, чуткость к их нуждам и запросам. Он никогда ни на кого не кричал, но каждое его слово воспринималось как приказ и выполнялось безоговорочно. Подвести своего командира в полку считалось преступлением. Провинившийся получал осуждение всего коллектива.
На аэродроме меня встретили А. В. Храмченков и заместитель командира полка по политчасти М. И. Милещенко.
- Измерили взлетную полосу. Составили инженерный расчет. По всем данным, взлет с дополнительной нагрузкой должен получиться, - доложил командир.
И вот самолет, управляемый Скосыревым, поднимает для начала восемьсот килограммов бомб. Все обошлось благополучно. Потом начали прибавлять по пятьдесят килограммов. Остановились на тысяче. Длина разбега Пе-2 несколько увеличилась, но аэродром обеспечивал и такой взлет.
Эксперимент произвели и другие экипажи. Никаких ЧП не случилось. Четверть тонны дополнительного бомбового груза на голову врага с каждого самолета - здорово! Если цифру 250 умножить на число боевых машин всей дивизии, получится такой выигрыш, который равен мощности дополнительно введенной в строй эскадрильи.
Новаторы пошли еще дальше. Однажды заместитель командира эскадрильи капитан Сергей Пинаев поднял в воздух тысячу двести килограммов бомб. Почин полка Храмченкова мы распространили в других бомбардировочных частях. Корпус стал гораздо сильнее, чем прежде, хотя количество самолетов в нем не увеличилось.
Вскоре после этого воздушные разведчики доложили, что на большаке, ведущем к деревне Молодовое, Шаблыкинского района, Орловской области, растянулась колонна вражеских войск.
- Число машин подсчитали? - спросили разведчиков.
- Примерно до сотни танков и автомашин. Они подняли такую пылищу, что точно определить невозможно.
- Что ж, объект для удара подходящий. - Полковник Куриленко снял трубку и вызвал к телефону майора Храмченкова: - Подготовить самолеты к вылету!
- Всем полком? - переспросил Храмченков, еще не зная, по какому объекту предстоит нанести удар.
- Да, всем, - подтвердил командир дивизии и назвал место, где, по докладу разведчиков, находилась вражеская колонна.
- Места знакомые, - почему‑то вздохнул майор.
готовились к вылету, вражеская колонна успела втянуться в Молодовое и расположиться на отдых. Так было спокойнее: советские летчики вряд ли станут бомбить свое же селение.
Полк поднялся в воздух и взял курс на цель. Храмченков приказал бомбить танки с пикирования.
- Да поточнее прицеливайтесь, - наставлял он по радио экипажи.
Вот и деревня, где остановилась колонна неприятеля. Командир полка первым сбросил бомбы на зеленый квадрат сада, где отчетливо выделялись темно - зеленые коробки танков. Вспыхнули, запылали машины с крестами, а летчики все бросали и бросали смертоносный груз.
Когда самолеты отошли от цели, Храмченков приказал заместителю вести полк домой, а сам снова развернулся на селение, которое только что бомбили, сделал круг над ним, что‑то высматривая, и вернулся на аэродром, когда все другие уже успели зарулить на стоянку. Мрачный, неразговорчивый, он побрел в землянку, с трудом переставляя ноги. Вечером он не стал делать разбора полетов и вообще до утра не выходил из землянки.
- Что с командиром? - встревоженно допытывались у вестового летчики. - Не заболел ли?
- Заболеешь, - ответил сержант. - Он сегодня водил вас бомбить свою родную деревню. Там у него мать с отцом остались да две сестры…
Бомбардировка Молодовое не прошла для Храмченкова бесследно. Дня два ходил он как потерянный, на лбу появилась еще одна горестная морщинка. Он не знал, что сталось с отцом, матерью, сестренками: может, немцы угнали их на чужбину, может, расстреляли. И не дай бог, если погибли от бомб, которые сам он сбросил на родной очаг…
На следующий день погода выдалась ясная, и разведчики без труда определили: большинство домов в Молодовое не пострадало, танки же почернели от огня, а некоторые продолжали дымиться.
Это известие несколько успокоило Храмченкова. Он сразу же просветлел и тут только сказал, как тяжело ему было первым сбрасывать бомбы на родную деревню. Правда, он пока еще не знал, пострадали или нет его родители. Но то, что дома уцелели, вселяло какую‑то надежду.
Вскоре наземные войска, тесня противника, продвинулись на запад и освободили деревню Молодовое. Только тогда Храмченков признался командиру дивизии, каких душевных мук стоила ему минувшая бомбардировочная операция.
- Что же ты сразу не сказал? Можно было направить туда другой полк, - сочувственно отозвался Куриленко.
- Что поделаешь, война, - обронил Храмченков. - Люди не то потеряли…
- Но отец‑то с матерыо там оставались или эвакуировались?
- Не знаю.
- Вот что, Афанасий Викторович, бери По-2 и лети в свое Молодовое, - предложил командир дивизии.
Храмченков просиял. О родителях и сестрах он ничего не слышал с начала войны.
- Спасибо, - признательно проговорил майор.
Позже я встретился с Храмченковым и спросил, живы ли его родные.
- Живы, - вздохнул он. - Полдеревни немцы угнали в Германию. Отец чудом избежал расстрела. Ведь у него три сына, и вое воюют. Спасибо, односельчане заступились.
- Ну, а дом цел?
- Какое там, - махнул рукой Храмченков. - Землянки и то путевой н4,т. Приземлился я на окраине села, оставил самолет под присмотром ребятишек и пошел разыскивать свой дом. На его месте землянка. Спустился в нее по шатким ступенькам, а там, на полу, мальчик сидит. Спрашиваю:
- Ты чей?
- Мамин.
- А отец где?
*- На войне.
- А как отца звать?
- Папа.
Так я ничего и не выведал. Потом увидел на печке самовар. Пузатый такой, с вмятиной на боку. Узнал. Наш фамильный самовар. Еще от бабки остался.
Вышел на улицу, вижу: старушка идет с речки, белье на коромысле несет. Узнал: мать. Так и обомлела ста - рая… Успокоил ее, помог донести ношу. А вскоре и отец с поля вернулся, сестры пришли.
Пробыл я с ними часа два, распрощался - и к самолету. Провожали всей деревней. По пути отец рассказывал, как недавно наши бомбили немецкие танки в саду, какая паника там была. Я не сказал, что сам принимал участие в этом налете, не стал расстраивать односельчан.
Слушал я Храмченкова и думал: "Ведь мог же он попросить комдива, чтобы тот освободил его от вылета. Л не сделал этого. Значит, чувство воинского долга оказалось выше собственных переживаний".
- А малыш‑то чей был в отцовской землянке? - спросил я майора.
- Соседский. Теперь малышня смелая пошла, - сказал Храмченков. - Вот и у нас в полку прижился один паренек. Знаете?
- Знаю.
Я увидел его около самолета в окружении техников. То ведро с маслом им поднесет, то какой‑нибудь инструмент подаст. На вид ему лет одиннадцать - двенадцать. Худенький, с тоненькой шейкой, похожей на былинку.
- Откуда у вас такой герой? - спросил я инженера.
- На днях прилетел транспортный самолет от партизан. Женщин, детей и больных на Большую землю вывозил. Вышел из самолета и этот мальчик. Жалко мне стало его: родителей, оказывается, нет, круглый сирота. "Хочешь у нас остаться?" - спрашиваю. Он смутился, покраснел и задает вопрос: "А можно?" - "Конечно, можно". - "Тогда останусь", - сказал Миша.
Мальчишка смышленый оказался. Перешили на его рост гимнастерку и брюки, сапоги подобрали. Теперь вот помогает самолеты готовить, - улыбнулся инженер.
- Что вы думаете делать с пареньком? - спросил я Храмченкова.
- В Москву бы надо отправить, в спецшколу, - задумчиво проговорил майор. - Рано ему к фронтовой жизни привыкать. Да и небезопасно. Довольно того, что в партизанском отряде побыл.
Спустя несколько недель мы отправили Мишу в Москву. Где‑то он теперь, сын авиационного полка?
Из этой же беседы с майором Храмченковым я узнал о драматическом случае с экипажем Хохолина.
При подходе к деревне Молодовое крупный осколок зенитного снаряда оторвал Хохолину ступню по щиколотку. Кровью залило пол кабины. Превозмогая страшную боль, он все же не свернул с курса. Управляя одной педалью, с трудом вывел самолет на скопление танков, а штурман сбросил бомбы.
На обратном пути ничего не подозревавший штурман упрекнул летчика по переговорному устройству:
- Ты ведешь самолет, как пьяный. Что случилось?
- Ничего, - коротко ответил Хохолин.
Только на аэродроме, после посадки, штурман узнал, какую нечеловеческую выдержку проявил командир экипажа, и нещадно бранил себя за то, что упрекнул его. От большой потери крови Хохолин был белый, как полотно. Летчика увезли в госпиталь…
У майора Храмченкова было много друзей, и вое они, не жалея крови и самой жизни, самоотверженно сражались с врагом. Майора знали летчики всего корпуса, и каждого из них он считал своим другом. Илья Маликов не составлял исключения.
…Четыре раза экипаж Маликова поднимался в воздух. Четырежды за один день подвергал он себя смертельной опасности. II когда обстановка потребовала лететь и в пятый раз, он без раздумья ответил:
- Готов идти на задание.
Но в пятом полете боевое счастье изменило Маликову. От прямого попадания зенитного снаряда в левый мотор машину резко качнуло, и она стала терять высоту.
- Командир, - передал по переговорному устройству штурман Николай Баранов, - левый…
- Вижу, - спокойно ответил Маликов. - Бомбы есть, сделаем еще заход па одном моторе. Не бросать же их попусту.
Самолет снова разворачивается на цель, снова фугаски падают на железнодорожный состав. Но снаряд разорвался под самой кабиной бомбардировщика. Маликову перебило ногу ниже колена. И вое же летчик нашел в себе силы довести машину до аэродрома. После посадки он потерял сознание.
В полку Храмченкова было много отважных, находчивых людей и среди младших командиров.
Однажды самолет, на борту которого стрелком - радистом летал сержант Павленко, пострадал от зенитного огня противника. Поврежденными оказались мотор и плоскость. Летчик кое‑как перетянул через линию фронта и посадил машину в поле. Рация была тоже повреждена, и летчик со штурманом отправились пешком в свою часть, чтобы доложить о случившемся.
У самолета остался Павленко. "А ведь на открытом месте немцы легко обнаружат бомбардировщик и постараются его уничтожить", - подумал он. Но что делать? Самолет - не коляска; к тому же посажен он на "живот", его за хвост не поволочешь.
Походил стрелок - радист вокруг машины, подумал. Решение пришло очень простое: подкопать землю под колесами и выпустить шасси аварийно.
Не теряя времени, Павленко побежал к видневшемуся невдалеке поселку, попросил в крайней хате лопату и, возвратившись, стал усердно рыть землю. К обеду траншея была готова. Радист поднялся в кабину летчика и выпустил шасси с помощью аварийного крана. Радость переполнила его сердце: машина стояла на колесах!
Теперь оставалось вытащить самолет. Но одному сделать это было невозможно, и сержант направился в ближайшее воинское подразделение. Доложив командиру о случившемся, он попросил у него подмогу. Командир выделил два десятка бойцов. С их помощью Павленко выкатил самолет на ровное место и отбуксировал на лесную поляну, прикрытую густыми кронами могучих дубов.
Теперь он был спокоен: немцам не удастся обнаружить бомбардировщик. Оставалось терпеливо ждать, когда из части прибудет эвакуационная команда, чтобы переправить машину на свой аэродром.
Об этом случае находчивости бойца, верности воинскому долгу я рассказывал в каждом полку нашего корпуса, и он послужил добрым примером не одному экипажу.
Разные люди были у нас среди солдат и сержантов. За некоторыми даже значились в прошлом немалые грехи, но в годину испытаний для Родины они не шли на сделку с совестью, воевали с врагом по - настоящему.
ПО ТУ СТОРОНУ ПОДВИГА
Было бы наивным думать, будто на войне люди только и делают, что рвутся в атаки, бьют врага, поздравляют друг друга с наградами и отдают почести павшим смертью храбрых. Нет. Жизнь здесь тоже течет многогранная, со всеми ее проявлениями. А еще наивнее полагать, что за словом "фронтовик" стоят только мужественные, честные воины с кристально чистыми сердцами и высокими помыслами. К сожалению, были и такие, которые оправдывали свои неблаговидные поступки хлесткой фразой: "Война все спишет" - или приспособленной для собственного оправдания строчкой из песни: "…а до смерти четыре шага".
Нет, война не все списывала, и на фронте шла борьба за человека, за то, чтобы он не поступался моральными принципами, не изменял правилам и нормам, выработанным советским обществом. И в этом огромную роль играли партийные и комсомольские организации, воинские коллективы.
Майор А. (не называю его фамилии, потому что этот офицер впоследствии вел себя достойно) зачастил с выпивками. А вскоре выявилась довольно неприглядная картина. Оказавшись без денег, любитель выпить продал деревенской шинкарке меховой комбинезон и шинель.
На партийном собрании А. вел себя неискренне, пытался отрицать предъявленные обвинения, грубил начальнику политотдела корпуса, который занимался расследованием его дела. Поведение майора получило суровое осуждение. На собрании выступил командир корпуса. Говорил он всегда образно, насыщал свою речь афоризмами, поговорками. Вот и на этот раз начал свое выступление несколько необычно:
- Народная мудрость гласит: без гвоздя потеряешь подкову, без подковы испортишь лошадь, а на хромой лошади проиграешь сражение. Находятся в нашей среде добрячки, которые говорят: "Подумаешь, выпил. Подумаешь, продал гимнастерку. Война. Все это мелочи, о которых и говорить‑то не стоит". Нет, стоит! - возвысил голос генерал Каравацкий. - Потому что именно с мелочей все и начинается. Сегодня вступил в пререкание с командиром, а завтра не выполнил боевого задания.
Потом слово взял начальник штаба полковник Власов, за ним Суханов, Смирнов, Барсуков. Коммунистов возмутил пе столько сам факт выпивки, сколько притворство майора А., его стремление все отрицать, черное представить белым.
В конце концов майор осознал свой поступок, понял, что подает подчиненным недостойный пример.
Я. И. Андрюшин
Н. Д. Лепехин
Н. В. Пивнюк
Н. С. Мусинский
Генерал армии И. Е. Петров в районе боевых действий на Карпатах