Истерзанную машину окружили техники, летчики. Перед вылетом, когда была объявлена боевая тревога, на самолете Губенко меняли мотор. Летчик не пожелал оставаться на земле и сел в другую машину. Но и у этой, как на грех, исправным оказался только один пулемет. Поднявшись в воздух, Антон сразу же ввязался в бой и вскоре сбил японский истребитель.
- Вижу, самурай выбросился, - рассказывал Губенко. - Ну, думаю, все равно далеко не уйдет, на земле китайцы возьмут. В это время другой японец подвернулся под руку. Нажимаю на гашетку - пулемет молчит. Даже выругался с досады. А противник, видать, не из храбрых попался, начал удирать. Я за ним. Догнал и еще раз нажал на гашетку. А чего жать, когда ленты пусты? Вот так история: стрелять нечем, а упускать врага не хочется. "Попробую‑ка посадить его на аэродром", - мелькнуло в голове. Подлетаю ближе, грожу кулаком, потом указываю на землю: дуй, мол, туда. Смотрю, японец закивал и начал разворачиваться. Ну, прямо как в сказке.
Заинтересованные рассказом летчики плотнее окружили Губенко. В их глазах горело любопытство: что же дальше?
- А дальше, - продолжал Аитои, взяв протянутую кем‑то папиросу, - дальше все обернулось нескладно.
Прикурив, он жадно затянулся.
- Думал: сядем вместе и я представлю его как миленького пред очи своего начальства. - Губенко озорно посмотрел в мою сторону. - А он вдруг резко развернулся на сто восемьдесят градусов и - шмыг под меня! Перехитрил, сволочь…
Летчики рассмеялись. И верилось и не верилось, что могло случиться такое.
- Я опять за ним. Трудно японцу удрать от меня: моя машина быстроходнее. Ну, думаю, раз ты добром но хочешь, так я с тобой по - другому поговорю. О таране я слышал, но как это делается, не представлял. И решил попробовать. Подошел к японцу вплотную и только было собрался полоснуть винтом по рулю глубины, как вспомнил, что не отстегнулся от сиденья. Отстал немного, чтобы рассчитать удар, потом снова сблизился и рубанул его. Вражеский самолет завалился набок, перевернулся и начал падать. Туда тебе, думаю, и дорога. Не хотел садиться добром - пропадай пропадом!
А мой мотор сразу застучал, и я уже приготовился к прыжку. Но потом вижу: тянет. Значит, кое - какая силенка осталась. Тяни, милый, тяни. Выпрыгнуть я всегда успею…
Говорил Губенко без всякой рисовки, как будто речь шла о самом обыденном деле.
- Где это произошло? - спрашиваю Антона.
Губенко открыл планшет, развернул карту и указал примерное место падения вражеского самолета. Мы попросили полковника Чжана уточнить факт гибели японца. На следующий день поступило подтверждение: все верно. Разбитая машина валялась недалеко от озера, указанного Губенко, а труп летчика, выброшенного сильным ударом, нашли поодаль.
Так наш советский авиатор совершил первый таран в небе Китая. Позже Антон Алексеевич Губенко еще немало воевал, стал Героем Советского Союза, заместителем командующего авиацией Западного особого военного округа.
Разгром большой группы японских самолетов над Ханькоу воодушевил наших авиаторов и воинов Китая, вселил уверенность, что при умелой организации можно успешно бить хваленую авиацию самураев.
Настроение было праздничным. Китайские власти устроили банкет в здании генерал - губернатора провинции. Произносились тосты за дружбу между китайским и рус ским народами, за боевую доблесть советских соколов, за окончательную победу над оккупантами.
Однако торжество торжеством, а боевые будни требовали максимальной отдачи сил.
Мы прикинули, что несколько подбитых японских самолетов И-96 можно восстановить. Так и сделали. Перегнать их в Советский Союз поручили Георгию Захарову. Выполняя это задание, он во время вынужденной посадки в горах сломал руку. Выяснилось, что авария произошла потому, что в баки было залито негодное горючее. Это насторожило нас: вражеская рука продолжала действовать; значит, необходимо усилить бдительность.
Полковник Чжан по - прежнему информировал нас об обстановке на фронте, о действиях партизан в тылу захватчиков.
- Хотя японцы и далеко продвинулись, мы их все равно победим! - высказывал он твердое убеждение.
Мы всецело разделяли его оптимизм. Если на борьбу поднялся весь народ - агрессору несдобровать.
За многие месяцы совместной работы между нами и командованием китайской армии сложились хорошие, деловые отношения. Чжан, в частности, видел наше искреннее стремление помочь его соотечественникам и по достоинству ценил храбрость и мужество советских летчиков. Нередко он советовался с нами, ставил в известность о том, какие сведения добыла о противнике разведка.
В канун Дня Советской Армии и Военно - Морского Флота он сообщил, что на одном из островных аэродромов японцы формируют крупное авиационное соединение.
- Туда, по нашим данным, ежедневно прибывают контейнеры. Их сразу же распаковывают, и начинается сборка самолетов. Многие машины уже приведены в боевую готовность, - закончил он.
Это чрезвычайно заинтересовало нас. Не попытаться ли уничтожить вражескую технику на земле?
Сказать легко. А как выполнить задуманное? Бомбардировщикам придется лететь над морем, па большое расстояние и, значит, без сопровождения истребителей. Противник же наверняка организовал прикрытие базы с воздуха.
/Кигарев достал крупномасштабную карту острова и долго рассматривал ее. Тайвань в ста двадцати километрах от материка. Аэродром, где формировалось японское соединение, прикрыт горами. По этому маршруту наши самолеты не летали. Условия погоды плохо известны.
Все это минусы. А если взять плюсы? На технику можно положиться? Можно. Самолеты надежные, у пих радиус полета большой. А то, что придется лететь без прикрытия, - так это же не впервые. Вооружение у бомбардировщиков мощное. Подготовка экипажей сомнений не вызывала. В предыдущих боях люди приобрели опыт, штурманы сумеют провести машины точно по намеченному маршруту.
И последнее. Риск? Да. Но как без него на войне обойдешься?
На следующий день собрали командиров групп. Жигарев изложил свой замысел, не скрывая трудностей, с которыми придется столкнуться. В заключение он выразил твердое убеждение, что операция пройдет успешно. Штурманам было предложено детально изучить маршрут полета, инженеру - произвести тщательную проверку техники.
Подготовка к задуманной операции проводилась тайно.
- Выкиньте слово "Тайвань" из своего лексикона, - предупредили мы командиров и штурманов.
Чтобы ввести противника в заблуждение, пустили слух, будто готовится налет на японские корабли, стоящие на Янцзы, близ города Аньцин.
Дня за два до начала операции мы попросили полковника Чжана уточнить, что делается на тайваньском аэродроме, где конкретно формируется японское авиасоединение. Нам вовсе не хотелось, чтобы после многочасового рискованного полета бомбы упали на пустое место.
Вылет назначили па 7 часов утра 23 февраля. В нем принимало участие двадцать четыре экипажа во главе с Ф. и. Полыниным, ныне генерал - полковником авиации, Героем Советского Союза. Перед этим летный состав хорошо выспался. Мы заблаговременно прибыли на аэродром, чтобы еще раз побеседовать с экипажами и проводить их в дальний путь.
Погода благоприятствовала полету. Правда, по горизонту тянулась синяя дымка, но она не мешала вести детальную ориентировку. Корабли шли за облаками, на высоте пять тысяч метров. Маршрут проходил над густонаселенными районами Китая. Освещенные солнцем, внизу блестели маленькие квадраты полей, залитых водой, часто встречались города и селения. Затем начались горы, и, наконец, показалась изумрудная гладь Южно - Китайского моря.
Еще двадцать минут полета, и вдали, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, стали обозначаться очертания Тайваня. И вот - надо же такому случиться - над горами, где запрятался вражеский аэродром, оказались густые облака.
Штурман ведущего экипажа забеспокоился: что делать? Пробивать облачность или бомбить вслепую? По расчету времени цель вот - вот должна показаться под крылом. Снижаться, не зная высоты нижней кромки облаков, было рискованно, бомбить на авось не позволяла совесть.
О своих сомнениях ведущий штурман доложил командиру группы. Тот ответил не сразу. И вдруг - "окно". Всякие колебания отпали.
По сигналу флагмана ведомые приглушили моторы и начали снижаться. Вот он, аэродром, как на ладони! На серой бетонной полосе - длинная вереница собранных самолетов, а позади них, - видимо, еще не распакованные контейнеры. Кругом тропическая зелень, величественные пальмы. "Красота необыкновенная", - как потом рассказывали летчики и Ф. и. Полынин.
В глубоком тылу японцы чувствовали себя в полной безопасности и, судя по всему, не принимали никаких мер предосторожности. Во всяком случае, по нашим самолетам не было сделано ни единого выстрела, в небе не появился ни один истребитель.
В строгой последовательности, один за другим наши экипажи сбросили бомбовый груз на стоянку и ангары. Вздыбились фонтаны взрывов, засверкало пламя, аэродром окутался дымом.
Воспользовавшись "окнами" в облаках, бомбардировщики незаметно отошли от цели и взяли курс на запад. Японские зенитчики спохватились, когда было уже поздно. Спустя несколько часов на аэродроме Ханькоу мы обнимали наших мужественных летчиков, штурманов и воздушных стрелков - радистов, поздравляя их с блестящей победой.
Беспечность дорого обошлась японцам. Мы же липший раз убедились, как важно в боевой обстановке хранить тайну, делать вое скрытно, незаметно для постороннего глаза.
В этот день мы потеряли один экипаж. Произошел и другой неприятный случай.
Как‑то вечером, дня за два до операции, в штабную комнату приходит один из командиров групп бомбардировщиков и просит дать ему автомашину.
- Хочу завтра с утра пораньше поехать на аэродром, проверить, как идет подготовка к вылету, - объяснил он.
Машину ему, конечно, разрешили взять, только попросили не задерживаться, потому что нам предстояла поездка в другое, более дальнее место.
- Хорошо, - не совсем уверенно пообещал К.
Я обратил внимание на его лицо. Оно было бледным. Говорил летчик так, словно его лихорадило. Глаза почему‑то отводил от собеседников.
- Не больны ли вы? - спрашиваю.
- Немного нездоровится. Но это ничего…
И опять неопределенность, какая‑то отрешенность в голосе. Как это не вязалось с могучей фигурой К. и его былой бравадой. В свое время он успешно окончил школу слепой подготовки, считался превосходным мастером пилотажа и немало этим гордился. А тут вдруг скис.
Признаться, я не придал этому особого значения и вскоре лег спать. Рано утром слышу тревожный стук в дверь и голос дежурного:
- Разрешите?
Входит и докладывает:
- На командира группы К. совершено покушение. Он ранен.
- Когда? - встревожился я.
- Минут двадцать назад.
"Что за чертовщина! - в сердцах подумал я. - Перед самым вылетом на боевое задание - и такой случай".
Захватив с собой врача, срочно выехал на аэродром. Раненого уже увезли в госпиталь. Приезжаем с Журавлевым туда.
- Что случилось?
- Да вот, - морщась от боли, стал рассказывать К., - приехал я на стоянку рано, никого нет. Только подошел к крайнему самолету, как со стороны домика прозвучал выстрел. Пуля обожгла левое плечо. Я упал. Вижу: кто-то метнулся за бугор. Выхватил пистолет - и по беглецу…
- Интересно, кто бы это мог быть? - задумчиво спросил Журавлев.
Раненый скривил губы, пе ответил.
Врач снял повязку, осмотрел плечо, смазал рану йодом.
- Ничего страшного. Кость не затронута.
Посоветовавшись с Журавлевым, мы решили поехать на место покушения. И у меня и у него появилось сомнение: что‑то тут не так.
Мы прошли за угол дома, откуда якобы стрелял злоумышленник. Зеленая, посвежевшая за ночь трава нигде не была помята. Не нашли мы и стреляной гильзы.
- Странно, очень странно! - качая головой, сказал врач. Взяв меня за руку повыше локтя, он добавил: - Не верится, чтобы кто‑то в него стрелял.
Я внимательно посмотрел на Журавлева:
- Вы это всерьез говорите?
Тот развел руками и подкрепил свое предположение выводами из практики.
- Рана на выходе пули слишком большая. Так бывает, когда в человека стреляют в упор. К тому же на комбинезоне я заметил подпалины.
"Неужели самострел?" Теперь уже и я начал сомневаться в объяснениях К.
- Дайте‑ка ваш пистолет, - попросил Журавлев и продемонстрировал, как это могло произойти.
Дело принимало серьезный оборот. Среди наших летчиков объявился второй трус. Значит, опять мы что‑то недосмотрели.
Подошли к дежурному на КП, спрашиваем:
- Сколько слышали выстрелов?
- Один.
- Может быть, ошиблись? Припомните, - допытывался я. Если бы он сказал, что было два выстрела, все выглядело бы по - другому.
- Я не мог ошибиться, - стоял на своем дежурный.
- Что же вы предприняли, услышав выстрел?
- Как что? - удивился он. - Бросился туда. Смотрю, командир группы стоит па коленях, ухватился правой рукой за плечо и корчится. "Из‑за бугра…" - сказал летчик, отвечая на мой вопрос. Я, понятно, сразу к бугру, но там никого не оказалось. Потом попросил подъехавших механиков отвезти раненого в госпиталь. Вот и все, - закончил дежурный.
"Врач прав, - подумал я. - Командир группы сам прострелил себе плечо. Но зачем?"
На обратном пути я много думал об этом. И тут на память пришли отдельные моменты поведения К. в прошлом. Он не раз высказывал упаднические взгляды, хныкал о семье, сожалел о том, что согласился поехать в Китай.
Я и другие товарищи пытались разубедить его. Тогда он замыкался в себе и подолгу ни с кем не разговаривал. И вот страх перед боевым вылетом на далекий Тайвань обнажил его нутро, вывернул наизнанку. Он не верил, что из такого полета можно вернуться живым. Чтобы не испытывать судьбу, трус предпочел самострел.
Слух о том, что наши бомбардировщики разгромили японскую базу и невредимыми вернулись домой, дошел, конечно, и до раненого К. Но никому уже не было интересно, как этот слабохарактерный человек реагировал на блестящий успех сослуживцев. Вскоре его отправили на родину.
Нигде так быстро и всесторонне не проверяются люди, как на войне. Скромный, вроде бы ничем не приметный человек порой становится героем. И наоборот, бравирующий за столом, во время дружеской пирушки молодец при малейшей опасности превращается в мокрую курицу. Так случилось с Машкиным и командиром группы К.
Но был у нас летчик Н., о котором хочется рассказать иное. Это типичный пример, когда человек ломает самого себя и становится мужественным бойцом.
Вскоре после налета японских бомбардировщиков на один из наших аэродромов, который почему‑то называли итальянским, ко мне подошел техник Никольский и, пригласив к самолету, спросил:
- Скажите, товарищ комиссар, может ли при таком положении летчик остаться живым?
Я пожал плечами, не зная, на что он намекает.
- Вы смотрите, - показывал техник на пробоину в плоскости, - пуля попала сюда, прошла через кабину и вышла снаружи. Летчика должно было или убить, или ранить. А он жив. Чудо, не правда ли?
Я посмотрел на входное и выходное отверстия, мысленно провел прямую линию полета пули и согласился с Никольским.
- Пробоины залатайте. Об этом случае пока никому ни слова. Так надо. Ясно?
- Ясно! - ответил техник.
Вечером я пригласил летчика к себе и сказал ему прямо:
- Трусы нам не нужны. Можете собираться и отправляться домой.
Летчик побледнел. Его охватило такое смятение, что он даже не пытался возражать.
Ушел. Часа через два слышу осторожный стук в дверь и тихое покашливание. Открываю - и вижу на пороге того самого летчика. Я впустил его в комнату, усадил на стул, хотя, честно говоря, никакой охоты беседовать с ним не испытывал.
- Знаю, вы меня презираете, - не глядя в глаза, тихо сказал он. - Я подлец. Сам прострелил свой самолет. В бою не участвовал. - Потом поднялся, на глаза его навернулись слезы. - Что хотите со мной делайте, только не отправляйте домой с таким позором, - чуть слышно добавил он и опустил голову. - Да я лучше… Нет, я возьму себя в руки. Даю слово…
Сказано это было искренне, от всего сердца, и я поверил ему. Поверил, но согласился не сразу. Пусть, думаю, перебродит в нем эта самая горечь, и тогда, если он настоящий человек, подобного с ним никогда не случится. Погибнет, но вторично опозорить свое имя не позволит.
- Ладно, - наконец произнес я. - Если хорошо покажете себя в боях, считайте, что разговора между нами пе было.
К тому времени первую партию добровольцев, закончивших свой срок, отправляли домой. Настала пора уезжать и летчику Н. Но как уезжать, когда на нем позорное пятно?
- Разрешите остаться, - попросил он меня.
Командование оставило его на второй срок. И надо было видеть, как самоотверженно дрался этот человек. Приезжает однажды с соседнего аэродрома командир одной из авиационных групп Баранов и спрашивает:
- Кто из ваших летал на "пятьдесят пятом"?
В то время каждый самолет имел на фюзеляже хоро шо заметную белую цифру. Это нововведение принадлежало Благовещенскому. Сделано оно было для того, чтобы ведущий всегда знал, кто рядом с ним дерется.
Баранову ответили:
- Летчик Н.
- Можно его видеть?
- А почему бы и нет? Вон он идет.
К Баранову подходит высокого роста парень, лицо загорелое, нос с горбинкой, в глазах недоумение.
- Вы сегодня летали на "пятьдесят пятом"? - спрашивает его Баранов.
- Я. А что?
- Голуба моя! - И Баранов, широко распахнув объятия, облапил летчика, расцеловал. - Да вы же мне жизнь спасли!
- Что вы, что вы, - смутился летчик. - Просто так получилось…
Что же произошло? В воздушном бою Баранова основательно потрепали. На малой скорости он шел домой. И вдруг откуда ни возьмись пара вражеских истребителей. Одна атака, другая. Японцы любили нападать на подбитые самолеты. Тут уж победа наверняка обеспечена.
Как раз в это время возвращался на свой аэродром и летчик Н. Увидев товарища в беде, он пристроился одному из нападающих в хвост и короткой очередью поджег его. Другой японец сразу смекнул, что пахнет жареным, развернулся и, резко спикировав, ушел. Наш истребитель не стал его преследовать: кончились патроны, да и горючее было на исходе.
На всякий случай Н. проводил Баранова до дому, приветственно покачал крыльями и только после этого вернулся на свой аэродром. Он честно выполнил закон боевого братства.
Так летчик Н. решительно и навсегда избавился от страха. Позже он был награжден многими боевыми орденами, а за участие в финской кампании удостоен звания Героя Советского Союза.
А вот второй случай.
Захожу как‑то к Павлу Федоровичу Жигареву. Вижу, злой он, широкими шагами меряет комнату и что‑то говорит. У стола, виновато склонив голову, стоит командир группы бомбардировщиков Тимофей Хрюкин и теребит в руках карандаш. На нем желтая безрукавка, на лбу выступили капельки пота. Стояла невыносимая жара, и даже открытое окно не спасало от нее.
- Вот полюбуйся на него, - с укоризной Говорит мне Жигарев, кивая на Хрюкина. - Растерял всех своих летчиков и сам только случайно остался живым.
Заложив руки за спину, Павел Федорович еще раз прошелся от стола до двери и обратно, остановился перед Тимофеем и, чуть ли не тыча в лицо рукой, гневно спросил: