Терехов из Союза офицеров точил на демократов штык, чистил избитый кивер и кусал длинный ус. Приятное разнообразие было внесено кандидатом Милосердовым, высказавшимся за частную собственность на этнической основе (только расово полноценные русские имеют право быть собственниками).
Особенно интересным показался один многообещающий юноша по имени Виталий Журавлев. Интересен же он тем, что работает лучше Остапа Бендера, то есть в двух направлениях. Остаповский "Союз меча и орала" был рассчитан только на то, чтобы трясти "патриотов". Ни коммунистов, ни демократов Остап при этом изловить на предмет получения денег не пробовал. А мог бы! Для одних создал бы троцкистское подполье, для других - какую-нибудь "Промпартию"… Виталий Журавлев оставил Остапа далеко позади, пытаясь использовать для этой цели фонд "Демократия и гуманизм". Виталий Журавлев - настоящий сфинкс. Он поочередно имеет дело то с патриотами, то с демократами. (Вот будет номер, если он встретится сразу и с теми и с другими!) К тому же он создал очередное Единственно Верное Учение, первое после перерыва, связанного с переосмыслением краха марксизма-ленинизма, то есть "новый гуманизм".
Часть идей сего опуса позаимствована из учебника по истории КПСС, что-то взято из материалов "Советской России".
Свои четыре минуты получила и блаженная Татьяна, потомок славных российских юродивых (минус их нравственная направленность на обличение зла). Она поведала аудитории о происках сионистов и империалистов. Всех превзошел бы, будь он там, генерал Филатов: он обещает каждому москвичу на миллион собственности, свое дело, дешевое жилье, землю, большую зарплату, а если кто потребует выполнения предвыборных обещаний, то генерал намерен построить большую новую тюрьму. Жаль, что не пришел Паук, кандидат от праворадикалов Эдика Лимонова. Эта партия обещает выход России из ООН и введение в лимитрофах платы за пользование русским языком. На пост президента они тоже кого-то наметили, то ли Сколопендру, то ли Скорпиона. Но точно помню, что что-то ядовитое.
Все кандидаты страдают за народ и намерены напитать его своим молоком (за неимением более реальных источников получения провизии). Этой компании хватит не на один мюнхенский путч, их можно плавно распределить по всем пивным Москвы для достижения лучшего эффекта. Они создали свою коалицию (что-то вроде тевтонского ордена) и даже профсоюз кандидатов в мэры! Того и гляди забастуют, требуя повышения зарплаты.
Зря Дмитрий Рагозин назвал свою младопатриотическую организацию "Союз возрождения России". Судя по представленным Моссоветом патриотическим кадрам, речь идет не столько о возрождении, сколько о вырождении России. Боюсь, что после этого "Парада планет" Моссовет станут рассматривать как лепрозорий. Лично я оскорблена в своих лучших чувствах. Лучше десять Лужковых, чем один Анпилов!
Эти кандидаты, конечно, миллионы не украдут: масштабы не те. Они будут красть ложечки из буфета.
Если это многопартийные выборы, то я - пас. За это, что ли, мы звенели кандалами и, когда нужно было, шли на эшафот? Когда сегодня я слышу слово "патриот", я вижу крокодила, утаскивающего Россию в свое болото, чтобы там съесть ее на просторе…
Скучно на этом свете, господа!
Изыди, люмпен!
Я отдал все. Я нищ и светел.
Бери, бери меня, ветер!И. Эренбург
Основы рационального интеллектуального и эмоционального питания предусматривают строгую дозированность поэзии и прозы, страсти и рацио. Сама идея общественного бытия людей, сами устои государственности предполагают некий баланс между льдом и пламенем. Мы, в течение четырех веков существующие вне бытия, пробавляющиеся одним сознанием, брошенные на раскаленную крышу мира, все мы, беззаконные и неприкаянные борцы за светлое будущее человека - декабристы, народники, эсеры, эсдеки, дээсовцы, анархисты, - годимся ли мы не то что в зодчие, но даже просто в архитекторы этого самого будущего? Есть революционеры буржуазные, чья поэзия украшает солидную прозу их недавнего бытия. Джефферсон и Патрик Генри, Вашингтон и Мэдисон были достаточно храбры, чтобы успешно конкурировать с народовольцами и раскольниками. Но они были джентльмены, плантаторы, адвокаты, у них был за спиной дом, была собственность, которой они рачительно управляли. Поэзия бунта не могла увлечь их в безбрежность, ибо они стояли на якоре жизненной прозы. Американскую революцию делали не люмпены, но вольнодумцы, и это общество не сорвало с корней и не унесло ураганом только потому, что у каждого минитмена, кроме мушкета, были еще и ферма, и участок земли.
Есть задача, как сделать мирного обывателя гражданином и воином, и есть задача, как потом вовремя демобилизовать воинов и не превратить революционные войны в перманентную схватку с самой жизнью.
Джефферсон, Вашингтон и другие отцы-основатели перековали мечи на орала и вернулись в поместья и в залы конгресса. Томас Пейн этого сделать не сумел. Этот Тиль Уленшпигель американской революции пытался заниматься поджигательством дальше, не был понят, французы посадили его в тюрьму, он вечно скитался, впал в нищету и ничтожество и умер в бедности и забвении, осмеянный современниками. Перманентная революция стала его личной трагедией, а если бы он увлек за собой остальных, то процветающих США сейчас вовсе не было бы, они превратились бы в действующий вулкан, ушли бы в Марианскую впадину, провалились бы или вознеслись, но не существовали бы в мире реальности.
Буржуазный революционер способен умереть за идею, но ему все-таки хочется выжить и даже кое-что нажить. Торговля, бизнес, богатство - его самореализация. Такими были грезы Фландрии, таким был Вильгельм Оранский. Отбившись от Испании, отбив у инквизиторов свободу совести, пройдя через ядра, пули, плахи, пытки и костры, Фландрия, охваченная огнем борьбы и протеста, стала мирными и благополучными Голландией и Бельгией. А этот великий пожар, пережитый ими, еще сегодня им обеспечивает большую нравственную чистоту, меньший процент шкурничества, чем у других стран ЕЭС. Они всегда старались помочь нашим оппозиционерам, когда их в очередной раз предавали великие державы.
Тиль Уленшпигель должен был умереть в последний день войны. В мирной жизни ему не было места.
После четырех веков гражданского неповиновения, напрочь вытравивших из нас всякое законопослушание, всякое уважение к ценностям мирной жизни, сможем ли приспособиться к ней мы? Перелистаем историю французской революции. Мы явно не фельяны, даже не жирондисты. Может быть, уже и не якобинцы, которые все-таки принадлежали к небедному и отнюдь не люмпенскому сословию. Мы - вне сословий и не обладаем ничем, кроме своей мятущейся сущности. Не окажемся ли мы ближе к "бешеному" Жаку Ру и к Гракху Бабефу с его заговором равных, нежели к Сийесу, Лафайету и Кондорсе?
Люмпен не по своей воле, люмпен, жаждущий своего хозяйства и собственности, недовольный своим жребием, тоскующий люмпен - это не опасно. А вот люмпен идейный, люмпен добровольный, саламандра, которая может жить только в огне, - это смертельный риск для упорядоченного общества. Революция - это ядерный взрыв, предельная концентрация излучения, смертельный ветер. Наш корабль лишен руля, ветрил, компаса, корпуса, трюма и якорей. Он состоит из одних парусов и флибустьерского флага. Совесть - это парус, но совесть несовместима с выживанием рода. Наша совесть в XIX веке заставляла нас поднимать пистолет и бросать бомбы в кареты правителей, в XVII веке она раздувала огонь в наших скитах, в XX веке она же бросила нас на рифы самой странной и самой чарующей утопии, которую знавало человечество.
Сейчас, чтобы вырваться из нашего советского болота, мы снимаем предохранители, мы развязываем узы бездны, и из колодца веков к нам поднимаются испарения такой экзистенции, которую потом, возможно, не удержат уже никакие тормоза. Стихия идейного люмпена - беспредел. Мы четыре века не жили, но боролись. Слишком много совести, слишком много ветра…
Я пока еще сохраняю двойное сознание, сознание дневное и сознание ночное. По природе я буржуазный революционер, но 23 года застенков и борьбы сделали из меня идейного люмпена. Нельзя жить в смертельной ненависти: человек пропитывается собственным ядом.
Я еще могу служить вам переводчиком, быть связующим звеном между миром люмпенов и миром упорядоченным и обжитым… И я, как двойной агент, честно предупреждаю вас: удержитесь, уцепитесь корнями за жизнь, не возноситесь в страшный мир беспредельной свободы, где рвутся хрупкие нити человеческих законов, где меняется естество. Пусть борьба и битва будут для вас горестной необходимостью, а не естественной средой обитания. И берегитесь нас, степных волков. Мы должны пасть, не дожив до свободы, чтобы вы потом в ней смогли обустроить человеческую жизнь. А если кто не понимает, что несет в себе СПИД беспредела, перед которым бессильно человечество, от которого нет лекарств, то его, наверное, надо будет утопить в первый день свободы.
Я так же честно заклинаю товарищей по несчастью, тех, кто уже способен наслаждаться "войной всех против всех": пожалейте людей, завоюйте для них свободу и умрите с последними залпами.
Я говорю - да здравствует история! -
И головою падаю под трактор.
П. Коган
Под колесом демократии
Мы еще не скоро сбросим с себя боевые орлиные перья, не скоро смоем боевую раскраску и не скоро зароем томагавк войны. Психологически мы если и приблизились к американским стандартам, то не к стандартам американской демократии, а к стандартам американских индейцев. Мы, белые индейцы, подняли свои томагавки во имя демократии, но ее не будет, пока нас не зароют вместе с этими боевыми топорами на последней военной тропе и пока не придет поколение, которое не боялось ежесекундно, что с него снимут скальп, и само не снимало скальпов. Наверное, нас в нашем нынешнем состоянии должны изучать не американские советологи, а специалисты по проблемам коренной краснокожей национальности. И когда страна замерла, в ужасе ожидая исхода референдума, это было не ожидание политических результатов, а трепет перед неизбежным решением главного нашего вопроса: кто с кого снимет скальп?
Я не питаю никаких иллюзий относительно самой себя. Я первая схватилась за томагавк, и все прочтенные и процитированные мной Джефферсоны, Монтени, Сенеки и Бердяевы не скроют мою красную кожу и индейское происхождение. Единственное, чего я хочу, - это остаться благородным делаваром, сражающимся по правилам, и не опуститься до боевых приемов гуронов (красных индейцев), которых так презирали Чингачгук, Соколиный Глаз и Фенимор Купер.
Я знаю, что демократия сегодня - это боевая колесница, брошенная Римом против отсталого и варварского Карфагена. Наша колесница будет давить. Но, в отличие от карфагенян, мы обязаны проверять, не попал ли кто лишний под наше колесо.
Сегодня под этим колесом Анатолий Лукьянов.
В лукьяновской квартире посетителей встречает веселая рыжая кошечка Варя, похожая на пушистую варежку. Она очень беспечная, ни от кого не ожидает зла и несомненно пошла бы ласкаться к самому Степанкову. Когда Анатолий Лукьянов держит ее на руках, они кажутся одинаково уютными и одинаково беззащитными.
Каждый бывший функционер власти, лишенный власти, должен быть похож на улитку, вытащенную из раковины. Но у этой улитки нет даже рожек! И вполне обыкновенная квартира. Большая, приличная, но даже в Тбилиси я видела более шикарные. И ни прислуги, ни охраны, только консьержка. И клубничное варенье тоже варят сами… Обыкновенная человеческая жизнь… Не из фильма "Серые волки". Ни спецдач, ни спецпайков, ни членовоза. Не успел Анатолий Иванович обзавестись личной дачей и машиной, а теперь уже поздно. Хватило бы денег на адвоката. Я помню, сколько мне стоил мой только за три месяца Лефортова. А здесь - чуть ли не два года… Обыкновенная человеческая жизнь еще не скоро будет у нас находиться под охраной государства. Но уже сейчас она должна находиться под охраной правозащитников. Я все про жизнь Анатолия Ивановича. Еще ничего страшного не произошло, а Анатолий Лукьянов уже является мне по ночам, как тень отца Гамлета. И если уж нам суждено убивать, то давайте хотя бы испытывать угрызения совести, и если убивать, то с большим разбором.
Во время нашей беседы мне показалось, что Анатолий Лукьянов куда меньший большевик, чем я сама. По крайней мере, он вдвое терпимее меня, и его неприязнь к Ленину имеет характер скорее не политический, а нравственный. На мое частичное сходство с этим историческим персонажем Анатолий Иванович прямо не намекал, но в его грустных глазах я прочла молчаливый укор: Ленин разогнал Учредительное собрание, а Вы, Валерия Ильинична, готовы разгонять Советы… Только очень терпимый человек вообще согласился бы в его положении ласково разговаривать с совсем другим человеком, который написал, прямо скажем, весьма индейские по духу статьи. А он еще способен наслаждаться этим танцем с томагавками и хвалить стиль, хотя к столбу пыток привязали его… И кажется мне, что вопреки своим социалистическим убеждениям Анатолий Лукьянов скорее впишется в нью-йоркский пейзаж, нежели я со всем моим западничеством. Мне место на Ориноко. Следить, чтобы гуроны не вступили в прерию…
Где-то на двадцатой минуте я с ужасом поняла, что Анатолий Иванович - без томагавка, и именно за это его судят. Нельзя без томагавка! Кто не с нами, тот против нас! А за что же еще судить Анатолия Лукьянова? И ежу ясно, что Родине он не изменял. С Родиной у нас вообще будет напряженка из-за многозначности этого понятия. Меня следует судить по 64-й статье за измену СССР, демократов Татарстана - за измену Татарии, президента Мордовии - за измену Мордовии и подрывную деятельность в пользу России. Социалистов будут судить за измену демократии, а демократов - за измену социализму.
От такого диапазона даже Зорькина хватит инфаркт, а за Степанкова я не боюсь: он парень хладнокровный и из этих дел извлечет профит. Сначала передаст материалы "Нью-Йорк таймс" за СКВ, а потом напишет книгу "Изменники Родинам на территории бывшего СССР с 1991 по 2001 год. Версии следствий". И опять-таки за гонорар. Вот кто готов жить при капитализме! Я ему просто завидую. Что же до нарушения служебного долга А. Лукьяновым, то в чем заключался его служебный долг? Если по советским законам? Помочь ГКЧП! Обезвредить Ельцина! Собрать ВС и присоединиться (этот ВС и с марсианами из "Войны миров" соединился бы). А он этого не сделал. Невзоров был очень недоволен. "Что же ты, Толик, демократов не замочил?" - вот его претензии. Значит, если бы ГКЧП победил, опять Лукьянова бы судили? За оппортунизм… Когда 19 августа началась гражданская война, Лукьянов, не сумев отговорить красных, не пошел к белым, а зажал уши и уехал на дачу. Он не взял томагавк. Кстати, его нейтралитет нас спас. Что было бы с Ельциным и с нами, если бы спикер ВС вместе с ВС встал на сторону танков?
Суд и полтора года тюрьмы - это наша благодарность? Это мы загнали его дочь в политсовет ФНС, а жену - на митинги красных. Их толкнули на это горе и желание спасти отца… А отец не хочет спасаться ценой нашей гибели. Познакомившись с фронтистами, "Днем", нынешними коммунистами, либертарианцами, анархистами, эсдеками, Анатолий Лукьянов отнесся ко всем весьма скептически, как Миклухо-Маклай - к обычаям и обрядам новозеландских дикарей. И если он ходит на митинги "Трудовой Москвы", то, как он объяснил мне, для смягчения "трудовых московских" нравов, дабы убедить их участников отказаться от кровожадности и подвигнуть их к идее национального согласия. Напрасный труд, конечно. Но в результатах волен Бог, а намерения наши должны нам быть зачтены и в этом мире, и в будущем. По крайней мере, предложив голосовать за четыре "нет" (что вряд ли могло понравиться "трудовым москвичам"), он публично высказался против устранения Ельцина. И пусть это ему зачтется. Так же, как выступления в политбюро за многопартийность, многоукладность, отмену 6-й статьи Конституции; заступничество за гонимых Александра Яковлева и Бориса Ельцина; спасение жизни Кронида Любарского, которого выпустили на Запад только по его ходатайству; издание "Тарусских страниц", сохранение для музея дачи Пастернака, искреннее желание прекратить преследование диссидентов, хотя эта задача им не могла быть решена…
Зачтем это как смягчающие обстоятельства, если юридическая невиновность нуждается в смягчающих обстоятельствах. Ведь мы, белые индейцы, приняли христианство. Может быть, мы выглядим смешно в этой роли, может быть, Ельцин и Лужков на пасхальной службе смотрятся парадоксально, но это начало приобщения к цивилизации. И уж такая простая вещь, как прощение своих поверженных врагов вместо снимания с них скальпа, - это и делавару доступно.
Три года Анатолию Лукьянову приносили из КГБ материалы ДС на рецензирование: не пора ли пресекать? И он неизменно отвечал, что ничего страшного нет, нормальное инакомыслие. Это чего-нибудь да стоит?
Там, наверху, не много было книжников и меценатов, боготворящих Ахматову (и хранивших ее "Реквием"!) и Бунина. Да за одно это я бы сожгла все тома лукьяновского дела, не читая. Полуголодным студентом он разгружал вагоны, чтобы купить из-под полы запрещенного Ницше. Горбачеву он цитировал Фромма и получал нагоняй, потому что Горбачев никогда Фромма не читал. Горбачев читал все необходимое, а Лукьянов - лишнее. И писал стихи. Есть хорошие! Поэтому не надо его бросать на копья, даже если он станет сам нарываться и дерзить "правосудию". Больше всего его оскорбило то, что не посадили в Лефортово… И адвокат у него диссидентский.
Я думаю, что я была первым человеком, с которым Анатолий Иванович разговаривал откровенно. А с кем еще он мог? Со Степанковым? Он-то точно знал, какие они в прокуратуре демократы… И Лукьянов слишком горд и слишком много знает о жизни, чтобы просить пощады. В СССР пощады не давали никому. Он привык. Его предали его депутаты, его поэты, все объекты его благодеяний. Он не жалуется, и эта покорность так же страшна, как та школа, в которой его этому научили. Он поверит, что мы другие, если увидит, что нам доступно милосердие. А иначе чем же нам ему доказать, что мы не гуроны?
И стоит ли судить Лукьянова за то, что он растерялся и не принимает наш жестокий либеральный переход? Он из идеалистов, а идеалисты хотят и солнца, и дождика в одно и то же время. Он сам понимает, что это все утопия - город Солнца и т. д., но не может видеть голодных (хотя там, наверное, 80 процентов нытиков и паникеров, вешающихся на бывшего спикера и требующих помощи весьма агрессивно). Раньше он тоже не мог видеть страдания. Но раньше об этом можно было говорить только на политбюро. А теперь - можно и в печати, и на улицах.
Хорошо еще, что Анатолий Иванович не хочет обратно в тоталитаризм. Он просит нас, чтобы мы просто сделали всем красиво и хорошо. Нашли третий путь. За идеализм нельзя судить.