Фройденшусс резко отличался от мелкой адвокатской рыбешки, которую можно встретить на любом углу и которая готова торговать не только государственным правом, но и вашим собственным. Отдельные мелочи его поведения, манера ставить вопросы, принципиальный подход к денежным проблемам, угол, под которым он выяснял для себя и освещал для вас дело, заставляли верить, что для него понятия чести, морали и человечности – слова непустые.
В наше время найти такого адвоката довольно трудно.
Однако в нашу первую встречу порядочность Фройденшусса меня интересовала мало. Наоборот, я втайне надеялся, что, по обычаю большинства адвокатов, он попытается раздуть конфликт в судебное дело подлиннее и посложнее. Я ждал, что тонкую работу сгущения красок Фройденшусс возьмет на себя. А я, получая от него раздутые факты, смогу превращать их в прямую угрозу господину Хофбауеру.
Методы работы Фройденшусса оказались иными. Через несколько дней на почтовый ящик в горное местечко, где Хофбауер предположительно отдыхал после европейских треволнений, пришло письмо с просьбой приехать в Вену.
Заходя в подъезд адвокатской конторы Ляйтнера, я увидел в стекле двери отражение двух фигур, дежуривших на другой стороне улицы – Валентина и Окуня. Их послал Мирковский. На всякий случай.
В свойственной ему манере Фройденшусс перешел прямо к делу, и голос его звучал довольно весело:
– Ну, дело ваше можно считать улаженным. Ллойд исправил свою телеграфную ошибку. Деньги в вашем распоряжении. Обменены они Национальным Банком по довольно низкому курсу. С этим придется вам примириться. Курс штрафной. Все потому, что ваш рассказ о датском наследстве, честно говоря, не особенно убедителен. Но это и неважно. Вы заявили о деньгах Австрийскому Банку вовремя и перевели их в Австрию. Доказывать, что деньги получены честным путем, вы совершенно не обязаны. Таких законов нет. Пусть Австрийский Банк попробует доказать вам обратное. Но они и не будут заниматься этим. Нам остается только закрыть следственное дело, начатое Шрефенеккером. И это несложно. Дело, по моему вызову, пришло в Верховный Суд, сюда, в Вену. Если мы с вами сейчас туда пойдем, один мой знакомый судья запишет коротко ваши показания, вынесет решение о сдаче дела в архив, и мы с вами еще успеем вместе пообедать. Я до трех свободен.
Фройденшусс взглянул на часы и потянулся было к кнопке звонка, чтобы позвать секретаршу.
– Одну минутку, – остановил я его. – К сожалению, все не так просто.
Он удивленно откинулся обратно в кресло.
Я медлил. Подобрать правильные слова мне было нелегко. Я почувствовал, что устаю бороться. Неожиданное "воскресение" Хофбауера из полумертвых принесло ощущение отчаяния. Выдержка ускользнула от меня. И я пошел на довольно рискованный шаг:
– Все, что вы мне рассказали, очень для меня плохо, господин Фройденшусс.
– Плохо?
Фройденшусс решил, наверное, что ослышался.
Я продолжал:
– Да, очень плохо. Я буду с вами предельно откровенным. Без этого, видно, не обойтись. Вы адвокат и обязаны хранить профессиональную тайну. Дело в том, что я совершенно не заинтересован в ликвидации дела. У меня исключительно сложное положение. Я связан с группой людей, мешающих мне жить и толкающих меня на преступную дорогу. Вы чувствовали, конечно, что деньги эти не мои. Откуда у меня и могли бы появиться такие деньги. Есть люди, занимающиеся специфическими торговыми операциями с заграницей. Я не могу говорить вам всего. Могу сказать только одно – мне не по пути с ними. Но они держат меня и привязывают к своим грязным делам. Есть только один путь освободиться от них: напугать и доказать, что Хофбауер больше им не пригоден. Что Хофбауера вот-вот могут арестовать. Я скажу им, что вынужден уехать за границу, и действительно уеду. Вы знаете о моих знакомых в Дании. Они помогут мне найти там работу и порвать со всеми двусмысленными торговыми делами. Я не был преступником и не стану им ни в каком случае. Помогите мне в этом.
Адвокат сидел, глубоко опустившись в кресло, и смотрел на меня ошеломленными, неверящими глазами:
– Н-не знаю. Что же я-то могу сделать? И потом, – я же адвокат. У меня есть профессиональная дисциплина.
– Я не прошу у вас ничего, противоречащего вашей профессии. Вы считаете, что дело мое закончить ничего не стоит. Но ведь это вопрос мнения. А не могли бы вы решить, скажем, что шансов избежать судебного следствия у меня почти нет? Что Банк заинтересуется вопросом происхождения денег и будет преследовать меня. Что мне нужно скрыться за границу. Что мне нельзя появляться в Австрии без доказательств происхождения денег. Что, короче говоря, у меня земля горит под ногами.
– Я не могу сказать подобных нелепостей ни Банку, ни Суду…
– Но вы можете сказать их людям, заставляющим меня работать на них. Напишите мне письмо на почтовый ящик. Представьте положение дел так, что единственным правильным выходом для меня был бы немедленный отъезд за границу. Вложите туда намеки на опасность, напоминания о подозрительности дела, коснитесь возможности ареста. Да не мне учить вас, вы столько раз убеждали власти в невиновности ваших клиентов. Убедите моих хозяев в моей виновности.
Вряд ли Фройденшусс подозревал тогда, что действительность была еще страшнее и опаснее для нас обоих. Но я не ошибся в его порядочности. Он снял очки, почему-то попробовал их согнуть и сказал немного растерянно:
– Н-ну, что уж теперь поделаешь. Хорошо. Напишу. Может быть, прямо сейчас вместе и составим? А завтра я отправлю.
Ошеломленная стенографистка переводила широко открытые глаза с Фройденшусса на Хофбауера, записывая текст письма Фройденшусса к Хофбауеру, где в мрачных красках перечислялись опасности, требовавшие немедленного исчезновения Хофбауера из Австрии.
Прощаясь, мы с Фройденшуссом долго трясли друг другу руки. Он все желал мне счастья, а я благодарил его. Думаю, что мы оба были очень искренни в своих словах.
Грозное письмо Фройденшусса разорвалось, как бомба. Адвокат блеснул в нем умением говорить между строчек. Оперативная группа Бюро номер один уже после элементарного анализа письма поняла немедленно, что Хофбауер для работы в Австрии погиб. Во всяком случае, выводить его нужно было немедленно.
Исчезнуть бесследно Хофбауер не мог. В розыски включилась бы уголовная полиция, и под удар могла попасть агентура в Сант-Пельтене.
Нужно было организовать естественный выезд Хофбауера за границу. Для этого предстояло посетить квартиру Ардитти, забрать вещи и поручить ей отписать меня из полиции как выбывшего в Швейцарию.
Мирковский решил сам сопровождать меня. Окунь не особенно с ним спорил, хотя начальнику группы ради охраны рядового разведчика так рисковать собой не разрешалось. Но Окунь был, очевидно, вполне согласен с Мирковским, что шансы на засаду в квартире есть, и предпочитал остаться в советском секторе.
Когда я двинулся к своей венской квартире, сзади, метрах в пятидесяти, пошла за мной пузатая фигурка маленького человечка с "буржуазными" усиками щеточкой и лысиной банковского директора.
Экспедиция к Ардитти прошла вполне благополучно.
Уже в самолете, когда Вена и Австрия остались далеко внизу и позади, я спросил, смеясь, Евгения Ивановича:
– Ну, а что вы сделали бы, если б там была полиция?
Евгений Иванович недовольно одернул пилотскую курточку, закрывавшую его ноги, и нехотя ответил:
– Ну, как, что сделал? Знал бы, что взяли вас. Это во-первых, а там уж – смотря по обстоятельствам. До секторной границы пробились бы вместе. Да разве в таких случаях заранее можно сказать?
Да, в разведке трудно предсказать заранее, но иногда и можно.
Иосиф Хофбауер уехал за границу, не явившись к судье и не дав ему возможности закрыть дело. Так поступают только виновные.
Поэтому имя Иосифа Хофбауера рано или поздно попадет в специальный полицейский розыскной лист, так называемый "фандунгсблатт". Это будет означать, что на территории Австрии Хофэауер будет немедленно задержан полицией, если посмеет появиться.
Проходит мимо штурман самолета и бросает:
– Границу пролетели. Идем над Советским Союзом.
Земля закрыта густым туманом, но я знаю, что лечу уже над Родиной.
Странная вещь случилась со мной в эту поездку. Я везу с собой два выполненных задания – правительственное и наше с Яной.
В первый раз в жизни я использовал свой опыт разведчика против разведки своей страны. Я знаю, что с властью мне не по пути. Но можно, наверное, служить своему народу и несмотря на советскую власть. Можно жить и работать, как все, и в то же время не становиться преступником.
Глава 7
Иванова оборвала фразу на полуслове и прислушалась. Я хотел было сказать, что не слышал никакого звонка, но она уже выскочила в коридор. Небольшой шкаф, набитый разноцветными томиками иностранных книг, заслонял от меня входную дверь. По знакомым интонациям мужского голоса в коридоре я понял, что пришел Судоплатов. Он снимал пальто в не видимом мне углу комнаты, приспособленном Ивановой под гардероб.
Хорошо, что генерал наконец пришел. Я уже полчаса сидел в квартире Ивановой и так и не узнал от нее ничего о цели предстоящего разговора с Судоплатовым. Она отнекивалась, клялась, что сама ничего не знает и меняла тему. Я понимал, что Иванова лжет. Смутное предчувствие какого-то надвигающегося несчастья становилось все сильней.
Я поднялся из-за стола. Судоплатов подходил ко мне широкими, пружинистыми шагами. Его рука была протянута для приветствия, и на лице лучилась дружелюбная улыбка. Наверное, я ему действительно зачем-то очень нужен.
Все втроем мы уселись за небольшой стол, накрытый красной плюшевой скатертью.
Год тому назад, тоже в конце зимы, за этим столиком Иванова, Окунь и я решали проблемы создания фиктивного австрийца. Едва ли советская разведка рискнет воспользоваться теперь личностью и документами Хофбауера. Какие же тогда планы могли реять в голове невозмутимого генерала советской разведки, откинувшегося назад к высокой спинке стула и внимательно разглядывавшего меня умным взглядом больших темных глаз?
Судоплатов, как всегда, начал с "чуткого отношения к подчиненным":
– Как ваша жизнь, Николай? Учеба? Я слышал, вы сдаете уже экзамены за второй курс? Прекрасно, прекрасно. Как проводите свободное время? Ну, ничего, придет лето, появится и свободное время. Кстати…
Он поймал меня своим пристальным взглядом:
– …Нам нужно, Николай, чтобы вы освободились от университета на несколько недель. Речь идет о небольшой поездке. Работать над заданием будем втроем. Тамара Николаевна, вы и я. Предупреждаю вас, больше никто из наших сотрудников ничего, абсолютно ничего знать не должен. Вы понимаете меня?
Я принял его хорошо. Речь снова шла о поездке. Может быть, в интересах дела остальные офицеры службы и не должны были знать о таинственном задании. А может быть, генерал просто хотел включить в игру мое самолюбие. Он думал, наверное, что старшему лейтенанту госбезопасности покажется лестным отчитываться в своей работе прямо перед генералом, но у меня на душе от слов Судоплатова становилось только жутко и тревожно.
Судоплатов и Иванова выжидающе молчали. Полагалось, наверное, преданно откликнуться каким-нибудь бодрым заверением о готовности, радости и прочем.
– Я не совсем понимаю вас, Павел Анатольевич. На советской территории я мало пригоден для каких-либо заданий. А за границу мне ехать пока не совсем…
Судоплатов остановил меня, приподняв кисть руки с плюшевой поверхности скатерти:
– Конечно, за границу, дорогой друг. Вы поедете в Париж. Я знаю, что вас беспокоит, но мы не собираемся возвращаться к хофбауеровским документам. Получите какие-нибудь другие. Думаю, что лучше всего – комплекта два хорошо сделанных, совершенно фальшивых бумаг. Для таких коротких и острых заданий, какое предстоит вам, настоящие документы непригодны. Так вот, в Париже нужно встретиться с одним человеком. Он наш агент. Давний и проверенный на делах. У него семья, дочь-балерина. Вообще он культурный и занятный человек. Русский эмигрант. Познакомьтесь с ним поближе. Передайте ему денег и привет из Москвы. У него давно не было связи с нами. Установите с ним хорошие отношения. Этот человек должен знать только вас. Вы будете связаны с Москвой через Тамару Николаевну. Она поедет тоже. Может быть, как ваша родственница. Но агент, повторяю, будет иметь дело только с вами…
Судоплатов задумчиво барабанил пальцем по столу, подбирая слова. Он смотрел мимо меня, в сторону четвертого пустого стула. Глаза его чуть заметно сощурились, и в углах рта появились горькие складки. Хмурая тень легла на лицо. Что-то нерадостное пронеслось, наверное, в его голове и вырвало на секунду из нашего общества. Через мгновение он встрепенулся и вернул в свои глаза лучики улыбки:
– Париж – чудесный город, но времени для развлечений у вас не будет. У агента, с которым вы встретитесь, есть один хороший друг. Я сказал бы даже – близкий личный друг. Тоже русский эмигрант. Узнайте все, что сможете, об этом друге. Его образ жизни, привычки, места, где он обычно обедает, гуляет… Главное, постарайтесь увидеть этого человека. Пусть агент покажет его вам. Надо узнать о нем как можно больше.
Судоплатов подобрал со стола круглую пепельницу из зеленого стекла и, взвешивая ее на ладони, медленно проговорил:
– Нам очень мешает этот "друг". Оч-ч-ень мешает…
Как бы решившись, он поднял глаза и отчеканил, бросая пепельницу в сторону:
– Надо убрать его.
Стук упавшей пепельницы заставил вздрогнуть Иванову.
Я ответил Судоплатову таким же взглядом в упор:
– И кому предстоит это сделать?
Генерал вскинул правую руку с вытянутым указательным пальцем и направил ее на меня:
– Вам.
Теперь настала моя очередь смотреть мимо Судоплатова на четвертый пустой стул. Генерал принял, очевидно, мое молчание за усиленное внимание и продолжал:
– Задание ответственное, но несложное. До Франции вы доедете благополучно. Агент в Париже даст всю необходимую информацию. А что касается самой ликвидации… Вы, кажется, привезли из Европы самопишущую ручку "Паркер". Она с собой у вас?
– Что? – очнулся я. – Ручка "Паркер"? Нет, дома. Она нужна?
– Да. Принесите на следующую встречу. Я пошлю ее в специальную лабораторию. Вы не сможете потом ею писать, но зато сможете из нее стрелять. Бесшумно и надежно. Так что и задание будет выполнено, и вы сможете потом безопасно отойти. Нам важно, чтобы не осталось никаких следов. И ваша жизнь нам тоже нужна. Обеспечьте себе отход. Идите на ликвидацию с билетами на поезд в кармане. Когда полиция спохватится, вы должны уже быть за пределами Франции.
– А как же агент? Ведь он сразу поймет, в чем дело. Нужно выводить и его?
– Боюсь, что для спасения агента времени не останется. От него лучше всего избавиться… На обратном пути… Возьмите с собой еще одну самопишущую ручку, только и всего.
Видимо, в моих глазах что-то мелькнуло, потому что Судоплатов поспешно добавил:
– У него тоже много грехов перед советским государством. Мы работаем с ним по необходимости. Его личный счет вполне достаточен для такого исхода. Да… Агента придется ликвидировать тоже.
Судоплатов снова откинулся на спинку стула, скользнул взглядом по кружевным занавескам, горке венгерских стаканов в глубине буфета, кучке заколок, забытой перед трельяжным зеркалом, и вернулся к барабанящим пальцам своей руки, задержавшейся на краю стола:
– Прежде всего решите вместе с Тамарой Николаевной, какую национальность вы оба будете разыгрывать. Я думаю, швейцарцы подошли бы. Как вы, Тамара Николаевна?
Иванова задумалась на секунду и потом мотнула неопределенно головой:
– Надо посмотреть. Не знаю. Документы хорошие дадите?
Судоплатов полуулыбнулся:
– Я лично ничего вам давать не буду. Решим, что нужно, и будем доставать вместе. Начните работать над легендами, взвесьте все "за" и "против". Когда придете к какому-нибудь выводу, позвоните мне, я подъеду.
И генерал поднялся из-за стола:
– Подумайте над маршрутом. Через Швейцарию ехать, конечно, нельзя: там сразу установят, что документы фальшивые. Придется в объезд, через Италию, – прямо на юг Франции.
– Одну минуточку, Павел Анатольевич…
Голос мой звучал не особенно уверенно. Но другого выхода не было:
– Я не могу решить этот вопрос сегодня… Так, сразу… Мне нужно подумать…
Судоплатов чуть откинул голову назад и смерил меня удивленным взглядом:
– Подумать? Я не понимаю вас…
– Задание не кажется мне простым, Павел Анатольевич. Я не могу решиться в течение нескольких минут на такую поездку. И особенно на такое дело…
Каким-то боковым зрением я заметил складочку испуга, появившуюся между белесыми бровями Ивановой.
Несколько секунд Судоплатов молча рассматривал перевернутую стеклянную пепельницу. Потом медленно заложил руки в карманы пиджака и негромко вздохнув, обратился к Ивановой:
– Начните работу с завтрашнего дня. Пусть товарищ подумает, если ему это так нужно.
Он еще раз смерил меня искоса, как бы со стороны, прищуренными, но не злыми глазами:
– Пора брать себя в руки, дорогой друг. Нельзя столько копаться в самом себе. Школа давно кончилась. Надо переходить к серьезным делам. Приведите себя в порядок и приступайте к работе. До свиданья.
В тот вечер Яна вернулась с работы поздно.
Хлопнула входная дверь, и волна холодного воздуха докатилась до моих ног.
Яна, не снимая шубы, вошла в кухню, присела рядом на сундук и прижалась замерзшей щекой к моему лицу.
– Ну, что? Опять куда-нибудь ехать?
Я не хотел отвечать, не видя ее глаз. Она поняла, отодвинулась и, откалывая синюю суконную шапочку, повторила нетерпеливо:
– Говори уж сразу. Без подготовки, ладно?
Я все смотрел на нее. Капельки растаявших снежинок блестели на отвороте шубы, на длинных темных ресницах, на непослушном завитке, выбившемся из-под заколки. Надо лбом, в набежавших озабоченных морщинках, – каштан волос, чуть подернутый снегом, который никогда уже не растает. Милые, умные глаза, до краев наполнившиеся тревогой. Единственные в мире, смотря в которые, я могу говорить обо всем, что на душе:
– Плохо наше дело, Яна. Они посылают меня убить человека.
Яна смотрит несколько секунд прямо перед собой, словно в какую-то внезапно открывшуюся пропасть, медленно подымается с сундука и начинает расстегивать непослушные пуговицы шубы. Глаза ее все еще прикованы к невидимой пропасти.
– И что ты им сказал?
– Пока ничего. У меня есть время до завтра…
Железная скобка на входной двери отбила два четких удара – Янина сестренка вернулась из школы. Мне пришлось отложить свой рассказ.
Поздно вечером, когда Маша заснула, будильник был заведен на семь часов утра, и Яна свернулась калачиком рядом со мной, обняв одной рукой свою подушку, я передал ей шепотом разговор с Судоплатовым.
Ей принадлежало такое же право решать наш завтрашний день, как и мне. Ради таких моментов люди и становятся близкими.
– Что же ты собираешься делать? – дипломатично вернула мне инициативу Яна.
– Не знаю… Скажу им, наверное, прямо, что не способен на такие вещи. Ну, не гожусь я на роль убийцы, и все. За это не расстреливают. Пусть подберут кого-нибудь другого, в конце концов.
Яна отняла руку от подушки и осторожно положила мне на губы.