Тем временем газетная распря государственных деятелей набирала обороты. К ней неожиданно присоединился министр торговли и промышленности в правительстве Витте В.И. Тимирязев. Комментируя в "Новом времени" заявления Витте по вопросу о смертных казнях, он упрекнул графа в публичном обсуждении вопросов, о которых не стоило говорить без "высокого на то разрешения". Кроме того, министр полагал, что Витте, опытный сановник, неудачно выбрал время для своих разоблачений: "Письмо графа Сергея Юльевича меня не только удивило, но прямо потрясло. ‹…› Граф хорошо знает цену и силу своего могучего слова, и его выступление против умолкнувшего навеки государственного деятеля, над свежей его могилой, заставило меня содрогнуться". Между Витте и Тимирязевым началась настоящая "битва документов", в результате в полемическом задоре они стали выдавать информацию, не предназначавшуюся для широкого обнародования. К спору присоединились и другие участники – граф И.И. Толстой, а также общественный деятель Д.И. Шипов. Они расценили саму дискуссию как бестактность, а зачинщиков обвинили в переходе границ допустимого. Шипов к тому же заявил, что считает дальнейшее развитие газетной схватки неуместным: разногласия между Витте и Гучковым уже давно вышли за рамки обсуждения фактических деталей, и "они уже спорят о том, кто погубил русскую конституцию и что осталось от манифеста 17-го октября. В данном случае выводы могут быть только чисто субъективными".
Огромное впечатление на публику произвело заявление Витте, что от манифеста остался "лишь труп 17-го октября". Н. Высотский в послании к полковнику Н.П. Евреинову целиком и полностью согласился с отставным сановником в его оценке политического строя: "Приятно читать статью Витте. Никто из наших государственных деятелей не напишет так умно, так смело и так красиво. ‹…› Возвращение Витте к власти вряд ли желательно ‹…› но как дельный, серьезный и беспощадный критик он не имеет себе равного". По-видимому, впечатление от скандальной статьи Витте было у Высотского настолько сильным, что он делился им с несколькими адресатами. Через день он сообщал уже другому адресату, министру образования в 1908–1910 годах А.Н. Шварцу, что граф отличается от остальных сановников именно нелицеприятностью суждений: "Очень пикантно выступление графа Витте. Зубастый он человек, и напрасно Гучков затеял с ним полемику. ‹…› Так никто другой не напишет и не посмеет написать". Впрочем, согласие с точкой зрения Витте и приводимыми им аргументами не делало самого Витте более привлекательным – в данном случае важнее была созвучность сказанного графом собственным чувствам Высотского, а не то, что человек, так резко обличающий порочные черты политического режима последних пяти лет, сам по себе вызывает мало симпатии. Известный востоковед, академик С.Ф. Ольденбург передавал в письме своему сыну – историку, публицисту, впоследствии автору фундаментального исторического исследования о Николае II, С.С. Ольденбургу – относительно "темы дня": "Читал ли ты о письме Витте по поводу интервью с Гучковым? Там есть фраза, где он говорит, что ведь теперь остался только труп 17 октября. ‹…› Если бы не чересчур большое "дипломатничанье" Витте, письмо могло бы иметь громадное значение, оно и так усиленно комментируется печатью. Для него такое письмо почти равно сжиганию кораблей. Октябристам плохо от этого письма: если сам творец 17 октября признает, что остался только труп, оспаривать это трудно". Вскоре Ольденбург-старший получил ответ, из которого следовало, что сын разделяет его чувства: "Насчет письма Витте думаю, что в нем, конечно, много верного. Я никогда не считал [в] последние годы Столыпина тем защитником представительного строя, каким его выставляют, и не сочувствую той легенде, какой теперь хотят его окружить. ‹…› И, конечно, в Манифесте 17 октября в то время намечался другой порядок, чем тот, который теперь". Как видно из приведенных цитат, роль Витте в событиях 1905–1906 годов заставляла многих прислушиваться к нему с особым вниманием. Подобно экс-министру торговли и промышленности Тимирязеву, они полагали, что его слово и по этой причине обладает огромной силой.
Российский педагог, впоследствии известный астроном, П.И. Попов (к слову, активный участник студенческих волнений в Московском университете в 1905 году) сообщал в письме академику, известному экономисту И.И. Янжулу, что ответственность за сложившееся положение лежит и на кадетах, не оказавших в свое время первому премьер-министру должной поддержки: "Вследствие этой ошибки Витте пал и наступило обратное шествие от принципов манифеста 17 октября. В результате же "остался один труп", по словам Витте".
Почему отклик общественного мнения на оброненную опальным сановником фразу был столь ощутимым? Граф, всегда чуткий к политической конъюнктуре, уловил наиболее распространенные в обществе настроения: уже начиная с 1909 года популярность Столыпина начала снижаться, а к моменту его смерти число недовольных и вовсе возросло. Конечно, называть Витте "рупором недовольных" было бы преувеличением, но он выразил мнение многих, а его критика в адрес режима последних лет нашла поддержку в обществе. Граф представлялся единственным человеком, который мог бы осмелиться так резко высказаться и, что немаловажно, имел для этого в глазах публики достаточные основания.
Смерть Cтолыпина всколыхнула российское общество, многие увидели в ней знак скорых политических перемен. В статье, посвященной его памяти, кадетская "Речь" утверждала, что и сам погибший премьер понимал несостоятельность режима "третьеиюньской монархии": "Мы ждали, – писала газета, – что близок тот момент, когда и власть, и общество придут к заключению, что система политики должна быть изменена в том направлении, какое было дано манифестом 17 октября". Лидер партии, П.Н. Милюков, дал полностью отрицательную политическую характеристику покойному, выразив надежду, что отныне "другого Столыпина у нас быть не может".
Сразу после похорон премьера, состоявшихся в Киеве, прошли совещания лидеров партий октябристов и националистов (так называемого столыпинского блока в III Государственной думе), чтобы найти почву для будущего объединения в сложившихся условиях. Одновременно ЦК партии октябристов опубликовал воззвание, в котором обвинял "левые партии" (и кадетов в том числе) в убийстве "министра, которого Россия не имела со времен Сперанского" и призывал всех "к борьбе с оппозицией и рожденной ею революцией".
Не случайно видный кадет И.В. Гессен, откликаясь на эти заявления своих политических противников, ехидно замечал: "Октябристы в смерти Столыпина ищут источник новой жизни". Имелась в виду "политическая", "публичная" жизнь партии верных приверженцев убитого премьер-министра. По этой причине статья Витте была использована кадетскими изданиями для критики октябристов в преддверии начавшейся подготовки к выборам в IV Государственную думу. "Русские ведомости" заявляли: "Граф Витте имел, конечно, основание говорить о превращении нового строя в труп, и несомненно, что октябристы приложили свою руку к делу такого превращения". "Напечатанное у нас на днях письмо графа Витте, – утверждала им в унисон "Речь", – произвело огромное впечатление, в особенности его категорическое заявление. ‹…› Эти слова не только характеризуют всю внутреннюю политику покойного премьера, но и выставляют на посмешище г. Гучкова и представленный им псевдолиберализм. ‹…› если эта дата уже не более чем труп, то и роль октябристов ликвидирована, ибо им уже нечего оберегать".
Вскоре метафора манифеста как "трупа" стала у кадетов настолько популярной, что обыгрывалась в сатирических фельетонах. В одном из них "конституция" заявляла: "Я не боюсь никого, я труп, и со мной ничего не сделаете. Нет того положения, которое было бы хуже моего".
"Новое время" в этой "газетной войне", как уже отмечалось, стояло ближе к партии октябристов. Откликаясь на разоблачения, с которыми выступил Витте, в газете не скрывали своей иронии:
Мир знает три самых вопиющих криминала: когда-то в ночь под Рождество на глазах достоверного свидетеля черт месяц украл; затем по его примеру неведомый злодей похитил из Лувра "Джоконду", и, наконец, какая-то подозрительная личность не без деятельного участия А.И. Гучкова подменила, по свидетельству графа Витте, составленную им русскую конституцию маргариновым фальсификатом. ‹…› Если творение графских рук оказалось столь непрочным, то, очевидно, оно и вначале не было столь совершенным.
Орган киевских националистов также откликнулся критикой в адрес Витте, заявив, что расценивает время его правления скорее как несчастье для России, а Манифест 17 октября, об утрате которого граф так сокрушался, не вызывает у них сожаления: "Может, теперь граф Витте лучше понимает чувства, которые вызывала "Джоконда", поднесенная им России".
Содержание полемики, широкий круг затронутых в ней злободневных вопросов, а также репутация Витте способствовали тому, что полемика эта предполагала ее разное политическое использование. Если кадетская печать не касалась вопроса о своих переговорах с Витте в 1905 году, то октябристы сделали данный сюжет одним из основных. Назвав кадетов "верными союзниками П.Н. Дурново", "Голос Москвы" 14 октября, спустя почти две недели после начала дискуссии, утверждал, что в свое время именно видные представители партии кадетов, И.И. Петрункевич и князь Е.Н. Трубецкой, посоветовали Витте отказаться от кандидатуры Столыпина и остановить выбор на П.Н. Дурново. Расчет был верен: большего оскорбления для партии кадетов, чем обвинение в причастности к назначению в 1905 году Дурново министром внутренних дел, придумать было трудно. Тогда, в 1905-м, и Гучков мотивировал свой отказ войти в кабинет Витте именно неприязнью к Дурново – этому, по его выражению, "противнику всякой общественности".
Откликаясь на газетную дискуссию, В.И. Ленин не упоминал о "трупе" конституции, но полагал, что значение данной полемики сводилось к ее разоблачительному характеру. В результате в невыгодном свете перед публикой выступали кадеты и октябристы, ведь многие лидеры этих партий в 1905 году участвовали в переговорах с Витте по вопросу о вхождении их в правительство. Ленин с удовлетворением замечал: "Историческая правда берет свое и выплывает наружу иногда с такой стороны, с которой менее всего можно бы было ожидать правды. ‹…› Но известно, что когда два вора дерутся, то от этого всегда бывает некоторый выигрыш для честных людей, а если три вора дерутся, то выигрыш, вероятнее всего, увеличится". Помимо Витте и Гучкова, преследующих свои цели, третьей стороной (еще одним "вором") Ленин считал кадетов. Словом, Витте своей статьей дал разным политическим силам повод начать дискуссии по тем или иным вопросам общественно-политической жизни последних лет.
Нужно отметить, что многие в обществе трактовали его громкое заявление как прием в борьбе за власть. Так, у того же Ленина не было иллюзий относительно мотивов Витте: он оценивал цели отставного министра как "самые низменные", как интригу "худшего сорта", иначе говоря – как борьбу за министерский портфель в новом правительстве. Историк, филолог, публицист, профессор Киевского университета Ю.А. Кулаковский, убежденный крайний монархист, подмечал: "Совершается перелом в смысле политики. Коковцов – не Столыпин в смысле крупной, ясной, определенной личности. Всплывает и Витте, начавший свое выступление со лжи и искажения того, что было. Я верю в его ум, но презираю ложь и фальшь, не могу их выносить".
Характерно, что в тех случаях, когда Витте считал необходимым, он публично выступал с противоположными собственному заявлению суждениями. Так, в начале 1913 года для правой группы Государственного совета важным и острым был вопрос, остается ли после издания манифеста за царем титул "самодержец". Витте, играя на настроении дня, в своей речи об отмене смертной казни между прочим назвал Николая II "самодержавным благочестивым неограниченным монархом". По свидетельству очевидца, репортера Клячко, его слова произвели на правых оглушительное впечатление: "Помилуйте, сам творец конституции ‹…› сказал "самодержавный неограниченный". ‹…› Ведь это козырь совершенно исключительный". Добившись нужного эффекта, Витте тем не менее вышел из щекотливого положения, собственноручно вычеркнув слова "самодержавный" и "неограниченный" из стенограммы своей речи. В это же время, в феврале 1913 года, он инициировал публикацию статьи редактора журнала "Исторический вестник" и притом одного из своих сотрудников, Б.Б. Глинского, "О титуле "самодержец"", в которой доказывалось, что с юридической точки зрения царь действительно имеет право носить такой титул. Откликаясь на эту статью, либеральный журналист А. Палибин возмущенно восклицал: "Графу Витте выгодно и необходимо при том, как ныне сложились политические обстоятельства, отречься от своих свободолюбивых метаний 1905 года и записаться в консерваторы: подобные примеры бывали в истории. Однако "scripta manent", и имя его навсегда связано с "Российской Конституцией", так же как деятельность его – с ограничением самодержавной власти Монарха ‹…› В свое время и апостол Петр отрекся от Христа!"