Любопытный Сухэ однажды заглянул в ямынь: еще вечером он прослышал, что будут судить соседа дядюшку Джергала за неуплату долгов маньчжурскому лавочнику. С каждой весной долги все нарастали. Уже давно весь скот Джергала перешел в собственность купца, а оказалось, что арат выплатил всего лишь пятую часть. Не мог он рассчитаться и со сборщиками податей. Он был стар и немощен и потому не годился в пастухи. Лавочник подал жалобу. Джергала решили судить.
Когда Сухэ пришел в ямынь, суд над аратом Джергалом уже закончился. Во дворе толпились люди. В большой шестистенной юрте происходило заседание суда: разбирали очередное дело. Оттуда доносились стоны. Возле юрты Сухэ увидел дядюшку Джергала. Старик стоял на коленях, на его шею была надета тяжелая канга - квадратная доска-воротник с отверстием для головы. Деревянный воротник давил на худые плечи старика, голова его клонилась все ниже и ниже. Но Джергал крепился: не стонал, не взывал к состраданию окружающих. Темное, как кремень, лицо его было покрыто потом, вздрагивала тощая грязная косичка. В деревянной канге Джергалу предстояло провести долгие недели, а может быть, и месяцы, сидеть вот так под палящим солнцем, есть, спать…
Но лавочник-маньчжур, по-видимому, остался недоволен приговором суда. Визгливым голосом выкрикивая оскорбления по адресу арата, он возмущался, что суд отнесся слишком мягко к преступнику - даже не подверг его наказанию бамбуковыми палками. Лавочник был жирный, как все лавочники, пропавший чесноком. Сухэ с ненавистью смотрел на его желтые короткие зубы, на колыхающийся живот и кожаную шапочку на голове. Расходившийся купец подступил вплотную к осужденному и стал плевать ему в лицо. Тогда от толпы отделился высокий человек с кнутовищем - ташюром в руках, подошел к лавочнику и замахнулся ташюром.
Купец закричал и проворно нырнул в дверцу судейской юрты. Появились китайские солдаты, но высокого человека с ташюром уже и след простыл. Тогда солдаты стали хватать кого попало. Не известно, чем бы кончилась эта история, если бы не раздался крик:
- Аюши! Везут Аюши!..
Все словно онемели. Сухэ показалось, что у него остановилось сердце. Аюши!.. Имя этого смелого человека у всех было на языке. Его произносили, понизив голос и оглядываясь по сторонам. Это имя было символом борьбы и сопротивления.
Впервые об Аюши Сухэ услышал в юрте своего отца. Ночью в юрте появился незнакомый человек. Как оказалось, он прибыл с караваном из Дзасакт - ханского аймака. Погонщик неторопливо пил чай, молчал, иногда бросал из-под густых бровей взгляд на Сухэ, лежащего на кошме. Сухэ притворился спящим. Тогда погонщик заговорил.
Жирно ли вошел в новый год, Дамдин? - спросил он.
- Муу байна! Плохо… - протянул отец. - Проклятые собаки не дают жить. Богач подобен волку - жадность его не знает меры. Когда уж бурханы разгневаются и покарают их!..
Погонщик усмехнулся:
- На бурханов надежда плоха: они помогают богатым и цинам. Самим нужно браться за топоры да пики. Слышал, что творится в стране белого царя?
Дамдин отрицательно покачал головой.
- Оросы поднялись все до одного и бьют ханов и князей. Хотят жить без богатеев, сами быть хозяевами. Хувьсгал - революция!..
Дамдин поперхнулся чаем: от вестей, которые принес гость, сделалось страшно. Погонщик хорошо был осведомлен о событиях в России. Он рассказал о том, как белый царь расстрелял рабочих и как потом началась революция. Многого Сухэ не мог понять. Ему доводилось встречать в Урге русских купцов, и они были ничуть не лучше китайских. Купцы приезжали из Троицкосавска. Там была Сибирь, страна белого царя… И все же араты предпочитали иметь дело с русскими купцами, - они были гостями, а не хозяевами, как маньчжурские лавочники. В Урге были и другие русские: дни делали прививки против оспы и чумы, открыли первый в Монголии ветеринарный пункт, построили фабрику по переработке сырья. Теперь в России революция… Хувьсгал…
- А у нас есть Аюши! - неожиданно сказал погонщик.
И тут Сухэ узнал такое, чего не мог забыть никогда.
Еще в 1903 году кочевники Цэцэг-Нурского района удела Дархан-бэйлэ Дзасакту-ханского аймака отказалась выплачивать маньчжурам княжеские долги. Араты собрались на свой собственный хурал и написали петицию, в которой требовали привлечь к отбыванию повинностей наряду с бедняками и князей, отказывались платить подати князьям, требовали создать аратское самоуправление.
Для вручения петиции председателю сейма было выделено двенадцать аратов во главе со старшиной нескольких хозяйств Аюши. Это был открытый бунт. Князь Манибазар пришел в ярость. Аюши, сын крепостного, выбившийся чуть ли не к пятидесяти годам на ничтожную должность старшины, и эти оборванцы смеют жаловаться на своего князя, требовать самоуправления! Неслыханная дерзость!.. Мятежников схватили и стали пытать. Били кожаными хлопушками по щекам, сдавливали запястья и пальцы тисками, заставляли стоять, голыми коленями на битом стекле.
Несколько месяцев истязали Аюши и его товарищей, но дух свободы сломить не удалось.
- Казнить мятежников! - ярился князь.
Но казнить героев не успели. К тюрьме, где они томились, с каждым днем стекались все новые и новые толпы кочевников. Они потрясали в воздухе охотничьими ружьями, самодельными луками и копьями.
- Отдайте нам нашего Аюши! Освободите всех!
- Смерть нойонам и маньчжурам!
- Пусть князь сам расплачивается за свои долги. Мы отказываемся вносить оброк и кормить дармоедов! Обложить князей налогами и повинностями. Откочуем в горы… Народный дугуйлан! Народный круг!
Араты всей южной части Дзасакту - ханского аймака сели на коней. Князь закрылся в своей белой юрте и дрожал от страха. Он начинал понимать, что Аюши не бунтарь-одиночка. В аймаке действовала крепкая аратская организация, и у нее были свои главари. О бегстве в Богдо-Хурэ, или Ургу, нечего было и думать. Князь упустил время. По всем дорогам гарцевали аратские патрули. Малочисленный маньчжурский гарнизон был не в силах защитить Манибазара от расправы. Тогда князь решил пойти на хитрость. Он сам заявился к Аюши.
- Я дарую всем вам жизнь, - сказал он узнику, - но с тем условием, что вся твоя банда разъедется по своим юртам, а сам ты не будешь больше мутить народ. Кроме того, все вы заплатите штраф.
Аюши улыбнулся распухшими губами, прислушался к гулу, который долетал в окно тюрьмы, и плюнул князю в лицо. Князь схватился было за нож, но потом одумался и приказал стражникам:
- Освободить его!
Аюши вновь был на свободе. Это была всеобщая победа. И пока араты упивались первой победой, князь не дремал. Он посла л гонцов в Ургу с требованием подмоги.
Теперь вот Аюши снова схватили…
Аюши!.. Почти сказочный богатырь. Такой, как Амурсана или Цэнгунджаб. Но те были князьями. А этот простой арат, сын крепостного, сам крепостной… Такой же, как Сухэ и другие.
Сколько раз грезилась Сухэ встреча с героем Аюши! Он возьмет коня, свой тугой лук и нож в деревянном чехле, явится к Аюши и скажет: "Аха! Сын арата Дамдина Сухэ готов сражаться за свободу Монголии. Располагай мной".
И герой улыбнется чуть усталой улыбкой и спросит: "А готов ли ты, Сухэ, если потребуется, отдать жизнь за общее дело?"
"Да, готов!"
В воротах ямыня показались всадники - китайские солдаты.
- Разойдись! Разойдись!..
Но толпа не убывала, а, наоборот, увеличивалась.
- Аюши! Герой Аюши…
На двуколке, закованный цепями, сидел плотный скуластый человек в синем халате. Его красивая мощная голова была гордо поднята. Волосы с еле заметной сединой растрепались. Глаза смотрели смёло и спокойно. В ответ на восторженные выкрики он едва приметно улыбался, поворачивал голову то вправо, то влево, словно отыскивая кого-то в толпе. Вот его острый взгляд встретился со взглядом Сухэ, и мальчику показалось, что в глубине зрачков Аюши вспыхнула веселая, озорная. искорка. Нет, Аюши не был сломлен.
А люди все напирали и напирали: каждому хотелось взглянуть на Аюши. Солдаты пустили в ход плети. Сухэ рванулся к двуколке, чтобы дотронуться рукой до цепей героя, но острая боль обожгла скулу.
- Разойдись!
Сухэ затолкали, и вскоре поток вынес его за ворота ямыня. От удара плети щека вспухла. Сухэ постоял некоторое время у ворот, а потом погрозил кулаком стражникам.
В то время Сухэ было тринадцать лет. Он и позже много думал об Аюши. Араты аймака Дзасакту-хана не сложили оружия.
- А в наших краях есть Тогтохо! - как-то сказал отец.
Сухэ навострил уши. Тогтохо - кто такой?
И отец, посмеиваясь, рассказал, что на его родине в Цэцэн-ханском аймаке объявился некий Тогтохо, который сколотил из аратов несколько боевых отрядов. Эти отряды нападали на конторы и лавки, забирали товары, казнили ростовщиков и маньчжурских чиновников, выгоняли вон с монгольской земли китайских помещиков. В конце концов маньчжуры вынуждены были бросить против повстанцев крупный карательный отряд…
- Я хочу учиться, - часто говорил Сухэ отцу.
- Грамотный человек - сильный человек, - уклончиво отвечал Дамдин.
Он и сам понимал, что сыну нужно учиться. Но разве "черная кость" может сравняться с нойонами, дети которых учатся? Бедные должны работать, чтобы не околеть с голоду. Они как несчастные сказочные бириты, живущие под землей в железном городе: их всегда терзает голод. В последнее время Дамдин совсем потерял работу. Щеки у него ввалились, добрые глаза потускнели. Он был, как старый высохший стебель саксаула. А Ханда опять родила дочь и не могла работать. Дэндыб и Ринчин все время были на побегушках у богатеев, но их заработка не хватало даже на плохую баранью голову ценой в три мунгу. Даже добрый сосед Дава ничем больше не мог помочь: он сам еле-еле сводил концы с концами.
Сухэ был любимым сыном. Ему только что исполнилось четырнадцать лет.
- Учиться - хорошее дело, - сказал Дамдин, - но за ученье нужно платить. А дела наши плохи. Если мы перезимуем и на этот раз, то, значит, даже бурханы отказываются принять нас в свою страну, где все бездельничают, как нойоны и ламы. Разговаривал я с почтенным Джамьяндоноем, и он после долгих уговоров согласился нанять тебя в батраки. Будешь уртонщиком на перегоне Богдо-Хурэ - Борхолдой.
Так Сухэ стал уртонщиком.
- Эй ты, собачья блоха, я взял тебя из милости, - сказал богатей Сухэ, - смотри же, работай на совесть. У меня разговор короткий: чуть что - вышвырну вон. Много таких бездельников шляется вокруг. Нищих развелось больше, чем полевых мышей.
Ямщицкая служба была первым по-настоящему суровым испытанием в жизни Сухэ. Он старался добросовестно исполнять обязанности, чтобы не гневить тяжелого на руку Джамьяндоноя и не лишиться работы, но, видно, бедняку на роду написано, чтобы его колотил всякий, кому вздумается. Свой гнев по любому поводу богач вымещал на Сухэ. Проезжавшие нойоны, чиновники, русские купцы и китайцы ни за что ни про что набрасывались на Сухэ и избивали его до полусмерти. Им не нравилось выражение лица Сухэ, его смелый взгляд, манера говорить свободно, без подобострастия. Он не гнул спину, не заискивал, отказывался от подачек. Он ненавидел всех этих важных господ, презирал их, и они это чувствовали.
- Дерзкий, дерзкий! - орал Джамьяндоной и с кулаками набрасывался на Сухэ.
Юноше стоило больших усилий, чтобы сохранять самообладание. И под его спокойным взглядом Джамьяндоной отступал. Все-таки Сухэ был лучшим уртонщиком на всем перегоне. Иногда Сухэ казалось, что его долготерпению приходит конец. Избитый, окровавленный, он уходил в сопки и думал, что лучше смерть, бродяжничество, чем такая жизнь. Он давно сбежал бы куда глаза глядят, если бы, не вечно голодная семья. Зарабатывал он ничтожные гроши и все их передавал отцу. Большой радостью для него было известие, что Дамдину наконец-то повезло: он устроился надсмотрщиком в тюрьму. И хотя один вид тюрьмы вызывал в юноше чувство отвращения, он ликовал оттого, что отцу все же удалось получить постоянную работу.
Скорый на решения Дамдин, счастливый без меры, объявил сыну:
- Учиться будешь! Я уже разговаривал с почтенным зайсаном Жамьяном, который обучает по доброй воле детей бедняков. Он согласился принять тебя как ученика - шаби. Уходи от Джамьяндоноя.
От волнения у Сухэ пересохло в горле. Прошел уже год, как он работал ямщиком, и беспросветной жизни, казалось, не будет конца. И вот достопочтенный Жамьян согласен взять его в ученики!.. От такого известия можно было потерять голову. Самое заветное сбывалось.
Дамдин вручил сыну хадак - плат счастья, и с этим хадаком Сухэ отправился в юрту учителя. Юрта находилась неподалеку - во дворе одного из соседей. Жамьян встретил Сухэ ласково, принял хадак, с улыбкой выслушал витиеватое приветствие, просто положил узкую ладонь на плечо юноши и сказал:
- Присаживайся. Юрта маленькая, но для всех бедняков, желающих учиться, места хватит.
Он взял грифельную доску, грифель и неторопливо вывел первую букву. А вскоре Сухэ уже и сам выводил на доске строки, которые тянулись сверху вниз и напоминали стебель какого-то колючего растения.
Сухэ учился. Утренние часы, когда он сидел на уроках, были самыми светлыми, самыми радостными. А днем опять приходилось помогать родителям: таскать воду, собирать аргал, нянчить сестренку, быть на побегушках у зажиточных соседей. Уроки учить было некогда. И только вечером при неверном свете каганца можно было развернуть букварь. Уставший от дневных забот Сухэ тщетно старался стряхнуть сонную одурь. Мерцал ночник, глаза слипались, в ушах стоял неумолчный звон. Но желание учиться было сильнее усталости. И Сухэ сидел за книжкой до тех пор, пока не поднималась с постели мать и не гасила ночник.
Отец проявлял живой интерес к успехам Сухэ. Незаметно он и сам выучил несколько букв и теперь мог даже ставить свою подпись. С шутливой гордостью он иногда говорил: "Мы учимся с сыном разговаривать письменно…"
Теперь юрта Дамдина стояла во дворе тюрьмы. И как бы ни был занят Сухэ, он не мог не видеть, что делается вокруг. Из ямыня сюда приводили людей в кандалах и с колодками на шее. Их загоняли в тесные темные камеры, где было сыро, как в заброшенном колодце. Иногда на заре заключенных ударами палок и прикладов выгоняли во двор. Оборванные, истощенные, они брели, позванивая кандалами, по направлению к Шархаду. Шархад - место казни… Сухэ всегда вздрагивал, когда произносили это слово. Лихорадочно блестящими глазами смотрел он на ссутулившихся узников, отправляющихся в свой последний путь.
- За что их? - шепотом спрашивал он отца.
Дамдин низко наклонял голову и так же тихо отвечал:
- За правду…
Правда… Где она, правда?.. Ее искали все обездоленные и угнетенные. Но пока еще никто не нашел. А может быть, ее вообще не существует на свете? Может быть, ее выдумали сами люди, чтобы не так горько было жить? Все те несчастные, которых уводили на Шархад, были такие же бедняки, как Дамдин, Дава. Еще ни разу не уводили на расстрел ни одного князя, ни одного китайского чиновника, ни одного купца. Да эти никогда и не попадали в тюрьму, какие бы беззакония они ни творили. Правды не было. Томился в тюрьме защитник бедных Аюши, а князь Манибазар разгуливал на свободе, пил кумыс и ел вкусные курдюки. В то время как бедных били по пяткам бамбуковыми палками, рвали щипцами мясо до костей, богатые разъезжали на конях в серебряной сбруе.
- Все голодранцы - воры и разбойники, - говорил начальник тюрьмы. - Их и судить не следует. Нужно в кандалы, в кандалы, да кангу на шею.
Начальник тюрьмы был тучный и красный, как бычий пузырь, наполненный кровью.
- Почему бедные не прогонят богатых? - донимал отца Сухэ. - Почему они не набросятся на стражу и не перебьют всех? Ведь их больше. Их ведут на расстрел, а они покорно идут… Если бы меня вели на расстрел, я бы…
Дамдин снисходительно улыбался и ерошил волосы на голове сына.
- Меня опять сажают в тюрьму, - говорил он печально. - Снова двое сбежали. Сделали подкоп и удрали. За два года отсидел почти четыре месяца.
Да, случалось и такое. Упустив по недосмотру арестанта, Дамдин сам покорно садился в тюрьму.
И случалось это довольно часто, так как Дамдин, стремясь заработать хотя бы несколько мунгу сверх жалованья, иногда добровольно подменял других смотрителей. А побеги, как назло, совершались именно в то время, когда он нес службу за других.
- Кто из нас смотритель, кто арестант - трудно разобрать, - невесело шутил отец. - Наверное, бедняку так уж предначертано милостивыми бурханами: отсиживать в тюрьме. Видно, еще не выковали тот топор, который снесет голову богатеям и маньчжурам.
Как ни старался Дамдин заработать лишний грош, нужда не покидала его юрту. Старшие сыновья по-прежнему батрачили. Сухэ продолжал учиться. Но он не мог равнодушно смотреть, как голодает семья. Он не хотел быть обузой и, случалось, уезжал в степь в поисках заработка. Опять приходилось пасти чужие стада, наниматься погонщиком уртонных лошадей на тракте Урга - Кяхта. Учитель Жамьян сердился, когда способный шаби пропадал целыми месяцами, но стоило Сухэ вернуться, как Жамьян сразу же прощал эту отлучку. Оказывается, Сухэ там, в степи, успел выучить больше, чем самые способные ученики, которые ни на один день не прерывали занятий.
А дух сопротивления в стране нарастал.
В 1910 году зимой в Урге произошло столкновение между толпой аратов и отрядом маньчжурских солдат. Случилось это так. Ламы одного из монастырей купили у китайской фирмы доски и бревна. Но при расчете не поладили с купцом и избили его. Маньчжурские солдаты хотели арестовать нарушителей порядка. Тогда ламы стали читать молитвы и взывать к богу. Собралась толпа. В солдат полетели камни. Наиболее ярые пустили в ход камышовые кнутовища. Солдат прижали к забору. Двоим все же удалось удрать. Вскоре к месту происшествия прибыл маньчжурский губернатор Сандо-ван. Он хотел утихомирить разбушевавшуюся толпу. Но появление амбаня еще больше разъярило аратов. Из всех маньчжуров в Монголии он был самым ненавистным. Его ненавидели даже князья, которые без разрешения Сандо-вана не имели права решить ни одного вопроса. Сандо считался гражданским чиновником. Два военных чиновника-джанджина хозяйничали со своими гарнизонами в Кобдо и Улясутае.
Увесистый камень пролетел над головой Сандо, другой угодил ему в поясницу. Губернатор ударил коня и скрылся в пыли, оставив солдат на расправу толпе. Монголы в тот раз разгромили несколько магазинов и складов.
Что случилось с покорными, незлобивыми монголами? Они больше не испытывали почтения к всесильным маньчжурам, сами искали повода для столкновений. С купцами разговаривали грубо, отказывались платить проценты и нередко поколачивали ростовщиков. Губернатор Сандо сидел в своей резиденции при закрытых ставнях, его охраняла целая сотня солдат.