- Мигмар, принеси банку с керосином. Мясо нужно сжечь. Это зараза.
Приволокли банку, сбросили с телег мясо, облили его керосином. Вскоре мясо запылало. Цирики, а их было более тысячи, запрудили пустырь.
- Пусть уплатят жалованье!
- Требуем командира полка!
- Этот мерзавец не лучше других нойонов. Нужно идти в военное министерство. Пусть расследуют. Нельзя допускать такого издевательства. Воры проклятые, разбойники!..
- Бакши Сухэ, веди нас в министерство!..
Сухэ поднял руку. Шум затих.
- Я думаю так, - начал Сухэ, - построимся в колонну, напишем жалобу, и я поведу вас в министерство. Будем добиваться правды.
В это время откуда-то вынырнул Галсан-Мэйрэн. Подскочив к Сухэ, он подставил к его носу кулак и закричал:
- Бунтовщик! Аратский вожак!.. Ответишь за это дело головой! Хватайте этого смутьяна, бейте его до смерти палками!..
Глаза Галсан-Мэйрэна были налиты кровью, как у случного быка, слюна разлеталась в разные стороны.
Сухэ стоял спокойно, даже не изменился в лице. Только криво усмехнулся.
И тут Галсан-Мэйрэн опомнился. Он увидел, как толпа начинает сжимать его тесным кольцом, увидел перекошенные ненавистью лица, увесистые кулаки. Толпа все наступала и наступала. Она шла молчаливо, словно накатывался серый песчаный вал. Еще минута - и этот вал раздавит его, Галсан-Мэйрэна.
Он закричал от страха диким голосом, попятился, потом рванулся вперед, но железные руки сжали его. Галсан упал на колени.
- Пощадите меня, пощадите… Я не хочу умирать, я буду делать все, что вы прикажете. У меня дети, маленькие детки. Я пойду сам в министерство и буду требовать, чтобы вас кормили лучшим мясом.
Все что вам положено, с этого дня будут выдавать полностью.
Голова Галсана тряслась, руки были безвольно опущены. Из грозного, рычащего деспота он в один миг превратился в жалкого, просящего человечка.
- Отпустите его! - приказал Сухэ. - Пусть попробует не выполнить свои обещания… С этим всегда успеем разделаться. На помете одного паршивого верблюда могут поскользнуться тысячи…
- Мы хотим есть, бакши.
Сухэ рассмеялся:
- Ищущий всегда найдет. Слышал я, есть в Худжирбулане подвалы, где хранится жирное, свежее мясо. Почему бы вам не отведать его? Думаю, почтенный Галсан-Мэйрэн не будет возражать и сам проведет вас к складам. Не станет же он жаловаться на вас в министерство, если вы решили не жаловаться на него?
- Я проведу, - охотно отозвался Галсан. - Ваша взяла.
Надев шапку с джинсом, Галсан-Мэйрэн повел цириков к русскому военному складу. За несколько минут выгребли мясо из склада, развели огонь. Сухэ тоже сидел у костра и отрезал ножом куски баранины.
В министерство на Сухэ не донесли - побоялись. За ним стоял целый полк солдат. Тронь вожака - и вся эта масса взбунтуется, перебьет командование, растащит склады.
Князьки уступили. Но теперь их ненависть к Сухэ не знала границ. Возненавидели его после этого случая и русские инструкторы. Они учуяли в нем опасного врага, мятежника.
Только подпоручик, бывший учитель Сухэ на курсах пулеметчиков, не изменил к нему отношения. Он сам пришел в юрту помощника командира роты и сказал:
- Я восхищен вашими действиями. Вы слышали что-нибудь о "Потемкине"?
И он, раз навсегда поверив в Сухэ, открыто рассказал ему историю мятежного корабля.
- Вы победили, вот в чем главное! - говорил он горячо. - Но это лишь начало. Боюсь, несдобровать вам, друг Сухэ. Нойоны не простят этого выступления цириков. Будьте осторожны…
- Лучше рухнуть скалой, чем сыпаться песком, - ответил Сухэ.
Однажды после занятий Сухэ повстречал своего русского приятеля. Подпоручик был мрачен, кусал свой пышный ус, хлестал по сапогу хворостиной.
- Уезжаю в Россию! - сказал он без предисловий.
- Почему так, сургагчи?
Офицер отшвырнул хворостину:
- Война, брат. Наш белый хан Николай затеял войну с германским ханом Вильгельмом. Вот меня посылают на фронт.
Новость взбудоражила Сухэ, он обнял офицера за плечи.
- Значит, опять бедные будут убивать друг друга, а цари наживаться на войне?
- Выходит, так.
- Плохи дела у вас в России… Боюсь, не забыли бы ваши власти про Монголию, занятые своей войной. Юань того и гляди опять полезет.
- Не беспокойся, не забудут. Будь хоть светопреставление, купчишки все равно станут заботиться о своих интересах. Монголия для них - жирный кусок.
- А ваш брат все в ссылке?
- Да. Социал-демократ он. Большевик. Слыхал?
- Большевиг… - повторил Сухэ трудное русское слово. - Понимаю. Такой большой-большой! Он воюет с белым царем.
- Большевики выступают против братоубийственной войны. Как бы вам объяснить это? Они говорят, что у трудового народа, рабочих и крестьян, нет причин ссориться. На войне наживаются только богачи., капиталисты и помещики во главе с царем.
- Ваш брат - хороший человек. Если встретите его, передайте, что в Монголии тоже есть большевики, араты, которые воюют с нойонами и богдоханом.
Подпоручик уехал. Сухэ много думал над его прощальными словами. Значит, в России есть люди, которые защищают интересы бедняков! Большевики…
Сухэ приходилось часто бывать в Урге. Здесь уже знали о мировой войне. С 1914 года в Урге начала издаваться монгольская газета "Шинэ толь" ("Новое зеркало"). В ней часто давался обзор важнейших международных и внутренних событий. В редактировании газеты принимали участие хорошо осведомленные приглашенные из России бурятские интеллигенты. Газету достать было не легко, но Сухэ это каждый раз удавалось. Очень глухо упоминалось в статьях о российских социал-демократах. Но оттуда, из неведомой Сибири, прибывали люди, и они могли рассказать много интересного. Русское правительство, занятое войной, отнюдь не забывало Монголию. Управление русского советника, распоряжавшееся займами, предоставленными Россией богдо-гэгэну, открыло типографию, начало эксплуатацию угольных копей в Налайхе, близ Урги; строились новые телеграфные линии. Впервые в Урге появились электричество, телефон, была открыта первая светская школа на пятьдесят человек.
Но все это делалось не только в культуртрегерских целях. Подготавливались тройственные переговоры между Китаем, автономной Монголией и Россией. Эти переговоры начались еще осенью 1914 года и закончились лишь в мае 1915 года. Много было споров и раздоров, но в конце концов тройственное соглашение было подписано. По сути, в этом соглашении не было ничего нового: оно лишь полностью подтвердило русско-китайскую декларацию 1913 года. Внешняя Монголия по-прежнему оставалась в составе Китая, называлась автономной. Судьбы Внешней Монголии решались русским и китайским правительствами.
Народ фактически так и не получил освобождения от иноземного ига.
И Сухэ еще раз подумал: прав был погонщик верблюдов из Дархан-бэйлэ Дзасакту-ханского аймака: ждать свободы от царей и ханов - пустое дело.
СВЕТ ОКТЯБРЯ
Весть о Февральской революции в России, о свержении самодержавия громовым эхом прокатилась по монгольским степям. Конец самодержавию!.. Да здравствует республика!.. Богдо-гэгэн и его приближенные были в панике. Им казалось, что рухнуло небо. Белого царя, "протектора", больше не существовало. Сперва династия Цинов, теперь династия Романовых… В Китае умер Юань Ши-кай, с которым еще можно было договориться. Ведь признал же он автономию! Во главе правительства стал некто Дуань Ци-жуй. Пост президента занял Ли Юань-хун. При Юань Ши-кае Дуань был военным министром. Он не отличался мягкостью. Это был бесчестный и совершенно безразличный к чему бы то ни было, кроме своей выгоды, человек. За ним укрепилась слава японского агента. Это он возглавлял прояпонскую группу "Аньфу". Деспотичный, властный Дуань ни с кем не считался. Он избивал членов парламента, посылал карательные экспедиции. Одно упоминание об автономной Монголии приводило его в ярость.
- Я еще доберусь до этого сифилитика богдо! - грозился он.
Но Дуань не так страшил клику богдохана, как события в России. От юрты к юрте скакали всадники на взмыленных конях и кричали:
- В России революция! Русские прогнали царя!..
В течение, веков белый царь казался несокрушимым, как мифическая гора Сумеру-ула. Белого царя всегда считали покровителем, стремились стать его подданными. Поклонение белому царю насаждали ламы. Ламы объявили императрицу Екатерину II воплощением божества Цаган-Дари-Эхэ. С тех пор всех русских царей вне зависимости от пола в Монголии стали называть - Цаган-Дари-Эхэ, то есть благодетельным и милостивым божеством. Это же имя в честь белого царя было присвоено жене богдо-гэгэна.
Высшие ламы и крупные князья покачивали головами, говорили:
- Русские царя убрали. Однако худо будет: без царя и бога нельзя жить.
Князья помельче и те, кто пострадал от монастырского ведомства, отвечали:
- Русские собираются решать все дела сообща и достигают, чего хотят, - это хорошо для народа, а у нас не так…
Сановники старались не показываться на улицах. Опустели храмы. Толпы низших лам слонялись по городу. Ургинская газетка ядовито писала: "Государство может обойтись без князей и лам, но без чая обойтись не может". Делались намеки на то, что еще с прошлого года прекратились поставки товаров из России и китайские купцы снова захватывали в свои жадные руки торговлю. Резкие политические памфлеты, в которых критиковались феодальные порядки, перестали быть редкостью. И хотя трудно было достать газетные листки: они рассылались лишь ведомственным чиновникам, содержание политических статей очень быстро становилось известным всем. Каждого бурята, прибывшего из России, встречали, как великого брата, поили кумысом, кормили жирной бараниной, ловили каждое его слово.
В многочисленной русской колонии творилось что-то невообразимое. Многие нацепили красные банты. Митинговали с утра до поздней ночи. Переизбрали местное общественное самоуправление, выдвинули в него революционно настроенных служащих. Бывшие царские чиновники и купцы обивали пороги монгольских министерств, требуя управы на мятежников. Сам консул пытался доказать богдохану, что ничего страшного не произошло, что власть по-прежнему находится в руках капиталистов и помещиков и что революция скоро будет задушена. Но богдохан решил не вмешиваться во внутренние дела русской колонии: хватало своих забот. Приближенные требовали:
- Хоть Китай, хоть Япония. Только не мятежная Россия!
Сухэ в это время находился в Худжирбулане. Русские инструкторы тоже разделились на два лагеря: на монархистов и на республиканцев.
- Демократическая республика! - надрывались в крике одни.
- Нужен новый царь с твердой рукой, - отвечали другие.
Дело доходило до взаимных оскорблений и даже драк. Была и третья группа офицеров: эти ходили с задумчивым видом и горящими глазами. Иногда они роняли:
- Все прогнило насквозь! Хрен редьки не слаще…
События в России были так огромны, что Сухэ ходил, словно в тумане. Он пытался осмыслить все. Прислушивался к разговорам. Иногда допытывался у хмурых русских офицеров:
- Что такое демократическая республика?
Ему объясняли, и он разочарованно отходил. Значит, у власти опять богачи! Вместо хана президент или премьер-министр из тех же капиталистов и помещиков. А разве богатые давали когда-нибудь свободу бедным? Царя прогнали рабочие и крестьяне, а власть снова захватили эксплуататоры. Это опять была не настоящая свобода. Иногда в разговорах проскальзывало уже знакомое слово "большевики". Но о большевиках говорили с опаской.
Приходили вести о смелых действиях героя Аюши в Дзасакту-ханском аймаке. Но теперь Сухэ уже понимал: это одиночные выступления. Победа возможна лишь тогда, когда поднимется весь народ. Если бы поднялся монгольский народ! Но кто ему поможет сейчас? На русских капиталистов надеяться нечего. Дуань мечтает задушить даже жалкую автономию, которая не дала аратам ровным счетом ничего. Да и кому какое дело до обездоленного, вымирающего племени кочевников?.. Большевики! Может быть, они… Только они! А здесь, в Монголии, нужны преданные люди, организованные в единый кулак. Аюши пока воюет за свободу для своего хошуна, для своего аймака. А свобода нужна всем.
Сухэ вспомнил первый год правления "многими возведенного". Тогда по Монголии поползли удивительные слухи: из России в Ургу едет великий батыр Тогтохо! Это о нем гордо говорил отец Дамдин:
- А в наших краях есть Тогтохо!
Защитник обездоленных и угнетенных. Это о нем пел старый улигерчи на базарной площади. Дела Тогтохо для той поры были поистине изумительны. Еще в 1906 году он со своей дружиной делал смелые набеги на маньчжуров. И хотя его отряд не превышал ста тридцати человек, он наводил панику на купцов и богатеев целого края. Маньчжуры вынуждены были бросить против Тогтохо, засевшего в ущельях Хингана, крупные военные силы. Весной 1911 года Тогтохо перешел границу и поселился в Забайкалье. После провозглашения в Халхе независимости он сразу же, в декабре, устремился в Ургу. Национального героя встретили всеобщим ликованием. Преисполненный достоинства, ехал он на своем коне по шумным улицам Урги, а навстречу ему неслись приветственные крики. Сухэ и Дамдин вместе с другими чествовали великого батыра. Говорят, правительство богдо даже хотело назначить испытанного в боях с цинами Тогтохо командующим монгольскими вооруженными силами. Сам "солнечно-светлый" принял героя в своем дворце. Но непонятно, почему правительство очень быстро охладело к герою, а министерство иностранных дел России потребовало выселить его из Урги. Правда, Тогтохо из Урги не выселили - боялись на-, родных волнений, - но учредили за ним строгий надзор. С тех пор народный герой пребывал в безвестности. А тогда Сухэ казалось, что именно он, защитник бедных, поведет за собой аратов. Почему этого не случилось? Почему Тогтохо пребывает в бездействии? И ответ пришел сам собой: потому что он одинок. Он не смог подняться и над высшими ламами и над князьями, стать для них грозой. Он перестал бороться за права бедных, и люди оставили его одного "наслаждаться былой славой. Он перестал быть вождем, руководителем.
Аюши, Тогтохо… Где он, тот человек, который поведет за собой всех, раздавленных нуждою и страданиями? Сухэ первым откликнулся бы на его зов. А если его вообще нет в Монголии, такого человека? Как тогда? Неужели ждать и надеяться? Где он, мудрый батыр, который вручит повод счастья в руки народа?
Сухэ расправлял широкие плечи, смотрел на багряный закат, и ему думалось, что там, в России, бушует огромный пожар и отблески его падают на монгольские степи. На сердце было радостно и тревожно. Ощущение собственной силы переполняло его. И как-то не верилось, что в России уже все закончилось. Он знал русских. Эти уж если начали, то доведут до конца. Всегда что-то мятежное таилось в ее безграничных просторах. В трудные минуты глаза Сухэ всегда обращались к этой далекой загадочной стране. Баррикады на улицах Петрограда и Москвы, красные флаги, кровь сотен простых людей…
Предчувствия не обманули Сухэ. Каждый день был наполнен ожиданием чего-то огромного, невероятного. И это невероятное пришло.
Стоял ветреный октябрь. По вечерам небо было особенно красным, как свежая кровь. В Худжирбулане русские офицеры перешептывались. Теперь и республиканцы и монархисты объединились, не спорили больше о свободе. На их лицах был звериный страх.
Однажды бурят-переводчик из забайкальских казаков, оглядываясь по сторонам, сказал Сухэ:
- В России произошла новая революция. Бедные взяли власть в свои руки. Теперь говорят: "Орон бухний пролетари нар нэгдэгтун!" - "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Пролетарская революция…
Весть взбудоражила Сухэ. Он стал трясти переводчика, желая выпытать у него как можно больше. Но казак и сам знал очень мало, лишь то, что сообщил ему земляк, недавно прибывший в Ургу.
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
Эти слова были, как самая лучшая музыка.
Оседлав коня, Сухэ помчался в Ургу. А в ушах гремели слова: "великая революция", "великая революция"!.. Настоящая свобода!..
Правительство автономной Монголии было до крайности перепугано сообщением о победе Великой Октябрьской социалистической революции. Большевики… Ленин… Советская власть… Слова были страшные, словно разящий меч. Богдо-гэгэну казалось, что под ним зашатался и без того непрочный трон. Забурлила соседняя Танну-Тува.
- Урянхайцы расстреливают и вешают своих нойонов! - докладывали министры. - Большевистская зараза…
- Закрыть границу, закрыть границу!.. Чтобы заяц не мог проскочить!.. - кричал богдохан. - Всех учеников немедленно отозвать из Иркутска и установить за ними слежку. Японцы, китайцы, Америка, Германия… Кто угодно, только не большевики. Чем скорее, тем лучше!
- Границу закрыли еще раньше, - докладывали министры. - Ученики из Иркутска отозваны. За ними установлен строгий надзор.
В числе учеников, вернувшихся из России, был и Чойбалсан. В то время ему шел двадцать третий год. Пребывание в России оставило глубокий след в его сознании. Это был самый беспокойный ученик из всей группы. Он овладел русским языком, читал русские газеты, общался с русскими интеллигентами и рабочими. Он всегда был в курсе всех событий. Благожелательно улыбающийся, красивый, мягкий в отношениях с людьми, он сразу располагал к себе. Он был знатоком монгольских древностей, старинных священных текстов, знал много сказаний, умел говорить интересно. Но это была внешняя сторона. Чойбалсан живо интересовался событиями, происходившими в России.
Некогда, еще в керуленском монастыре, он мечтал стать солдатом. В своих суждениях и симпатиях он был тверд, как булат. Так же был тверд и в решениях. Он слишком много испытал в пору детства и юности лишений, чтобы равнодушно относиться к страданиям других. Когда он слышал о несправедливости, в его прищуренных черных глазах вспыхивали недобрые огоньки. Он был самым способным во всем училище. Он знал и такое, чего не знали преподаватели. Он знал, что Россия неуклонно идет к революции. Все, что творилось в России, Чойбалсан связывал с судьбами своего народа. От будущности России зависело будущее Монголии. Встречаясь с простыми людьми, он узнавал о революционном движении русского пролетариата. Он бывал на революционных митингах в Иркутске, где выступали рабочие, видел красные знамена и листовки большевиков, призывающие к свержению капиталистического строя.
Здесь он впервые услышал о Ленине.