Одним из таких наиболее ярких, показательных случаев явилась жуткая ситуация, в которую я влип (по своей же вине) на концерте, посвященном пятидесятилетию композитора Арно Бабаджаняна, в 1971 году в Колонном зале Дома союзов. Помню, я только что вернулся с гастролей по Германии, был страшно утомлен и мечтал лишь об одном - отоспаться наконец по-человечески и хотя бы недельку не петь никаких песен. Но тут произошла накладка - внезапно заболел певец, который должен был выступать на юбилейном вечере с новыми песнями Бабаджаняна. Меня вызывают: "Никаких возражений, ситуация критическая, надо выручать оркестр! Вот тебе ноты и слова песни, садись учи. Это - вещь абсолютно новая, на стихи Рождественского, называется "Приезжай на Самотлор" написана специально к юбилею. Кстати, ты что-нибудь поешь из Бабаджаняна?" Я отвечаю, что пою песню "Голубая тайга". "Хорошо, - говорят, - тогда мы тебе поручаем исполнить еще и "Песню о Ленине" и "Ребят позабыть не смогу". То есть мне предстоит не более и не менее как за три дня до выступления выучить три совершенно новые песни! Это, конечно, крутовато, но я по молодости лет был человеком достаточно самонадеянным и полностью уверенным в себе. Прихожу на утреннюю репетицию к Силантьеву и исполняю все это с клавирами в руках для подстраховки. Но клавиры мне, в принципе, так и не понадобились, ибо тексты песен я, как мне казалось, выучил назубок. И потому уже вечером, собираясь на концерт, оставляю клавиры дома. В начале концерта выходят на сцену ведущие Светлана Моргунова и Евгений Суслов и торжественно объявляют: "Говорит и показывает Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Начинаем юбилейный концерт, посвященный пятидесятилетию народного артиста СССР Арно Бабаджаняна". То есть идет трансляция в прямом эфире, когда нет никакой возможности что-либо изменить или исправить по ходу выступления. Уровень ответственности, лежащей на артистах, огромен - все должно пройти без сучка без задоринки. И тут я на волне вполне понятного предконцертного мандража сдуру начинаю лихорадочно прокручивать в голове свой скорый выход на сцену - как я выхожу, из какой кулисы, как пою первую строчку первой песни… Иными словами, пытаюсь успокоить и как бы загипнотизировать сам себя. И мне это блестяще удается. Буквально за минуту до выхода я вдруг с ужасом осознаю, что не могу вспомнить ни слова из первой строчки! А клавиров у Меня уже, естественно, нет. Я поворачиваюсь к нашему редактору Чермену Касаеву и довольно-таки Косноязычно сообщаю ему о том, что начисто забыл слова "Песни о Ленине". Он говорит: "Да ладно, Не паникуй, все обойдется". Тут же рядом стоит мрачный Юрий Силантьев: "Ты что, салага, мне истерики устраиваешь? Сейчас выйдем на сцену, у меня все это в партитуре записано…" Выходим. Он показывает мне первый лист партитуры, а там… совсем не те слова! Оказывается, аранжировщик, составивший партитуру, вместо авторского текста почему-то использовал так называемую "рыбу" - абракадабру из бессмысленных сочетаний слов. Чувствуя, как у меня стали ватными ноги, оборачиваюсь в последней надежде к хору: "Ребята, у я кого есть текст песни, кто знает первые слова?" Причем стою я, понятно, спиной к залу, что не совсем этично по отношению к публике. А что еще остается делать в такой безвыходной ситуации? Тем более, что время не ждет и оркестр начинает уже играть вступление к песне. Однако вступление заканчивается, пора начинать что-то петь. Я же стою как в рот воды набрал, остолбенело вытаращив глаза на дирижера. Силантьев, бешено сверкнув на меня очками, шипит, задыхаясь от ярости: "Пой, сука, пой… твою мать!" И тогда я, так и не вспомнив ни первой, ни второй строчки, вступаю с третьей. Несу какую-то околесицу: "Солнцем согреты бескрайние нивы, в нашей душе расцвела весна, слышим песни заводов и пашен…" И не в силах придумать ничего нового, обреченно повторяю: "В нашей душе расцвела весна!" Тут, слава Богу, подходит время припева. Хор бодро подхватывает: "Ленин с нами…" и так далее. Припев пробуждает во мне смутные ассоциации с последующим текстом, в памяти всплывают кое-какие слова, и я, весь в поту, как от тяжелой работы, с грехом пополам допеваю песню до конца. Естественно, что львиная доля текста сочинена мною тут же, собственноручно, не сходя, так сказать, с места. Краем глаза вижу, что за кулисами, где столпились наши редакционные цензоры, творится что-то невообразимое - все мечутся туда-сюда, делают мне руками какие-то отчаянные знаки… Словом, полная паника. Редакторов легко понять - ведь они несут ответственность буквально за каждое слово, прозвучавшее в эфире. А тут идет такая сногсшибательная импровизация! Я понимаю, разумеется, что мое поэтическое творчество повергает их в шок, но что я еще могу делать? Молча шевелить губами? Спасти положение может только Света Моргунова, которая должна теперь в соответствии с программой объявить следующий номер - "Голубую тайгу", песню, которую я до этого много раз исполнял на эстраде. Но по закону подлости все происходит с точностью до наоборот - Света, почувствовав неладное, тоже впадает в легкую панику и от волнения меняет номера местами: вслед за "Песней о Ленине" объявляет премьеру песни "Приезжай на Самотлор", с которой у меня столь же непростые отношения, как и с предыдущей, - я почти не помню ее текст! Здесь уже начинает психовать Силантьев и в запале задает оркестру сумасшедший темп. То есть мало того, что я не знаю, что мне петь, я должен эти свои невнятные обрывки фраз еще и успеть втиснуть в дважды ускоренный теми! Ума не приложу, как мы с оркестром выпутались из этой безумной ситуации. Вероятно, свою роль сыграл опыт, когда работаешь, что называется, на автопилоте. Но все когда-нибудь кончается, подошла наконец и очередь "Голубой тайги". Тут я уже мог себе позволить перевести дух, немного успокоиться. И закончил свое выступление песней "Ребят позабыть не смогу", которую более-менее помнил. Ухожу за кулисы под "нормальные" аплодисменты (об овациях сейчас, конечно, и речи быть не может…). А буквально через три минуты после этого У меня отнимается правая рука. Потом немеет правая половина лица. Звоню моему родственнику Евгению, который был женат на сестре моей жены, прошу его подъехать на своей "Волге" к Дому союзов и отвезти меня домой, ибо мне в таком состоянии одному до Чертанова не добраться. Женя исполняет мою просьбу. Но по дороге ему приходится делать несколько вынужденных остановок - меня выворачивает наизнанку. Подозреваю, что у меня был микроинсульт или что-то в этом роде. Страшное состояние, о котором не могу вспоминать без содрогания даже сейчас, спустя десятки лет. С тех пор я никогда уже не выходил на сцену с "сырым" материалом, не подготовившись к концерту досконально.
Но впрочем, все и тогда могло обернуться не так печально, имей я перед собой клавир, установленный на пюпитре. Так часто поступают многие известные певцы, и это отнюдь не считается в музыкальных кругах чем-то зазорным. Скажем, пюпитром на моей памяти пользовались Муслим Магомаев, Ренат Ибрагимов, что не нанесло ровно никакого ущерба их артистической репутации.
Но в любом случае страх сцены - жуткая вещь, не дай Бог кому-нибудь его испытать!.. На эту тему существует масса актерских баек. Скажем, шло празднование семидесятилетнего юбилея певца Владимира Бунчикова, голос которого безраздельно царил во всем советском радиоэфире 1940–1950-х годов. На сцену выходили многие его коллеги-вокалисты, в том числе и я, и исполняли песни из его репертуара. А в конце уже он сам должен был спеть две песни - "Дан приказ ему на запад…" и "Летят перелетные птицы". Так вот, мэтр советской песенной лирики столько к тому моменту перенервничал, так велик был охвативший его мандраж, что, когда оркестр Силантьева сыграл вступление к "Дан приказ…", Бунчиков запел своим прославленным бодрым баритоном: "Летят перелетные птицы…" Силантьев просто обомлел: "Что он поет? Что он несет? Ребята, играем по слуху!" В итоге каким-то чудом оркестр на ходу "переключился" с "Приказа" на "Птиц" и кое-как довел дело до конца. Вроде бы курьез, дурацкий нетипичный случай. А все почему? Да потому, что Бунчиков всю свою жизнь до этого пел с пюпитром на радио. А когда оказался перед живым залом, без пюпитра… Так что волнение в нашем актерском ремесле - очень опасная штука!
Впрочем, рассказ о целом этапе моей жизни, связанном с пребыванием в системе Гостелерадио, по праву должен был бы начинаться с имени человека, который стал для меня подлинным "крестным отцом". Это благодаря ему я получил возможность блеснуть песней, моментально ставшей всесоюзным хитом, и тем самым заявить о себе с первых же дней своего появления на улице Качалова. А дело было так. Как-то однажды на лестнице Дома радиовещания и звукозаписи останавливает меня маленький, щупленький на вид, но чрезвычайно подвижный, энергичный человек с глазами, горящими каким-то ярким, неукротимым огнем. Словом, сразу видно - личность в высшей степени незаурядная! Без всяких там "здрасьте" и излишних предисловий хватает меня за рукав:
- Мне сказали, что вы поете песни! Я не возражаю:
- Да, пою.
- Ну так вот, у меня есть неплохая песня именно для вас. Хотите попробовать?
Я пожимаю плечами:
- Давайте. Только как, извините, вас звать-величать? И кто вы, собственно, такой?
Он аж подпрыгнул от изумления:
- Как? Вы меня не знаете? Я же - Владимир Шаинский!
- А-а-а… - говорю. - Тогда идем, и поскорей!
Шаинский тогда был, пожалуй, популярней, чем сам Брежнев. Все дружно распевали песенку крокодила Гены, которая каким-то странным образом из детского репертуара перекочевала в разряд застольных, то есть стала подлинно народной. А "Голубой вагон", "Улыбка", "Чунга-Чанга", "С песней весело шагать" и многие другие песенные шедевры окончательно закрепили за ним звание классика детской песни. Хотя это было не совсем справедливо, ибо такие его грандиозные песни, как "Дрозды", "Травы, травы, травы…", с той же очевидностью возводили Шаинского и в ранг классиков "взрослого" лирического жанра. Одним словом, передо мной стоял живой гений, отказываться от предложения которого было бы верхом глупости. А его, чувствуется, так и распирает бушующая в нем жизненная энергия.
- Ну что, у меня тут как раз сейчас пустует студия звукозаписи. Может быть, пойдем, порепетируем?
Как выяснилось, эта студия была зарезервирована для какого-то певца, но он не пришел, и таким образом в расписании образовалось свободное "окно". Вот вам еще один пример того, какую роль в нашей жизни играет случайность! Не случись тогда там этого "окна" или спускайся я по другой лестнице, вся моя дальнейшая судьба, возможно, пошла бы совсем другим путем. Но так, видимо, было угодно Богу…
Одним словом, заходим мы в студию, и Володя (так он сразу же предложил мне его называть) два раза играет мне песню "Белая береза": "Береза, белая подруга…" Затем попробовал спеть и я.
Он говорит:
- Нормально, меня это устраивает. Когда будем записывать? Называйте ваш день.
Я пожимаю плечами:
- Да хоть сейчас.
- В каком смысле - сейчас?
- В самом прямом. Давайте попробуем, вдруг получится?
- Давайте! - кивает Шаинский.
Ладно, записываем первый дубль. Шаинский вскакивает из-за звукорежиссерского пульта:
- А что, мне нравится! Только в одном месте вы не точно поете мелодию. Давайте еще раз.
Записываем второй дубль. Шаинский в восторге:
- Это здорово! Меня полностью устраивает! Все, запись окончена!
То есть мы записали эту песню в фантастически короткий срок… Но Володя Шаинский - вообще фантастическая, невероятная личность, как и все, что с ним связано. Так, спустя какое-то время после обвального успеха "Белой березы" он вновь появляется:
- Слушай, Лева, у меня для тебя есть еще один шлягер! Называется "Не плачь, девчонка". Правда, скажу тебе честно, эту песню уже прикарманила телепередача "Доброе утро", у которой есть свой кандидат для премьерного исполнения - Эдуард Хиль. Но мы с тобой эту песню запишем тем не менее тайком от всех и проведем ее как запись для радиофонда.
Я говорю:
- О'кей!
Записываем мы "Девчонку". И в этой же студии я знакомлюсь с замечательным песенным поэтом Володей Харитоновым, который впоследствии написал слова песни "День Победы". Володя горячо жмет мне руку:
- Лева, вы великолепно спели эту песню про девчонку! Чувствуется истинно солдатский, залихватский, русский дух. Как будто бы действительно идет в строю веселый молодой солдат! Я сам служил, прошел войну, с армейской выучкой знаком не понаслышке. Так что - спасибо вам.
Стоит ли говорить, как я был тронут этим неожиданным признанием бывшего фронтовика…
И надо же было такому случиться, что премьера этой песни прошла в радиоэфире в моем исполнении! Естественно, редакция "Доброго утра" на нас ужасно надулась, ибо у этой передачи (кстати, едва ли не единственной на радио) была как бы прерогатива на премьеры всех новых песен. Но тем не менее, когда "Девчонка" прозвучала и у них в исполнении Хиля, наши с ним отношения не изменились. Хотя так и осталось непонятным до сих пор, кого же из нас считать первым - его или меня. С Эдиком мы эту проблему решили по-своему. Иногда я на своих концертах в шутку говорил: "А теперь послушайте песню из репертуара Эдуарда Хиля". Он же, соответственно, извещал на своих выступлениях, что, мол, сейчас прозвучит песня из репертуара всем известного Льва Лещенко…
Это я к тому, что почти каждое появление Володи Шаинского в моей жизни было связано с какой-то либо курьезной, либо экстраординарной ситуацией. Такой уж он феноменальный человек. Вот, скажем, работаю я как-то на гастролях в городе Тамбове. Собираюсь на концерт, привожу себя в порядок. И тут звонит мне из Москвы телевизионный редактор Алла Дмитриева, курирующая программу "Песня года", человек очень дотошный, тонкий и профессиональный:
- Лева, по-моему, Володя Шаинский написал для тебя очень хорошую песню. Он тебе вечером перезвонит и сам расскажет, что и как.
- Ну что ж, пожалуйста, - говорю я.
И действительно, где-то часов в двенадцать ночи раздается его звонок.
- Здорово, старик!.. Что поделываешь?
- Да вот, - отвечаю, - сижу пью чай после концерта.
- Тогда слушай, я сыграю тебе новый шлягер. Только положу трубку на рояль.
И он начинает петь мне по телефону песню "Родительский дом", причем исполняет подряд все восемнадцать куплетов, предоставленных ему автором текста Михаилом Рябининым. Ну, о манере исполнения и голосовых данных Владимира Яковлевича я скромно умолчу, они и так известны всем. Но восемнадцать куплетов! Наконец я не выдерживаю:
- Володя, стоп! Ты что, всерьез полагаешь, что кто-то будет в состоянии выслушать все это до конца?
Он огрызается:
- А ты что предлагаешь?
- Я считаю, что во всем этом море текста есть три очень точных и очень емких куплета (такой-то, такой-то и такой-то). И больше ничего не надо.
- Ну ладно, - говорит он, - я подумаю до твоего приезда.
Приезжаю я в Москву, и мы делаем запись "Дома" с эстрадным оркестром под управлением Алексея Мажукова. Но потом, в 1980-х, я, правда, сделал еще один вариант этой песни с вновь организованным мной вокально-инструментальным ансамблем "Спектр", что случилось уже после моего ухода из Гостелерадио…
Что же касается Шаинского, он как удивлял меня (да и не только меня) своей феерической экстравагантностью тридцать лет назад, так и продолжает удивлять до сих пор. Прихожу к нему как-то домой послушать его новую песню. Но перед этим он меня тащит на балкон показать, как он лихо босиком разгуливает по снегу и делает переворот на турнике. Надо сказать, что дом у него больше напоминает тренажерный зал, чем обыкновенное жилище, - кругом кольца, канаты, перекладины, шведские стенки… Не успеешь войти, он тебя теребит: "Слабо тебе вот так же подтянуться двадцать раз подряд?" Или, скажем, приезжаем мы с ним на Кубу, на фестиваль молодежи и студентов. Володя тут же натягивает на себя гидрокостюм, берет в руки подводное ружье, засовывает за пояс два-три охотничьих ножа и пропадает на целых шесть часов. Возвращается с вязанкой наловленной им рыбы, страшно довольный и гордящийся, как ребенок, своим уловом. А местечко-то нешуточное. Это только с виду лазурная лагуна выглядит тихо и безмятежно. В глубине-то там - акулы, барракуды и прочая зубастая сволочь!.. Или, скажем, пригласили нас как-то с Володей поздравить наших спортсменов-олимпийцев. Поначалу мы сидели в зале, потом поднялись на сцену, где у стенки в дальнем углу стояло пианино. Володя, видимо, счел, что играть ему в углу будет не совсем сподручно, и не долго думая решил передвинуть пианино на более удобное для выступления место. Выглядело это со стороны достаточно комично - маленький Шаинский вцепился, как муравей, в громоздкий инструмент и пытается что-то такое с ним сделать! Ну, мне, естественно, становится неловко стоять столбом на сцене, когда мой коллега просто-таки надрывается от непомерных усилий. И я подключаюсь к процессу. Зрелище, конечно, единственное в своем роде - двое народных артистов, пыхтя, таскают по сцене здоровенный полированный ящик! До сидящих в зале спортсменов доходит наконец весь трагический юмор данной ситуации. Кое-кто из них выбегает на площадку, чтобы помочь любимцам публики. Таким образом, через какое-то время инструмент достигает намеченного пункта. Казалось бы, все. Но не тут-то было. В следующую секунду Володя вновь начинает с усердием разворачивать пианино в нужную ему сторону! В зале - легкая истерика. А уж через несколько минут вся наша олимпийская сборная катается от хохота. Такое впечатление, как будто бы перед ними только что одновременно выступили Карцев, Ильченко, Хазанов и Задорнов. Ну что тут скажешь?.. Помню, готовимся мы как-то с ним выходить из-за кулис на сцену. Смотрю, на Володе шикарный смокинг, все честь по чести. Перевожу взгляд на его ноги и - о ужас! - вижу у него на ногах обыкновенные спортивные кеды! Он ловит мой взгляд, обеспокоенно спрашивает: "Так, надеюсь, нормально?" Я только руками развел…
Главное, что меня в нем восхищает, - так это его абсолютно детская непосредственность. Я никогда не видел Володю смущенным, сконфузившимся, осознавшим какой-то свой очередной ляп или прокол. Ему все как с гуся вода. И вот эта-то его великолепная непосредственность и радостное, оптимистическое восприятие жизни бьют фонтаном изо всех его песен, заряжают окружающих радостью бытия! Поэтому я думаю, что лучшим творением Шаинского, таким, как та же "Улыбка", суждена не просто долгая жизнь - им суждено бессмертие. Непредсказуемость же и импульсивность их создателя просто не имеют себе равных. Является он ко мне однажды с новой превосходной песней "Старые качели". И рассказывает, что автором ее текста является… никому не известная девятиклассница по имени Юля Янтарь! Как попали к нему эти стихи - неведомо, но попасть они могли, конечно, только к нему…
Таким образом, Владимир Шаинский подарил мне четыре блистательных шлягера, четыре хита, имевших в свое время потрясающий успех, - "Белая береза", "Не плачь, девчонка", "Родительский дом" и "Старые качели". Это все - мои песни, не говоря об огромном количестве песен, написанных им для других исполнителей.