Именно в этой песне я смог практически полностью использовать широкое, распевное, кантиленное звучание своего голоса. Дело в том, что обычно, когда я исполняю эстрадную песню, то не "включаю" весь голосовой диапазон - песня вообще требует более "открытого", естественного звука, более "разговорной", доверительной интонации, в отличие, скажем, от оперного исполнения, где звук "прикрытый". В "Притяжении земли" поэтом был создан настолько удобный фонетический ряд, что это давало мне возможность петь полным голосом. Вообще когда певец говорит, что такие-то стихи не годятся для песни, он зачастую прав - он, как никто другой, знает, что, например, "ударная" строчка должна заканчиваться не на согласную, а на гласную букву, так как согласная не тянется, и так далее и тому подобное. Все это блистательно учитывал в своих песенных текстах Роберт Рождественский, демонстрируя потрясающее мастерство поэта-песенника. Словом, я бесконечно благодарен судьбе за то, что она подарила мне эту встречу.
А мое творческое сотрудничество с Давидом Тухмановым, которого я считаю одним из самых выдающихся песенных композиторов XX столетия, началось, увы, отнюдь не с песни на стихи Рождественского. На встречу с Тухмановым я рвался долгие годы, надеясь, что когда-нибудь он все же даст мне что-нибудь для исполнения. Дело в том, что, когда я еще только-только появился на эстраде, он уже был автором многих очень популярных в то время песен, которые исполняли самые известные певцы - Эдита Пьеха, Нина Бродская, Владимир Макаров, Валерий Ободзинский… На всю страну гремели "Эти глаза напротив", "Последняя электричка" и еще многое, многое другое. Поэтому, получив в один прекрасный день от Тухманова песню "Двадцать три часа полета", я был, конечно, рад, да и песня мне нравилась. В то же время я понимал и то, что Давид Федорович, так сказать, с барского плеча, особо не задумываясь, дал мне, молодому исполнителю, песню, которая по каким-то причинам осталась у него невостребованной. И хотя я тогда был вовсе не таким уж и "молодым", как-никак за моими плечами были победы на международных фестивалях, с Тухмановым у меня контакта почему-то долгое время не происходило. Так или иначе, я сделал запись этой песни, которая, впрочем, не принесла особых лавров ни мне, ни ее автору. Но вот настал наконец момент, когда Тухманов позвонил мне сам:
- Лева, мне кажется, для тебя есть подходящая песня. По-моему, получилось. Ты ведь просил написать песню специально для тебя? Так что давай, приезжай…
Я тут же приехал к нему на дачу в Переделкино, где он жил со своей женой, поэтессой Татьяной Сашко. Вид его усадьбы с железными воротами меня просто-таки потряс. Меня провели в дом с огромным камином, огромным обеденным столом и высокими креслами в готическом стиле. Когда я пришел в себя и немного освоился с обстановкой, Давид сел за рояль и исполнил мне (а поет он очень даже неплохо) песню на слова Анатолия Поперечного, в которой был такой лихой рефрен: "Из полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…" Чувствовалось, что этой своей вещью он чрезвычайно доволен. Но, честно признаюсь, я с ним этих чувств не разделял. Опять, думаю, прокол. Какой-то полуцыганский припев, да и все остальное - не очень. Словом, "Соловьиная роща" не произвела на меня ровно никакого впечатления.
Уехал я в подавленном состоянии, больше уже не надеясь на удачу. Но песню, правда, добросовестно выучил, а через день началась ее запись в пятой студии Дома радиовещания и звукозаписи, там, где обычно пишутся большие симфонические оркестры. Адику (так мы между собой называем Давида), по причине его сверхпопулярности, всегда давались лучшая студия, лучшее время и лучшие звукорежиссеры, такие, как Аркадий Мелитонян, который в этот день сидел за пультом. И все бы ничего, но тут к нам на запись явилась Татьяна Сашко и начала буквально, что называется, вытягивать из меня душу, а проще говоря, привязываться к каждому моему слову. То, по ее мнению, я не так спел фразу, то это слово надо петь "открыто", а вот это - "закрыто"… Здесь надо учесть, что я все-таки был в то время уже достаточно зрелым и опытным артистом, прекрасно знающим свои певческие и актерские возможности. И потому к концу записи я находился в предыстерическом состоянии, еще бы немного - сорвался бы, послал всех подальше и хлопнул дверью. Тем более, что писали мы эту песню, по моим меркам, чудовищно долго - три или четыре часа, "колдуя" буквально над каждым ее словом! Я же привык записываться "с лету", делая обычно один или два дубля, так как пел всегда интонационно очень чисто и актерски точно, что авторов устраивало полностью. А тут - настоящий кошмар… Но с другой стороны, я помнил, что когда-то, в самом начале своего пути, я записал песню Шаинского "Не плачь, девчонка" со второго же дубля и был собой очень доволен. А потом, прослушивая запись, обратил внимание на то, что в одном месте не совсем чисто пою такую-то ноту. Ну, песня и в таком виде пошла, конечно, в жизнь, но я-то этим мучаюсь и по сей день…
А что касается записи "Соловьиной рощи", то Таня не позволила мне здесь ни одной неверной интонации, не говоря уже о "нечистой" ноте. Но тем не менее я вышел тогда из студии совершенно измочаленным и с одной-единственной мыслью в голове: "Стоило ли так долго мучиться, чтобы записать еще одну никому не нужную песню?"
И вдруг спустя какое-то время до меня стали доходить слухи, что "Роща", прозвучавшая в радиоэфире, начала пользоваться все возрастающим успехом у слушателей. Я, грешным делом, в это не поверил. Но тут одна из наших девочек-гримерш, обычно очень иронично относившаяся к солистам из вокальной группы Гостелерадио, делает неожиданное заявление: "Знаешь, Лещенко, у тебя наконец-то появилась довольно приличная песня. Она очень современная, модная, в стиле диско, и в то же время в ней есть настоящая русская удаль, размах…" Ну, я чуть не упал от удивления.
Дальше - больше. И вот, наконец, становится ясно, что "Соловьиная роща" в исполнении Льва Лещенко - одна из самых любимых песен нынешней молодежи. А сам Лев Лещенко занимает в одном из журнальных рейтингов того времени верхнюю строчку как лучший исполнитель (но не исполнитель какой-то конкретной песни, а "исполнитель" в общем смысле). Вот тебе, думаю! Недаром мы тогда, оказывается, так мучились! Надо ли говорить, насколько с этих пор возросло мое доверие к Тухманову. И тут в 1975 году, то есть в юбилейный год тридцатилетия Победы, подходит ко мне Адик:
- Лева, ты знаешь, есть тут у меня одна неплохая песня. Но ее почему-то не берут на радио…
А рядом с ним стоит редактор радиостанции "Юность" Женя Широков, который пытается втолковать Давиду, что нельзя эту песню про День Победы давать для исполнения девушке. Оказывается, этой "девушкой" была не кто иная, как Таня Сашко. Но худсовет радиостанции "Юность" все это категорически "зарубил", объявив, что ни сама песня, ни ее исполнительница никуда не годятся. И тут же Женя посоветовал Адику:
- Пусть эту песню попробует спеть Лева Лещенко. Он ведь у нас - певец как раз гражданственно-лирического плана, обладает мягкой выразительностью…
Давид соглашается:
- Ладно, давай попробуем.
И вот где-то уже в апреле я разучиваю песню "День Победы", после чего уезжаю на гастроли в Алма-Ату и исполняю ее впервые на публике. И вижу, что в зале творится что-то невероятное - люди встают, скандируют "Бис!", "Браво!", какой-то пожилой мужчина расплакался как ребенок и выбежал из зала… Я понимаю, что "День Победы" произвел на них ошеломляющее впечатление. Вывод один: "День Победы" Давида Тухманова на слова Владимира Харитонова - не просто песня, это великая песня. В тот же вечер звоню Давиду в Москву:
- Адик, если бы ты видел, как народ сегодня принимал "День Победы"! Это было что-то потрясающее, в жизни еще такого не видел! Как только вернусь, немедленно надо ее записать! Так что ты придержи ее пока для меня…
А Давид отвечает:
- Лев, да я-то в принципе не против. Но дело в том, что эту песню уже вроде как отобрали для праздничного "Голубого огонька", где ее будет петь Сметанников.
Я говорю:
- Ну что поделаешь… Но все равно, когда приеду, я ее тут же запишу.
Одним словом, приезжаю я, записываю "День Победы", ее один раз прокручивают на какой-то волне, но в центральный эфир не дают якобы по той причине, что премьера ее должна состояться в "Голубом огоньке". Я, правда, эту передачу не смотрел, но узнал, что после исполнения "Дня Победы" Леонидом Сметанниковым эту песню "прикрыли" наглухо. Якобы в ней слишком много пафоса, дурного тона, и вообще все это - "ряд примитивных строчек, положенных на какой-то современный фокстрот", то есть здесь происходит явная дискредитация такой святой для нас темы, как Победа в Великой Отечественной войне…
Ну, прикрыли так прикрыли, думаю. Петь ее в концертах это мне не помешает. И исполняю ее каждый раз с сумасшедшим успехом. Тут наступает концерт по случаю Дня милиции, который, как правило, транслируется на всю страну. И я контрабандой "протаскиваю" "День Победы" в прямой эфир на этом самом концерте. На следующий день все телевидение буквально завалено письмами телезрителей с просьбой еще раз повторить эту песню в исполнении Лещенко. А через два месяца я исполняю "День Победы" на "Песне года-75"…
После этого проходит года два, в течение которых мы записываем с Адиком еще две его песни - "Женщины" и "Свадебные кони". И наконец, появляется в моем исполнении третья прекрасная песня Тухманова - "Притяжение земли". Я считаю, что Тухманов и Рождественский создали здесь не что иное, как гимн Космоса, гимн Галактики и гимн планеты Земля одновременно. Думаю, что эта удивительная песня актуальна и сегодня, спустя двадцать с лишним лет, и останется актуальной до тех пор, пока будет существовать Земля. И если ее сейчас порой не слышно, то это не ее вина, а наша. Что делать, если на Земле царят хаос, разброд, междоусобицы, если люди забыли, что они - дети своей планеты?
Таким образом, я могу смело говорить, что Давид Тухманов написал для меня всего три песни. Но какие!..
А еще я не могу не вспомнить моего друга по жизни, потрясающего поэта-песенника Леонида Петровича Дербенева, с которым мы проводили довольно много времени, общались семьями. С ним я всегда находил общий язык. Это был человек очень, так сказать, "реальный", живой, остро чувствующий современность. О его едкости и ироничности ходили легенды, он не выносил никакой бездарности в любой сфере жизни. Но главное - он необычайно ценил свое рабочее время и никогда не тратил его зря. Он говорил: "Все должно быть конкретно - вот это я пишу, это нужно. А это я не пишу, это мне не нужно". То есть он все ставил на свои места. Вместе с тем он был страшно ранимым человеком. Будучи уже известнейшим и популярнейшим поэтом, песни на стихи которого распевала вся страна, он постоянно натыкался на целую систему цензурных запретов, возводимых для него редактурой Гостелерадио. Ему все время приходилось слышать: "Нет, Леонид Петрович, эта песня в эфир не пойдет. Слова там у вас уж больно такие…" - "Какие? - взвивался Дербенев. - Да вы хоть знаете, что я написал? Слыхали вы то-то, и то-то, и то-то?" Но чинуша-редактор был непробиваем, руководствуясь главной чиновничьей заповедью: "Как бы чего не вышло".
Причина же подобного отношения к Дербеневу со стороны официоза была до предела проста - не знаю почему, но такой популярнейший поэт, как Дербенев, так до конца своих дней и не сподобился стать членом Союза писателей СССР, где, кстати, подвизалось огромное количество литературных ничтожеств и бездарностей. Мало того, он даже не был членом Союза журналистов. Поэтому, если он, скажем, работал на пару с кем-то из наших корифеев - Фрадкиным, Фельцманом, Колмановским или Бабаджаняном, - то корифеи своим авторитетом "пробивали" для него место в эфире. Но когда он вступал в творческий союз со Славой Добрыниным или с Юрой Антоновым, то всегда была трагедия, ибо и их самих, как "не членов" Союза композиторов, на пушечный выстрел не подпускали к телерадиоэфиру. Поэтому, когда я брался исполнять, скажем, песню Добрынина и Дербенева, мне доставалось уже сразу за них обоих. Песни же были такие: "Напиши мне письмо", "Ни минуты покоя", "Где же ты была" - все безусловные шлягеры, имевшие невероятный успех у моей концертной публики. Или, допустим, такая блистательная вещь, как "Родная земля", написанная ими специально для моего выступления в Сопоте…
Так что, если говорить о наших поэтах-песенниках, Леня конечно же был в числе самых лучших из них. Его перу принадлежат песни более чем к ста кинофильмам, среди которых "Кавказская пленница", "Бриллиантовая рука", "31 июня". Что же касается его суперпопулярного хита из фильма "Земля Санникова" - "Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь", - то это, на мой, да и не только на мой взгляд, гениальная поэзия в полном смысле этого слова.
Кино и эстрада, по сути, и были единственной отдушиной для Дербенева, ибо там его никто не редактировал, в отличие от Гостелерадио, где нужно было проходить сквозь жуткое редакторское сито. Естественно, его постоянно мучила эта дикая, противоестественная ситуация, положение человека, хорошо знающего себе цену и абсолютно не оцененного официозом. С другой стороны, с материальной точки зрения ему было грех жаловаться на жизнь, деньги за повсеместное исполнение своих песен он получал немалые и жил вполне обеспеченно, в полном комфорте. Но это, увы, не прибавляло ему комфорта душевного. Не помогало даже такое его давнее увлечение, как коллекционирование антиквариата. А одно время он даже увлекся собиранием икон. Но это, вероятно, было связано еще и с тем, что в последние годы жизни Леонид Петрович стал глубоко верующим человеком, бросил курить, выпивать. В то же время у него начал заметно портиться характер. Первым, с кем он всерьез разругался, был его ближайший друг и соавтор Слава Добрынин, вместе с которым они написали невероятное количество шлягеров, заполонивших всю страну. На тот момент они были самыми востребованными авторами на эстраде, так как открыли для себя закон сочинения "коммерческой" музыкальной продукции в хорошем смысле этого слова. Каждый исполнитель считал своим долгом спеть песню Добрынина-Дербенева, так как ей всегда сопутствовал успех.
Что касается меня, то я записал где-то около двадцати песен на стихи Дербенева, среди которых, кроме уже мной названных, хотелось бы особо выделить песню Максима Дунаевского "Городские цветы". К слову, когда я делал ее аранжировку, я сократил ее на один куплет. Миша Боярский, который также исполняет эту песню, поет ее в, так сказать, "первоначальном" виде. Я же сделал свой акцент на словах:
Как никто, понимаю я вас,
Потому что, устав на бегу,
Проклинал этот город я тысячу раз,
А покинуть вовек не смогу.
Мне кажется теперь, что эти строчки в какой-то степени передают ощущения самого поэта, терзаемого противоречиями и так и не нашедшего из них выхода…
Конечно же жизнь тогдашней творческой элиты во многом, если не целиком, определялась отношением к ней официальной власти. И как же доставалось в этом плане бедному нашему Жене Мартынову!.. Как доставалось Юрию Антонову!..
Вот, скажем, Женя, который является композитором таких, не побоюсь этого слова, песенных шедевров, как "Алексей, Алешенька, сынок…", "Яблони в цвету", "Лебединая верность", "Отчий дом" и еще многих, многих других, - чем он был так виноват перед официозом, что на его произведения постоянно накладывался запрет? Может быть, дело было в его совершенно фантастическом, детском, наивном восприятии жизни? Он словно бы смотрел на этот мир глазами какого-то "вечного" семиклассника, так и не повзрослевшего четырнадцатилетнего подростка. Он радовался всему, как ребенок, и хотел, чтобы эту радость разделяли с ним другие. И он очень часто добивался своего - почти все сочиненные и исполненные им песни пользовались поистине головокружительным успехом. Он блестяще играл на рояле, так как был профессиональным дипломированным музыкантом, а что касается вокала, тут он мог дать фору многим известным певцам. Словом, одарен был Богом свыше всякой меры. Но ему, как мне казалось, помимо этой его вечной детской восторженности и наивности, сильно вредил в жизни его, увы, оставшийся неистребимым провинциализм. Чувствовалось, что от своего провинциального прошлого ему уже не избавиться. Хотя, может быть, именно это и делало его шарм неповторимым. У Жени была очень миловидная внешность, очаровательная ямочка на подбородке… Но, как ни парадоксально, именно эта его пресловутая ямочка и доставила ему немало горьких минут. Когда, скажем, в верхах Гостелерадио порой планировались съемки новой телепередачи с песнями Мартынова, заместительница Лапина Стелла Ивановна Жданова почему-то, как правило, вычеркивала ее из плана со словами: "Боже мой, ну сколько можно показывать на экране этого слащавого мальчика, типичного купчика с ямочкой на подбородке!.." Хотя была она вроде бы человеком неглупым, образованным, кажется, даже театроведом, а вот поди ж ты… Дикость же ситуации заключалась в том, что эта высокопоставленная чиновница ставила свои личные вкусы и пристрастия выше интересов и вкусов многомиллионной зрительской аудитории, буквально обожавшей Женю. Словом, Женина ямочка являлась причиной того, что послушные холуи-редакторы, зная "мнение" товарища Ждановой, беспощадно вырезали выступления Жени из многих телерадиопрограмм. "Красавчик-купчик" - и все тут.
Но не все, как выяснилось, женщины планеты разделяли лютую неприязнь начальственной Стеллы Ивановны к симпатичным молодым мужчинам. Как-то, оказавшись вместе на всемирной Универсиаде в Мексике, где Женя имел потрясающий успех у команды наших спортсменов, мы с ним пошли прогуляться по городу. Подходит к нам старушка очень интеллигентного вида и что-то спрашивает по-испански. Мы, естественно, ответить ей не можем. Она повторяет свой вопрос по-английски. Мы, увы, молчим опять. Затем, уже с помощью переводчика, объясняем, что мы - русские, "совьетико". И вдруг она, совершенно неожиданно для всех нас, нежно гладит Женю по щеке своей сухонькой ладошкой. Женя - в шоке, мы стоим выпучив глаза: "Что сие значит?" А она гладит да приговаривает:
- Найс, найс…
Женя, отпрянув от нее, спрашивает:
- Что ей нужно? Что она сказала? Переводчик смеется:
- Ничего страшного, совсем даже наоборот… Просто ты очень понравился бабушке. Вот она и восхищается - какое, дескать, у тебя красивое лицо!
Женя поворачивается к нам и с юмором говорит:
- Слыхали? Слыхали? Вы теперь Стелле Ивановне все это расскажите!..
Можно себе представить, что было с нами, его друзьями, когда мы узнали о смерти Жени, которому и было всего-то сорок один год. Он умер от внезапного сердечного приступа, упав в подъезде своего же дома. Пока его обнаружили, пока приехала машина "Скорой помощи", прошло сорок минут, и Женю спасти не удалось. Если бы его нашли чуть пораньше! Но видимо, такова была его судьба. Хотя, конечно, трудно порой понять, почему так рано уходят из жизни самые лучшие, талантливые, самые чистые из нас…