Наконец, перейдем к "знаменитому случаю с брошью" ("Occult World", с. 54–59). По этому поводу достаточно сказать, что эта брошь была в числе нескольких драгоценных вещей, данных г-жою Юм особе, которая в свою очередь поделилась ими с другою особою, а та "рассталась со многими из них". Затем фактически установлено, что многие из этих вещей незадолго до этого прошли через руки "полковника" Олкотта. Он не помнит этой броши, но весьма вероятно, хотя и не доказано, что в это время г-жа Блаватская могла иметь случай приобрести эту брошь. Во всяком случае несомненно, что она отдавала в починку м-ру Гормузджи С. Сирвай в Бомбее брошь, которую он ей возвратил незадолго до этого. Когда же "случай с брошью" был напечатан, м-р Гормузджи нашел, что по описанию это та самая брошь, которую он чинил для г-жи Блаватской. Я должен прибавить, что показание м-ра Гормузджи подтверждается двумя другими свидетелями, вспоминавшими, что немедленно по напечатании "случая с брошью" он говорил, что по описанию это та брошь, которую ему давала г-жа Блаватская. То обстоятельство, что м-с Юм пожелала, чтобы "братья" возвратили ей именно эту вещь, м-р Юм склонен объяснить мысленным внушением со стороны г-жи Блаватской, вероятно, настойчиво желавшей, чтобы г-жа Юм думала об этой броши. Я не оспариваю этого мнения, хотя не могу глядеть на этот случай как на доказанный пример телепатии. Г-жа Блаватская могла настолько услышать историю этой броши, что ей было легко навести мысль г-жи Юм на эту семейную драгоценность, не возбуждая подозрения присутствующих.
Рассматривая подобные случаи, не следует забывать, что нам неизвестно, сколько феноменов, подготовленных г-жою Блаватской, не удались. Ей могло не удаться завести разговор на желаемую тему; ее могли просить о вещах, которых у нее не было, и приходилось отказывать под тем или другим предлогом; могло случиться давать ответ на письмо, которого не удалось прочесть, а потому в ответе махатмы не дать ответа на главный вопрос непрочитанного письма; ее могли просить о феномене совсем в другом роде, чем заготовленный; она не могла предвидеть таких случайностей, как отсутствие лиц, необходимых для данного феномена, и так далее.
Есть множество примеров различных неудач такого рода, которые, я думаю, м-р Синнетт сочтет более чем интересными "случаями". Таков случай, приготовленный для капитана Мэтленда. Г-жа Блаватская объявила ему, что под рогом единорога на гербе под статуей герцога Уэльского, напротив отеля Уатсона в Бомбее, должна лежать папироса, привязанная ее волосом. Мэтленд телеграфировал из Симлы в Бомбей м-ру Бранту, прося немедленно пойти за папиросой, но м-р Брант не нашел ее в описанном месте. Г-жа Куломб говорит, что она должна была отнести эту папиросу, но что она "не подходила близко к этому месту". Отсюда и неудача, не упомянутая м-ром Синнеттом. Письма Блаватской к Куломбам совершенно дискредитируют феномены с папиросами, и сразу видно, что все те, о которых упоминает м-р Куломб, могли легко быть устроены самой г-жою Блаватской. В первом приводимом им случае с г-жою Гордая не говорится, где было "указанное место", на котором нашлась папироса. В двух других примерах папиросы нашлись в местах, где они пролежали некоторое время незамеченными, пока их не стали специально разыскивать, и г-жа Блаватская или Бабула – по ее приказанию – могли положить их туда заранее. М-р Синнетт говорит: "Для лиц, которые не видели, как делала г-жа Блаватская свои феномены с папиросами, не бесполезно заметить, что она делала не как какой-нибудь фокусник" – и, конечно, таким отцам трудно себе представить, с каким глубоким убеждением м-р Синнетт говорит о тождественности оторванного кусочка бумаги с кусочком, данным перципиенту ("Occult World", с. 63).
"Вы берете два листка бумаги и отрываете от обоих одинаковый угол. Вы делаете из одного листка папиросу и кладете туда, где она должна быть окончательно найдена. Затем другую бумажку кладете под новую, которую разрываете на глазах зрителей, вкладываете один из заранее оторванных уголков ему в руку вместо того, который он видел, как вы разрывали, делаете папиросу из другой части первоначальной бумажки, кладете, куда вам нравится, и приглашаете найти приготовленную папиросу. Нетрудно придумать разнообразные условия".
Наивное замечание м-ра Синнетта, что уверенность присутствующих в отсутствии всякого плутовства может быть обеспечена отметками карандашом на папиросе, доказывает только его полное незнание, что такое фокусничество, так как из его же слов видно, что отметки делала сама г-жа Блаватская и что, когда это хотел сделать капитан Мэтленд, она отклонила его предложение "отметить или разорвать бумажку". Затем далее:
"Когда папироса была сделана, г-жа Блаватская встала и, взяв ее в руки, стала вертеть. По прошествии 20 или 30 секунд шелест бумаги, сначала ясно слышный, прекратился".
"Из остальной бумаги она приготовила папиросу обыкновенным способом, и через несколько мгновений эта папироса исчезла у нее из рук".
Одним словом, если действительно эти феномены с папиросами не были фокусами, то описание м-ра Синнетта должно быть совершенно неверно.
Относительно портретов, нарисованных в доме м-ра Синнетта ("Occult World", с. 137–139), достаточно сказать, что г-жа Блаватская крайне искусна в рисовании как карандашом, так и кистью. Я сам видел образчики ее работы как раз в том роде, как описанные м-ром Синнеттом, где контуры лица на белой бумаге отделялись контрастом с "туманно-синей тушевкой" вокруг.
Вообще я считаю себя вправе сказать, что феномены, помещенные м-ром Синнеттом в "Occult World", описаны им менее удовлетворительно, чем всякий непосвященный, но проницательный зритель мог бы описать фокусы обыкновенного фокусника; что дополнительные сведения о них, приобретенные мною, доказывают его полное неумение принимать необходимые предосторожности против обмана.
Показание м-ра А. О. Юма (впоследствии правительственного министра-секретаря Индии).
Так как м-р Юм принимал большое участие в первоначальном развитии в Индии теософического общества и даже писал по этому поводу, то мне кажется небезынтересным обратить внимание на ту перемену, которая произошла с тех пор в его мнении о феноменах г-жи Блаватской. Будучи в Индии, я много и подолгу беседовал с м-ром Юмом и уже указывал на его мнение по поводу возвращения броши м-с Юм, что эта брошь могла весьма легко быть приобретена г-жою Блаватской заранее и самым обыкновенным путем. Задолго до напечатания корреспонденции Блаватской – Куломб м-р Юм уже нашел, что многие из феноменов г-жи Блаватской были обманом и что некоторые из мнимых писем махатм были делом самой г-жи Блаватской. Раз или два ему случилось видеть заметки м-ра Субба Роу, туземца-теософа, относительно некоторых философских вопросов, а затем он сразу узнал содержание этих заметок в писаниях махатм (полученных им самим или м-ром Синнеттом). Я спросил впоследствии у м-ра Субба Роу, самого способного из всех знакомых мне туземцев теософов, известно ли ему это? Он лаконически отвечал: "Возможно, что это так". Когда в первый раз появились в печати письма Блаватской – Куломб, м-р Юм публично выразил свое мнение, что г-жа Блаватская слишком умна, чтобы так компрометировать себя, однако позднее, отчасти благодаря сообщенным ему мною сведениям, он пришел к убеждению, что эти письма действительно написаны г-жою Блаватской. Далее, он никогда не верил феноменам шкапа (schrine) и всегда подозревал в них обман. Я должен также прибавить, что его мнение о благонадежности Дамодара, Баваджи и Бабулы, составленное независимо, тем не менее было вполне сходно с моим. Несмотря на это, вначале м-р Юм был так же убежден в неподдельности некоторых феноменов, как и сам м-р Синнетт. Принятое им в настоящее время положение относительно всего дела представляет не только пример его мужества признавать истину даже ценою отрицания своих прежних убеждений, но и тщательное изучение подробностей, касавшихся его лично мнимочудесных феноменов. Так, например, он получил сообщение от Кут-Хуми в письме от лица, не имевшего никакого отношения к теософии. Вероятно, это тот случай, который м-р Синнетт ("Occult World", с. 21) описывает следующим образом:
"Когда образовалось это общество (Симлская ветвь теософического общества), многие письма к нам от Кут-Хуми были получены ни в каком случае не через г-жу Блаватскую. Например, в одном случае м-р Юм, выбранный на первый год президентом нового общества… получил записку от Кут-Хуми через почту от лица, не имевшего никаких сношений с нашими оккультическими изысканиями и писавшему ему об общественных делах".
М-р Юм сообщил мне, что сам получил от почтальона это письмо в большом, особого вида конверте. Много спустя, исследуя множество феноменов (не напечатанных), происшедших у него в доме, он случайно узнал от одного из слуг, что совершенно подобное письмо было раз рано утром взято Бабулой от почтальона и отнесено к его барыне, а когда почтальон снова пришел, то Бабула возвратил ему письмо, говоря, что оно не к г-же Блаватской, а к м-ру Юму. В то время слуга был удивлен, отчего Бабула не передал письмо прямо м-ру Юму, и прибавил, что Бабула и потом не раз точно так же брал и возвращал письма. В первом отчете мы уже предполагали нечто подобное со стороны Бабулы для объяснения таких случаев. Во многих случаях, которые бесполезно повторять, г-жа Блаватская точно так же могла иметь в руках чужие письма до их прихода по назначению. Здесь не мешает привести заявления м-ра Юма, что особые конверты и бумага, на каких писались сообщения махатмы, можно было приобрести в соседстве Дарджилинга и что первые документы махатм были на другой бумаге, пока г-жа Блаватская не побывала в Дарджилинге. В настоящее время м-р Юм полагает, что, "несмотря на все обманы, были и настоящие феномены и что за г-жою Блаватской стоят действительные оккультисты со значительной, хотя и ограниченной силой; что К. Н. есть действительная личность, но ни в каком случае не такая могущественная и богоподобная, какою ее описывали, и что она действительно, прямо или косвенно, принимала участие – какое, м-р Юм не может сказать – в происхождении писем К. Н.". Читателю уже известно, что лично я не мог найти ни малейшего доказательства действительности ни одного феномена.
Что касается так называемого "precipitated" [Низвергнутый – англ.] письма, то я имел его образчики трех сортов, которые приписывались махатме Кут-Хуми, махатме М. и chela "Бола Дева Сарма". Я долго и внимательно осматривал эти и другие манускрипты, чтобы определить, чьей рукой было написано письмо. Заключение, к которому я пришел, вполне подтвердило результаты моих розысков в других направлениях, которые вкратце заключаются в следующем.
Один образчик почерка челы Б. Д. С., который я имел случай тщательно осмотреть, был делом м-ра Баваджи Нафа; многие рассмотренные мной образчики почерка махатмы М. (Мориа) были написаны г-жою Блаватской; из многих образчиков почерка махатмы Кут-Хуми (К. Н.) один был написан Дамодаром, а остальные г-жою Блаватской.
По возвращении в Англию мое мнение об этом еще более утвердилось осмотром большого количества посланий "К. Н." (Кут-Хуми), присланных мне м-ром Юмом, целой серии документов "К. Н.", данных мне м-ром Синнеттом, и таких же документов, присланных м-ром Падша, для сличения с другими письмами "К. Н.". Сообщения "К. Н.", принадлежащие м-ру Падша, по моему мнению, дело рук м-ра Дамодара, а принадлежащие м-ру Юму и Синнетту написаны г-жою Блаватской. Весьма возможно, что различные сообщения "К. Н.", полученные в Индии в 1884 г., во время отсутствия г-жи Блаватской, были написаны м-ром Дамодаром. Многие из них появились при обстоятельствах, вполне исключавших возможность принадлежности их г-же Блаватской, но при которых м-ру Дамодару было легко их написать.
На этом Годжсон оканчивает первую часть своего отчета. Из сделанного им разбора феноменов, опубликованных в "The Occult World", совершенно ясно, с каким "серьезным и добросовестным" исследователем мы имеем дело в лице Синнетта, этого "знаменитого апостола" новейшей теософии и главнейшего защитника Е. П. Блаватской. Но кроме "The Occult World" для прославления "madame" Синнеттом издана еще другая книга, носящая название "Incidents in the life of M-me Blavatsky" [Случай из жизни м-м Блаватской – англ.]. В ней изображена на основании самых вернейших свидетельств жизнь Елены Петровны. Нетрудно, конечно, доказать, что книга эта есть главным образом собрание рассказов о том, чего никогда не было. Но пусть первое доказательство этому представит сама г-жа Желиховская.
В подтверждение всех чудес Е. П. Блаватской г-жа Желиховская указывает пуще всего на Синнетта и приводит, не скупясь, его отзывы и мнения о покойной. Между тем сама же пишет: "…Раньше всех приехал Синнетт с кипой корректурных листов печатавшейся книги его "Incidents in the life of M-me Blavatsky". В том, что в ней приписывалось сведениям, от меня полученным, я нашла некоторые неточности, которые исправила; но, к удивлению моему, эта корректура не пошла впрок, так что я не могу в книге признать очень многого из того, что будто бы я сама рассказывала" ("Русское обозрение", 1891, декабрь, с. 591).
Вот так, достоверный свидетель! Этими строками г-жа Желиховская отлично показывает, "как писалась и пишется история" друзьями и поклонниками Е. П. Блаватской. В этом случае, видите ли, Синнетт "наплел" на г-жу Желиховскую, и она от него защищается; но есть еще другой случай, когда она сама себя обвиняет и наказывает, подобно гоголевской унтер-офицерше. Десять лет тому назад она выпустила в свет брошюру "Правда о Е. П. Блаватской", а теперь ("Русское обозрение", 1891, ноябрь, с. 249) признается, что в этой правде… не заключалась правда!!
В конце концов г-жа Желиховская наповал убивает свою покойную сестру и Синнетта, столь много послужившего ей для ее статей. Рассказывая о том, что было после кончины Елены Петровны, она пишет: "Г-н Синнетт очень убежденно излагал свои теории в таком смысле, что дух Е. П. Блаватской в данную минуту мог быть переселен даже не в новорожденного, а прямо в здоровое тело отрока или юноши и в таком случае ни минуты не терять своего сознания и памяти. Всем она, понятно, не откроется, во избежание излишнего соблазна, но некоторые избранные (он сам, вероятно, первый?) каждый миг могут надеяться ее вновь обрести!.." ("Русское обозрение", 1891, декабрь, с. 616). И это один из самых видных деятелей теософического общества, первый, после Блаватской, провозвестник "нового учения", которым г-жа Желиховская заманивает своих соотечественников! <…>
XIV
Восемь дней провела Блаватская в Сен-Серге. Погода испортилась, ревматизмы "madame" разгулялись, Машка Флин доводила ее до исступления. Действительно, эта молодая особа вела себя довольно странно. Она стала выдумывать себе какие-то удивительные прически и головные уборы, и хотя почти ни слова не умела сказать по-французски, но все же отправилась на деревенский праздник и пела там и плясала с большим воодушевлением. Кончила она тем, что стала проповедовать буддизм каким-то невинным швейцарцам. Эта проповедь ограничивалась главным образом странными жестами да показыванием известного амулета, который Машка Флин носила на груди вместо креста. Непонятные жесты и довольно понятный амулет произвели, конечно, сенсацию.
Елена Петровна решила, что Машка только бесит ее и компрометирует, а потому ее следует немедля "сплавить" в Англию, где у нее есть дядя. Этому решению много способствовало то обстоятельство, что тут же, в pension, нашлась горничная, говорившая по-французски и по-немецки и согласившаяся ехать в Вюрцбург, с тем чтобы принять на себя все многосторонние обязанности бедной Машки.
Как ни горька была при "madame" жизнь этой обиженной природой англо-индийской Машки, она все же оказалась по-собачьему привязанной к своей мучительнице, и неожиданный остракизм сильно огорчил ее и обидел. Начались слезы и рыдания. Но у "madame" был приготовлен в виде сладкого успокоительного хорошенький феномен. Еще в Torre del Greco Машка потеряла драгоценный красивый перстень. Она очень горевала по случаю этой потери. И вот перед самым отъездом к "madame" явился "хозяин" и оставил у нее "точь-в-точь такой же" перстень, который и был торжественно вручен Машке от его имени. Это много ее успокоило, и она уехала, не сделав никакой раздирательной сцены.
Наконец погода изменилась к лучшему. Стало тепло и ясно.
Мы двинулись из Сен-Серга, покидая m-me де Морсье, которая должна была еще некоторое время здесь остаться. Расставанье двух дам было трогательно. Не думали они и не гадали, что в самом непродолжительном времени отношения их друг к другу совершенно изменятся и что им уже не суждено больше встретиться в этой жизни.
Я доехал с Блаватской до Люцерна и решил, что дальше с ней вместе не поеду: она и Баваджи обращали на себя всеобщее внимание, были центром чересчур веселых взглядов "публики". Я объявил, что пробуду несколько дней в Люцерне, затем съезжу в Гейдельберг и уже оттуда приеду в Вюрцбург. Елена Петровна не стала спорить, так как получила известие, что в Вюрцбурге ее ждут приехавшие туда для свидания с нею друзья, шведский профессор Берген с женою, которые и помогут ей там устроиться.
Действительно, я застал ее в Вюрцбурге уже совсем в ином положении и настроении. Она была окружена "рабами". Для нее устраивалась на лучшей улице города, Людвигштрассе, очень удобная и просторная квартира, несравненно лучше и уютнее парижской. Г. Берген, человек средних лет, с румяным и благодушным лицом, подобострастно глядел ей в глаза и благоговейно внимал ее речам, а жена его, сухонькая и довольно бессловесная шведка, с видимым наслаждением исполняла всякую черную работу, была у "madame" на побегушках и время от времени чмокала ее то в плечико, то в ручку. Надо сказать, что эту самую даму я видел в Париже у m-me де Морсье, и она держала себя со всеми сдержанно и не без важности. Про нее мне рассказывали, что она принадлежит к какому-то старому и богатому шведскому роду, что она сделала mesalliance, выйдя замуж за Бергена, и принесла ему очень большое приданое.