– Да Вера на бахче гусенка убила! – закричала Леля.
– Ах! – успела я только ахнуть в негодовании.
– Неправда! – вскричала тетя Надя. – Ну зачем ты, Леля, глупости говоришь и неправду? Не Верочка убила, – а мы.
И Надя рассказала все, как было.
– Фу, срам какой! Ну не стыдно ли вам так вести себя? – сказала бабушка.
– Ничего не делают! Не учатся совсем они теперь, – заметил дедушка, прохаживаясь по балкону. – Этого мало, что они с Антонией Христиановной занимаются: надо, чтоб к ним сюда из города ездили учителя. А то они совсем исшалились. Надя большая уж, чуть не взрослая девушка, а тоже не прочь с племянницами колобродить!.. Не стыдно ли, сударыня?..
Надя, не отвечая ни слова, встала и ушла. Она очень не любила, когда ей делали замечания. Леля присмирела, усевшись у ног тети Кати, с улыбкой разглаживавшей ее серебристые, курчавые как у барана волосы, которые сейчас же топорщились, вздымаясь из-под тетиной маленькой ручки.
– Это, верно, сторожихины гуси, – сказала бабочка, – с бахчи?.. Надо ей заплатить за гусенка… Большой он, Верочка?
– Нет, крошечный! Такой бедненький, маленький!.. Все отставал… Я говорила, что они убьют его, – они не слушались. Так мне его жалко! – говорила я, снова чуть не плача.
– Ах ты, мышка, мышка черноглазая! – взял меня дедушка за подбородок. – Чуть ли ты не умнее старшей сестрицы и тетушки своей, а?..
– Еще бы! Конечно, умней! – смеясь подтвердила моя добрая, дорогая бабочка, с такой уверенностью, будто это и в самом деле была правда.
С этих-то пор я и не хотела больше гулять с Лелей и Надей, а всегда ходила с большими или тихонько убегала совсем одна. Это тоже было нехорошо. Хотя роща наша была как сад со всех сторон закрыта, но пятилетнего ребенка мало ли что может напугать!.. Сейчас расскажу вам, какого я раз набралась страху в моей любимой роще.
Медведь
Случилось это в начале лета. Няня Наста была не совсем здорова, и потому ко мне временно приставили для игр и прогулок молодую горничную Парашу. В одно утро мы с нею в палисаднике играли в городки! Она ломала ветки белой и лиловой сирени и, втыкая их в землю, делала аллеи; из щепочек и колышков мы строили дома; из кусочков стекла, обложенных землею, устраивали пруды и колодцы, из прутиков выводили заборы и ворота. Таким образом у нас росли целые города, по которым мы водили гулять моих кукол.
Вдруг Жучка, лежавшая неподалеку, свернувшись клубочком, подняла голову и, насторожив уши, зарычала.
– Цыц! Чего ты, глупая? – прикрикнули мы на нее; но собака не слушалась и, поднявшись на ноги, все сердитее ворчала.
Параша стала на палисадник, чтоб заглянуть чрез кусты в поле, отделявшее дачу от города. В ту же минуту там забарабанили, защелкали, загремели чем-то железным, а Жучка рванулась, залаяла как бешеная, хрипя, вся ощетинившись, и в один прыжок исчезла за калиткой. Мы тоже бросились за ней во двор и увидали в воротах каких-то мужиков с двумя огромными медведями на цепях. Вокруг них, приплясывая под барабан, щелкая деревянными челюстями, увивался мальчишка, одетый козой. Мужики барабанили, выкрикивая свои приказания медведям; те становились на задние лапы, рычали и гремели цепями; Жучка заливалась лаем: кутерьма была страшная! В первую минуту я испугалась; но потом, когда все высыпали на крыльцо смотреть медвежью пляску, я очень смеялась, глядя на их косолапые штуки. Один из них, очень большой сильный медведь, особенно смешно представлял, "как тихо бабы на барщину ходят и как с барщины скоро домой бегут"; "как ребятишки горох воровать крадутся, а красные девушки в зеркальце смотрятся".
Мужикам заплатили; Михайлу Иваныча и Марью Михайловну Топтыгиных угостили хлебом, сахаром и водкой, которую они очень ловко выпили, взявши стаканы в свои мохнатые лапы, и они ушли восвояси, а я вернулась в палисадник к своим постройкам.
Перед обедом я шла наверх, в детскую, чтоб оправить волосы и платье, когда меня остановил на лестнице испуганный шепот Даши.
– Барышня! А, барышня! – говорила она. – Знаете? Медведь-то большущий самый убег!.. Сорвался с цепи и убег в рощу. Вот страх какой!..
– Неправда. Кто тебе сказал?..
– А кучер Фока сказывал. И Ванька-"фолетор" тоже видал… Они оба в рощу побегли вожакам помогать изловить его. Вот, барышня, теперь полно в рощу-то бегать: страшно!
– Vérà, – раздался голос Антонии, – que faites vous là bas! Venez, je vous arrangerai pour le diner. [Вера, что вы там делаете! Приходите, я приготовила для вас ужин – фр.]
Антония никогда с нами не говорила иначе как по-французски. Я даже была уверена долго, что она по-русски совсем не умеет, – так она нас уверила, чтобы мы скорее выучились.
За обедом я передала известие о медведе Елене, и она сейчас же громко это всем объявила.
– Неужели это правда? – обратилась бабушка к служившим за столом лакеям.
Дворецкий Яков отвечал, что слыхал, но наверное не знает; а молодые лакеи, Константин и Петр, подтвердили рассказ Даши.
Бабушка встревожилась. Тети и дядя Ростя, приехавший к нам на лето из Петербурга, где он учился в артиллерийском училище, начали ее успокаивать тем, что у медведя нет ни когтей, ни зубов.
– Да на что ему когти и зубы? – говорила бабушка. – Он просто задушить может при встрече.
– Да, разумеется, в медвежьи объятия попасть не совсем приятно, – согласилась мама.
А папа большой сказал, что прикажет узнать достоверно, и что если это только правда, то его поймать нетрудно, окружив рощу облавой.
– Верочка, что ты так испуганно смотришь? – обратилась ко мне тетя Катя.
– Что ты глаза выпучила, будто подавилась? – закричала Леля.
– Какие прелестные выражения! Как не стыдно так глупо говорить? – остановила ее мама. – О чем ты задумалась, Верочка, что с тобой?
Я отвечала, что ничего, так себе…
– Ты не вздумай бояться, – продолжала мама. – Медведя, если он убежал, сегодня же поймают.
– Я не боюсь! – отвечала я.
Но это была неправда: как я ни старалась, никак не могла забыть, что огромный медведь поселился в нашей роще и во всякую минуту может свободно явиться к нам.
С вечера поднялся ветер; зашумели высокие деревья, ставни наши заскрипели, и то и дело хлопали где-нибудь двери. Мне стало еще страшней. Я все прислушивалась и поминутно вздрагивала. Когда меня уложили в постель, я никак не могла заснуть; мне все казалось, что вот-вот отворится дверь, и вместе с воем ветра раздастся страшное медвежье рычание…
Как я жалела, что няня была больна и не могла рассказать мне сказки!.. Пробовала я попросить Антонию разговаривать со мной; но она отвечала, что очень занята и продолжала писать в смежной комнате. Пришла Леля ложиться, а я все еще не спала.
– Ты чего не спишь? – спросила сестра.
– Не знаю… Леля ты не слышала: поймали медведя?
– Ах, нет! – важно покачала она головой. – Говорят, он спрятался в нашем овраге.
Она переглянулась с маменькиной горничной Машей, которая ее раздевала вместо няни Насты, и заговорила шепотом:
– А ты знаешь, что медведи по ночам всегда за добычей выходят?.. А овраг-то близко!
– Ах! Не говори! – вскричала я, затыкая себе уши.
Леля села в одной рубашке на край своей кровати, обхватила руками колени и, раскачиваясь туда и сюда, заунывным голосом запела давно знакомую нам старую сказку:
"Я – скрипун-скрипун медведь
Да на липовой ноге.
Уж все села спят, все деревни спят;
Одна девочка не спит – на моей коже сидит!
Мою шерстку прядет, мою лапу сосет!..
А пришел-то я затем,
Что я ту девчонку… съем!.."
И с этим последним словом, которое она громко закричала, Леля неожиданно набросилась на меня, еще громче крича:
– Ай! Вот он! Медведь!.. Спасите!!
Не могу рассказать, что тут случилось. Знаю только, что я так ясно представила себя в лапах косматого медведя, что вскрикнула не своим голосом и бросилась, вся дрожа, на шею к прибежавшей в испуге Антонии.
Мы такого наделали шуму, что снизу прибежали тети узнать, в чем дело, и мама с бабушкой уже хотели всходить на лестницу; но тетя Катя, боясь за маму, которая была больна, закричала им сверху, что это пустяки, что я перепугалась чего-то во сне и теперь уж успокоилась. Бабочка, проводив маму назад в гостиную, где они играли с папой большим в карты, все-таки вернулась к нам, беспокоясь обо мне. Я лежала еще вся дрожа в своей кровати; а Антония сидела возле, успокаивая меня и браня Лелю, и без того сильно сконфуженную. Крепко ей досталось и от бабушки, хотя я и уверяла, что это ничего, что уж я больше не боюсь…
Мне, действительно, было очень стыдно своего глупого испуга, наделавшего переполох во всем доме.
Несколько дней после этого я все-таки еще помнила о медведе и боялась оставаться в сумерки одна на балконе; а гуляя, постоянно оглядывалась при каждом шорохе. Наконец, впечатление страха изгладилось, и я совершенно забыла как и другие о медведе и обо всей этой истории.
Страшная встреча
В один день утром мы все, т. е. Надя, Леля и я, собрались идти в рощу за бабочками, в сопровождении Натальи, старшей бабушкиной горничной и еще двух или трех горничных, с сетками и ящиками. Я ведь говорила вам, что у бабушки были большие коллекции всяких насекомых?..
Ее кабинет был полон замечательных коллекций не только бабочек, но разных зверей и птиц, древностей, монет, окаменелостей и всевозможных редкостей. Многие ученые люди были в переписке с бабушкой и нарочно приезжали издалека, чтоб с нею познакомиться и посмотреть ее кабинет… Но я расскажу вам о нем подробнее позже, хотя в то время я еще была слишком мала, чтоб замечать то, о чем придется мне говорить с вами, когда я дойду до описания ее кабинета.
Я тогда только знала, что бабушка накалывает бабочек и жуков рядами в стеклянных ящиках с надписями над каждым из них; но зачем ей были они нужны, – меня совсем не занимало.
Итак, мы отправились с сетками на плечах, очень довольные предстоявшей прогулкой. День был чудесный; солнце ярко горело в безоблачном небе, птицы заливались, и пчелы неумолчно жужжали в цветущей липовой аллее. Когда мы вышли на лужайку, за оврагом, у нас глаза разбежались на яркие цветы, пестревшие в нескошенной траве, на белый, желтый и розовый шиповник, на множество мотыльков, букашек и мушек, порхавших между кустами, жужжа и переливаясь в горячих лучах света.
Мы горячо принялись за работу, но, правду сказать, более разгоняли бабочек, чем их ловили. Я даже вовсе не ловила; мне так было жалко бедняжек, когда Наталья или Матрена, тетина горничная, придавливали им головки и полумертвых клали в картонный ящик, что почти каждый раз, как попадалась ко мне в сетку пестрая бабочка, я, полюбовавшись ею, пускала ее на волю.
Радостно следила я, как она вылетит из сетки, трепеща крылышками; бросится будто от страха, в одну сторону, в другую, потом полетит плавнее и пойдет спускаться с одного цветка на другой, облетая каждый, будто выбирая лучший… Наконец, выберет, – легонько уцепится тоненькими лапками и качается вместе с цветком, медленно закрывая и распуская пестрые крылышки… Мурлыкая себе какую-то песенку, беспрестанно останавливаясь, чтоб сорвать цветок или поближе рассмотреть какую-нибудь козявку, заползавшую в чашечку шиповника, я направилась к опушке рощи. Мне было очень жарко; меня манила туда тень и прохлада.
Я оглянулась…
Леля с Надей растянулись в тени большого куста шиповника в пахучей траве и громко смеялись, о чем-то разговаривая; три девушки разбрелись в разные стороны, занятые ловлей бабочек; на меня никто не обращал внимания… Я дошла до рощи, сняла с шеи платочек, сбросила шляпку с разгоревшегося лица на спину и побрела себе, сама не зная зачем, в самую частую чащу. Мне очень хотелось зайти как можно глубже в лес, – спрятаться от палившего меня жара, но странно! – Чем более подвигалась я между деревьями, они словно редели предо мною… Чаща расступалась, убегала все дальше и дальше как заколдованная, и я никак не могла в нее углубиться.
"Сяду-ка я, отдохну немножко!" – подумала я, лениво раздвигая ветви березняка и едва переступая от усталости. Я подошла к высокой березе и села у подножия ее, разроняв все набранные мною цветы и сетку бросив в сторону. "Хорошо бы было подложить под голову все эти цветы, – думалось мне уже сквозь сон. – Так бы славно заснуть на колокольчиках и ландышах… И сколько их тут еще растет… белеется кругом… Сейчас нарву еще и подложу вместо подушки"…
Но я не успела исполнить этого, потому что глаза мои сомкнулись, голова прислонилась к стволу березы, и я сладко уснула.
Долго ли я проспала? – Не знаю. Я вдруг разом проснулась, испуганная каким-то, показалось мне, рычанием или ревом…
Я села, сразу выпрямившись и широко открыв глаза, прислушивалась.
"Что это? – Показалось мне это или в самом деле?.. Да где же это я?.. Ах! Да это я в лесу заснула, и уж кажется вечер?.. Да где же все?.."
"Надя! Леля!" – собралась я, было, закричать… но вдруг что-то опять невдалеке от меня засопело, и я так и застыла с открытым ртом, словно захлебнувшись собственным голосом.
Захрустели ветви, зашелестел кустарник, и поднялось из-за него что-то темное, большое, прямо надо мною.
"Медведь!" – как молния блеснула мне мысль, и я, не помня себя, с громким криком повалилась лицом на землю. Нехорошую минутку пережила я тут, лежа в ужасе, вся похолоделая, ожидая… Что-то подошло ко мне, наклонилось и вдруг, облапив, приподняло с земли.
В ушах у меня зазвенело, в глазах стало темно, и с громким криком я рванулась и, размахнувшись, что было силы, ударила медведя по лицу!..
Елена Андреевна Ган (в девичестве Фадеева) (1814–1842) – русская писательница XIX века, постоянный автор журнала "Библиотеки для чтения" Осипа Сенковского и журнала "Отечественные записки".
"Благодарим тебя за краткую жизнь твою: не даром и не втуне цвела она пышным, благоуханным цветом глубоких чувств и высоких мыслей… В этом цвете – твоя душа… будет жива… для всякого, кто захочет насладиться ее ароматом" (В. Г. Белинский)
– Верочка! Что ты?!. – закричал медведь, отшатнувшись в удивлении.
Но я его не слушала и, крича изо всей мочи, отбиваясь от него руками и ногами, продолжала колотить его по чему попало: по голове, по плечам, по лицу.
– Господи!.. Вера! Верочка, да что с тобой? – кричал медведь, стараясь поймать мои руки.
Тут я решилась открыть зажмуренные от страха глаза и сквозь слезы узнала… лицо своего дяди Рости.
Я так изумилась, что даже замолчала. Но только на одну минутку, потому что слезы душили меня. И стыдно мне было, и досадно, и все еще страшно!.. Я так была уверена, что это пришел съесть меня медведь, что никак не могла опомниться и понять, что никто меня есть не намерен, и что я лежу не в лапах косматого Мишки, а на руках у своего молодого, доброго дяди Ростислава, одетого в юнкерскую шинель нараспашку. Он, было, рассердился, когда я начала его бить, но потом испугался, не понимая, что со мною сделалось?
– Не узнала ты меня, что ли? – спрашивал он, стараясь меня успокоить.
Я через силу, всхлипывая, объяснила:
– Я… дума…ла вы… мед…ведь!
Дядя расхохотался.
– Ах, ты мышь этакая!.. – воскликнул он. – Храбрая какая!.. Так это ты хотела медведя побить? Да как это ты забралась сюда одна, скажи, пожалуйста?..
И дядя, все смеясь и называя меня храброй мышью и воинственной куропаткой, повел меня домой.
Дома все были встревожены моим отсутствием. Наталья, только что вернувшаяся из рощи с Надей и Лелей, была уверена, что я шла впереди: очень испугавшись, она собиралась идти искать меня, когда из липовой аллеи вышел дядя, держа меня, сконфуженную и заплаканную, за руку.
– Вот, – сказал он, – рекомендую вам храбрую куропатку, которая воевала в лесу со страшным медведем. Медведь хотел ее съесть, – но она не испугалась и так его поколотила, что он убежал!.. Ах, ты мышка, мышка! И не жаль тебе было бедного медведя? – пошутил дядя, ущипнув меня за щеку, и ушел, смеясь и не отвечая ни слова на расспросы, с которыми все к нему приставали.
Сестра и тетя Надя приступили ко мне.
– Какой медведь? Как ты его побила? Где ты была?..
Но я также ничего не хотела объяснять им, потому, что мне было очень стыдно своей новой глупости.
Я надулась и, отбиваясь от них локтями, сердито ушла наверх. Я ужасно боялась, чтобы дяде Росте не вздумалось рассказать об этом происшествии за обедом; но, спасибо ему, он верно понимал мой страх и только раза два улыбнулся, называя меня храброй мышью, но никому не рассказал ничего.
Рождение брата Леонида
Была середина лета. Роща наша потемнела; прошла пора не только фиалок, ландышей и сирени, но отцвели и липы, а вместо разноцветных диких роз на шиповнике вызревали красивые семена.
Раз после обеда мы сидели с тетей Надей и сестрой одни в гостиной. В доме была какая-то суета; все старались не шуметь, ходили на цыпочках, плотно притворяли двери; горничные чаще бегали по всем комнатам, прислуга перешептывалась; тетя Катя и Антония смотрели озабоченно и рассеянно относились к нашим вопросам; одним словом, мне было ясно, что происходит что-то необыкновенное, о чем Надя с Лелей знали, но не хотели рассказать мне. Я напрасно целый день искала бабочки или няни Насты: их совсем не было видно!
Дедушка уехал в город, и за обедом даже никого не было, кроме дяди, нас да урывками тети Кати.
– Верно мама больна? Мама или бабочка, потому что их нигде нет, – решила я.
– Никто не болен, – отвечала тетя. – Сидите только смирно. Самое лучшее, идите ко мне наверх, с мисс Джефферс и будьте с нею!
Идти сидеть со скучной англичанкой! Да ни за что! Мы выпросили позволение оставаться в гостиной. Надя и Леля стали играть в карты, а я села на ковер и строила карточные домики.
Но игра их плохо клеилась. Они обе то и дело выбегали на балкон, в палисадник и все шептались между собой и пересмеивались. Мои домики тоже не держались на ковре; я перенесла свое хозяйство подальше, на пол и, наконец, успела-таки вывести высокий дворец в несколько этажей.
– Смотрите, смотрите, какой я дом выстроила! – кричала я в восторге.
Оставалось только поставить последние две карты: острую крышу. Я тихонько, с бьющимся сердцем выводила этот окончательный свод, забыв обо всем, думая только, что вот сейчас отойду и буду любоваться своим произведением издали… Как вдруг с силой распахнулась дверь и фр…рр! – тетя Катя, взмахнув платьем, вмиг разнесла мой дом по всей комнате.