359
Вообще с этих пор физиономия моего доброго Беллони представлялась мне не иначе как с печатью тяжелых забот. Он убедился, что парижская пресса настроена по отношению ко мне в высшей степени враждебно, причем ни минуты не сомневался, что это является следствием чрезвычайных волнений, которые Мейерберу приходилось в это время переживать в Берлине. Он передавал о деятельной переписке, идущей между Берлином и главнейшими фельетонистами парижских газет, и между прочим рассказал, что знаменитый Фиорентино использовал смущение, в какое повергли Мейербера мои парижские планы: он пригрозил ему, что признает мою музыку хорошей, и это, разумеется, заставило Мейербера пустить в ход колоссальнейшие взятки. Все это сильно беспокоило Беллони, и он советовал мне подумать о финансовой поддержке предприятия или же, если у меня в этом смысле нет никаких видов, добиться возможности опереться на власть императора.
Его уверения, что устройство концертов, которое я готов был взять на свой собственный страх, является весьма рискованным предприятием, если мне не удастся обеспечить их материальной поддержкой со стороны, побудили меня соблюсти известную осторожность, ибо переселение и жизнь в Париже истощили мои ресурсы. Все это заставило меня с удвоенной энергией возобновить начатые переговоры с дворцом Тюильри о бесплатном использовании Парижской оперы и ее оркестра. Тут Оливье выступил с советами и остроумными предложениями, приводившими меня к чрезвычайно странным, хотя и весьма мимолетным отношениям с людьми. Так, между прочим, я попал в кабинет Камиля Дусе (одного из шефов в министерстве Фульда и в то же время драматурга): этим путем я надеялся приблизиться к неприступному, страшному, главному министру и мейерберианцу. Одной из таких рекомендаций я обязан продолжительными, весьма дружескими, хотя и совершенно для меня бесполезными переговорами с Жюлем Ферри. Император и его секретарь упорно молчали, даже после того как через Великого герцога Баденского мне удалось добиться содействия его посла в Париже и швейцарского посла д-ра Керна [Kern]. Их объединенные усилия преследовали одну цель: объяснить мне, а также и императору отношение к данному делу всемогущего Фульда. Но напрасно. Все кругом молчали.
При таких обстоятельствах я получил от Минны извещение о близком ее приезде в Париж. В этом я увидел чрезвычайно странное вмешательство судьбы в мои дела. Как при выборе, так и при устройстве домика на Рю-Ньютон я имел в виду условия будущей совместной жизни с Минной. Мое помещение отделялось лестницей от ее комнат, и я позаботился о том, чтобы и они не были лишены уютности. Во мне снова проявилась склонность, развившаяся во время нашего последнего совместного пребывания в Цюрихе: рискуя навлечь на себя упрек в любви к излишней роскоши, я постарался с помощью изысканной обстановки придать своему жилищу как можно более комфорта и красоты, что должно было скрасить совместную жизнь с женщиной, которая становилась все более и более чуждой мне. В домике на Рю-Ньютон представлялась, кроме того, возможность устроить салон, и хотя я отнюдь не проявил при этом никакой расточительности, все же оказалось, что бесконечная возня с ненадежными парижскими рабочими, кроме огромных хлопот и неприятностей, ввела меня в непредвиденные раньше расходы. Я утешал себя тем, что, раз это неизбежно, Минна, войдя в дом, в котором ей придется вести хозяйство, сразу обретет хорошее настроение. Затем я счел нужным позаботиться о сиделке, и с этой целью обратился за советом к мадам Герольд. Она рекомендовала мне подходящую особу. Сейчас же по приезде Минны я взял себе слугу. Довольно глупый парень, уроженец Валлиса, раньше находившийся в папской лейб-гвардии, он скоро сильно ко мне привязался.
360
К этому персоналу присоединилась прежняя кухарка Минны, в сопровождении которой она приехала 17 ноября. На вокзале Минна вручила мне своего попугая и собачку Фипса, что невольно напомнило прежнюю встречу, десять лет назад, в гавани Роршах. Совершенно как тогда, она сейчас же дала мне понять, что ее заставила приехать отнюдь не нужда, что если я буду скверно обращаться с нею, она знает, куда вернуться. Впрочем, я не мог не заметить, что в ней все-таки произошла немалая перемена. Она созналась, что чувствует беспокойство и страх, какие бывают у человека, поступающего на службу и не знающего, уживется ли он на новом месте. Я пытался рассеять ее сообщениями о своем внешнем положении, не замедлив дать ей возможность выказать свое участие. К сожалению, она не проявила ко всему этому ни малейшего интереса, ни сочувствия, обратив все внимание исключительно на внутреннее убранство нашего дома. К тому, что я взял себе слугу, она отнеслась с иронией, но пришла в бешенство, узнав, что под видом домработницы я пригласил необходимую для нее, как мне казалось, сиделку. Эта особа, о которой госпожа Герольд в виде особой рекомендации рассказывала мне, что она с ангельским терпением ухаживала за ее больной престарелой матерью, скоро до такой степени деморализовалась благодаря обращению Минны, что я сам счел необходимым отказать ей. При этом я навлек на себя сильные упреки тем, что на прощанье дал ей небольшое вознаграждение.
Еще сильнее сказалась перемена в поведении моего слуги, заявившего, что он не намерен принимать приказания от моей жены, и в ответ на мои возражения позволившего себе такую дерзость в обращении со мной, что я был вынужден отправить и его поскорее. У меня осталась очень солидная ливрея, которую я незадолго перед тем приобрел за большие деньги – впредь ей суждено было висеть без всякой пользы, так как я не имел больше никакого желания брать себе слугу. Но зато я должен был выдать самую лестную аттестацию швабке Терезе, которая одна справлялась со всей работой по дому. Эта женщина, одаренная необыкновенным природным умом, вполне ясно видела всю трудность моего положения, как нельзя лучше отдавала себе отчет в дурных качествах Минны. Она умела сглаживать их как к моей личной выгоде, так и к преуспеянию всего нашего хозяйства.
Сближение с Минной опять сомкнуло вокруг меня не раз пережитый круг: предстояло, по-видимому, начать все с самого начала. По счастью, не было и речи о жизни в тиши и уединении. Теперь завязывалась бесконечная цепь внешних отношений и действий, в которую я был вовлечен судьбой против воли, против всех моих склонностей.
361
С наступлением 1860 года в делах моих наступил неожиданный поворот, открывавший моим предприятиям новую возможность успеха. Венский капельмейстер Эссер передал мне желание музыкального издателя Шотта в Майнце приобрести у меня новую оперу. В данный момент я мог предложить только "Золото Рейна". Но своеобразная структура этого произведения, которое должно было служить прологом большой трилогии о Нибелунгах, не позволяла предложить его прямо как "оперу", без дальнейших пояснений. Однако желание Шотта непременно включить в каталог своих изданий какое-нибудь новое мое произведение было так сильно, что, поборов все сомнения, я согласился предоставить ему эту вещь за 10 000 франков, не утаив от него всей трудности ее распространения. Я гарантировал ему приобретение последующих трех главных частей, по той же цене за каждую. Тут же я решил, если Шотт согласится на мои условия, употребить неожиданный доход на парижское предприятие.
Утомленный упорным молчанием императорского кабинета, я дал агентам поручение окончательно условиться с синьором Кальцадо относительно найма помещения Итальянской оперы на три концерта и собрать оркестр и певцов-солистов. Когда хлопоты эти были в полном ходу, меня начало беспокоить продолжительное отсутствие ответа от Шотта. Чтобы не потерять его окончательно, я письменно поручил музикдиректору Шмидту во Франкфурте продолжать переговоры с Шоттом на почве значительных уступок в моих требованиях. Едва я отправил это письмо, как получил извещение от Шотта, что он согласен на мои условия. Это заставило меня немедленно послать Шмидту телеграмму и взять назад данное ему полномочие.
С большой бодростью мы продолжали начатые приготовления к концертному предприятию, поглощавшие всю мою энергию. Надо было позаботиться о хоре, и я решил усилить дорогостоящий состав Итальянской оперы хором одного немецкого певческого кружка, находившегося под управлением некоего Эманта [Ehmant]. Чтобы расположить этот хор в мою пользу, мне пришлось однажды вечером посетить его в помещении общества на Рю-дю-Темпль [Rue du Temple] и с веселым видом переносить атмосферу пивных паров и табачного дыма среди откровений буржуазно-немецкого художественно-артистического вкуса. Кроме того, я вошел в сношения с господином Шером [Chère], учителем и регентом кружка французской народной песни, читавшим лекции в Ecole de médecine. У него я встретил одного чудака-энтузиаста, ожидавшего возрождения французского народного духа от своей методы, заключавшейся в обучении пению без нот.
Но самые неприятные затруднения проистекали для меня из необходимости переписать большую часть окрестровых партий в выбранных для исполнения фрагментах. Для этого я пригласил разных бедных немецких музыкантов, которые с утра до ночи сидели у меня, под моим руководством и наблюдением делая эту трудную работу.
Среди этих хлопот, которым я отдавался с большой страстью, застал меня Ганс фон Бюлов, приехавший в Париж на продолжительное время, как потом оказалось, не столько для устройства своих собственных дел концертирующего виртуоза, сколько для того, чтобы оказать мне посильную помощь в организации предприятия. Он жил у матери Листа, но большую часть дня проводил у меня, чтобы оказаться под рукой, как только в нем будет какая–нибудь надобность, как, например, сейчас, при изготовлении копий. Он помогал мне всем, чем мог. Но главной своей целью он поставил использовать для успеха предприятия свои общественные связи, приобретенные в Париже при содействии жены во время прошлогоднего посещения. Результаты его стараний сказались впоследствии. А пока он содействовал мне в устройстве самих концертов, в прохождении уже начавшихся репетиций.
362
Первая из этих репетиций происходила в зале Герца. Она вызвала сильное возмущение музыкантов против меня, походившее на открытый мятеж. Все время приходилось спорить из-за привычек, в которых я считал нужным им не уступать, стараясь убедить их доводами рассудка. Особенно возмущало их то, что я отбивал размер в шесть восьмых по схеме размера в четыре четверти, против чего они шумно протестовали, утверждая, что его надо отбивать по схеме alla breve. В ответ на мой резкий призыв к дисциплине, необходимой в порядочном оркестре, мне заявили, что тут не прусские солдаты, а свободные люди.
Увидав, что один из главных недочетов заключается в неправильном расположении оркестра, я для ближайшей второй репетиции придумал новый план. Посоветовавшись со своими друзьями, я пришел на репетицию с раннего утра, сам распорядился целесообразной расстановкой пультов и потом заказал для всех музыкантов достаточно обильный завтрак, к которому я их и пригласил перед началом репетиции. Я сказал им, что от исхода сегодняшнего собрания зависит судьба моих концертов, что мы не должны покинуть этот зал, не согласившись в главном. Поэтому я прошу их сначала сделать двухчасовую репетицию, а затем, перекусив в соседнем зале, сейчас же повторить ее. За эту репетицию я заплачу особо. Мое предложение произвело эффект. Выгодное размещение оркестра способствовало сохранению хорошего настроения, а впечатление от увертюры к "Лоэнгрину" было настолько благоприятно, что с энтузиазмом прорвалось наружу. Уже в конце первой репетиции все: и музыканты, и слушатели, среди которых находился и Гасперини, – оказались до последней степени увлеченными моей музыкой. Это хорошее настроение отразилось благоприятным образом на генеральной репетиции, происходившей на сцене Итальянской оперы. Здесь пришлось в резких выражениях удалить из оркестра небрежного трубача, не нанеся этим ни малейшей обиды духу товарищества.
25 января 1860 года состоялся наконец первый концерт. Прием, оказанный публикой всей программе – она состояла из отрывков различных опер, вплоть до "Тристана и Изольды", – был вполне благоприятный, даже восторженный. Один номер, марш из "Тангейзера", был прерван бурными аплодисментами, вызванными неожиданным для публики радостным открытием, что музыка, о которой говорилось столько противоречивого, заключает в себе столь длительные связные мелодии.