К нашему большому разочарованию, нашу дивизию не пустили в Харьков, а расположили в деревне Дергачи верстах в пятнадцати к северу от Харькова. Конечно, для фуража и нашего довольствия это было лучше, но нам хотелось в большой город. Впрочем, нас пускали туда в отпуск и раз ввели всю дивизию для парада. Наша батарея надела, конечно, синие штаны.
Мы отыскали Руктешелей и доктора, который лечил меня от испанки. Мой коллега Астров умер от тифа. Брат утешал барышню Руктешель, его невесту, и я думал, что завязывается роман. Доктор же принял нас холодно. Мне казалось, что он почему-то не поладил с белой властью. Не знаю почему.
Тут я украл у Кости Унгерна револьвер. Его родственник был назначен комендантом города, и Костя показал нам несколько отобранных револьверов. Я положил один в карман и ушел с ним. Вскоре устраивался праздник в городе. Нягу, брат и я остались дежурными в Дергачах. Остальные офицеры уехали в город. Причем револьвер полковника Шафрова отдали нам на хранение, так как Шафров, когда напивался, был неосторожен с оружием. Я переменил его револьвер-наган на украденный. Костя меня заподозрил и проверил номер револьвера. К его удивлению, он оказался совсем другим. А Шафров ничего не заметил и позднее в Крыму застрелился из краденого.
Я стал обладателем нагана, вещи для нас необходимой, но воровство остается воровством, и мне было не по себе.
Немного позже Кавказская Кубанская армия вместе с Донцами взяла город Царицын (поздней Сталинград) и дальше на север - Камышин.
Но Сибирская армия адмирала Колчака начала отходить. Нам не удалось образовать с ней единый фронт. Колчак был признан Главнокомандующим всеми четырьмя армиями: 1) Сибирской. 2) Нашей Добрармией на юге. 3) Армией генерала Юденича у Петрограда. 4) Армией генерала Миллера у Архангельска. Третья - западная и четвертая - северная не были многочисленны и вскоре были ликвидированы красными силами. Но наша Добровольческая и Сибирская представляли очень реальную опасность для красных. Ни нас, ни Колчака западные державы и Америка не поддержали, не поняв вовремя чем коммунизм был спасен.
ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ БАТАРЕИ
Практика и опыт выработали некоторые привычки в конно-горной и нашей батареях, которые прижились, но не согласовались с уставом прошлой войны. Первая мера была отсутствие зарядных ящиков. Вначале из-за недостатка снарядов, которые все умещались в передке орудия. Потом заметили, что без ящиков батарея становится подвижней, ее колонна уменьшается вдвое и уменьшаются потери, особенно в лошадях. Излишек снарядов стали возить на обывательских повозках, в "боевом обозе", немного за батареей. Стреляли снарядами из передка. В момент затишья одна повозка подъезжала к батарее и пополняла передки. Батарея была не шести-, а четырехорудийная. Прежде единицей был взвод, то есть два орудия. У нас же каждое орудие имело офицера и часто действовало отдельно от батареи. Орудие было и хозяйственной единицей.
Почти всегда батарея вела огонь с открытой позиции. Во-первых, в плоских кубанских степях трудно найти закрытую позицию. Во-вторых, нужно было в маневренной войне действовать быстро. Искать позицию было некогда. В-третьих, установили, что огонь с близкого расстояния действенней и всмысле поражаемости, и в моральном отношении. Нужно было быть быстрей неприятельской батареи. У красных вначале батареи были без офицеров и стреляли плохо, что позволяло нам рисковать. Если же батарея попадала под обстрел, то часто была выручаема другой батареей, заставлявшей замолчать неприятельскую, или же бралась "назадки" и уходила часто врозь, чтобы уменьшить потери.
У батареи была пулеметная тачанка, иногда две, для прикрытия. Когда батарея становилась на позицию, начальник пулеметной команды выбирал место на одном из флангов.
Боевой обоз состоял из санитарной двуколки и вещевых повозок для каждого орудия. Это были повозки, принадлежащие батарее. Кроме того, некоторое число обывательских повозок, в которых возились снаряды, ячмень, мука, соль и другие вещи; редко кухня - она не успевала готовить из-за быстрого движения. Боевой обоз шел непосредственно за батареей, чтобы не потеряться. Во время боя уходил в закрытое место поблизости. Если повозок становилось много, назначался офицер ими командовать.
Обоз второго разряда с портными, сапожниками, кузнецами находился верстах в ста в тылу. Туда офицеры и солдаты ездили лечиться и отдыхать.
Наличный состав батареи очень менялся. При наступлении было всегда больше народу, чем при отступлении. Летом больше, зимой меньше. Примерно колебалось от восьмидесяти до пятидесяти человек.
На ночь орудия ставились в "парк", на площади или улице. Не всегда к ним ставили дневального. Лошадей каждый уводил в конюшню своего дома. Коновязей мы не любили и применяли их редко.
Ни перекличек, ни рапортов не делали, списков у нас не было. Вероятно, списки были в обозе, и неверные.
Стреляли снарядами из передка. Передок стоял в трех шагах от орудия. Дальний отъезд передков на подвижной войне немыслим. Никогда бы не успели в случае атаки подать передки.
Пока был инспектором конной артиллерии генерал Не-вадовский, наш из 64-й бригады, все шло хорошо. Но после его смерти инспектором конной артиллерии стал генерал князь Авалов, настоящий конник. И неприятности начались. Тому способствовали два обстоятельства. Во-первых, в офицерском составе наших батарей было мало настоящих конников. Были легкие артиллеристы, как я, и даже пехотные офицеры, как брат. Этого инспекция не могла переварить. В былое время конная артиллерия составляла касту, и Авалов к ней принадлежал. Во-вторых, все, что я выше упомянул, не согласовывалось с уставом.
Авалов редко бывал на позиции и не мог воочию убедиться, что наши нововведения практичны. Он думал, что это распущенность, и настаивал на точном выполнении устава, не желая признать, что устав устарел, что в подвижной войне нужен другой устав, нежели в позиционной.
РАЗМОЛВКА
Создалось очень странное положение. Наше непосредственное начальство - инспектор конной артиллерии - нас не любило и стремилось нас расформировать. А кавалерийские начальники нас очень ценили, и Авалов должен был с этим считаться. Кроме того, конно-горная была первой конной батареей в Добровольческой армии, и Колзаков был ее основателем. Авалов это помнил и под конно-горную не особенно подкапывался, а вот нашу 2-ю конную он преследовал, где только мог.
Произошла размолвка. В Хорциске, в каменноугольном районе, к нам и в конно-горную батарею инспекция прислала двух офицеров, чтобы проверить знания наших офицеров по артиллерии. Это после двух лет беспрерывных боев и походов! Нас это возмутило. Мы сговорились и объявили экзаменаторам, что никакого представления ни о стрельбе, ни об артиллерии мы не имеем. Экзаменаторы пожаловались командиру батареи, полковнику Колзакову.
- Видите ли, - ответил Колзаков, - я сформировал батарею в Яссах, в Румынии, в начале 1918 года, в самых трудных условиях. Никто меня не поддержал, и все пророчили нам гибель... Тогда мы были рады каждому добровольцу и знаний их не проверяли. Их было немного. Добровольцев из конной артиллерии было всего человек пять. Пришлось брать легких артиллеристов и даже пехотинцев. Несмотря на это, батарея получилась недурная. Два года постоянных походов и боев это доказали. Где же были тогда конные артиллеристы? Почему они появились только теперь на готовое, сделанное нами? Я их еще в бою не видел, а уже контролируют знания других, испытанных батарей. Считаю это мертвящей бюрократией и нетактичностью. Затем честь имею кланяться.
Мы были в восторге от этой речи. А сконфуженные экзаменаторы уехали. Воображаю, как Авалов рвал и метал! Инспекция смолчала, но злобу затаила и только ждала случая нас расформировать.
К тому ей представились два случая.
Во время большого отступления по Кубани, под Ново-Корсунской, красная батарея совершенно разбила нашу. Командир, капитан Никитин, смертельно ранен, почти все люди и лошади ранены, и остались только два очень юных офицера. Но Авалов не учел энергию прапорщика Казицкого, 20 лет, и мою, подпоручика 22-х лет. Не покладая рук мы переиначили и создали из остатков трехору-дийную батарею, которую поставили на позицию. И это меньше, чем через час. Расформировывать существующую батарею не было повода. Но вместо благодарности Авалов меня страшно разнес и ушел недовольный.
Второй случай представился после эвакуации из Новороссийска. У нас не было ни орудий, ни лошадей. Правда, Авалов был уже убит, но новый инспектор конной артиллерии нас тоже не жаловал. Но случаю было угодно, что при большом отступлении наш взвод, работавший отдельно от батареи под командой капитана Ковалевского, пришел в Крым. Опять расформировывать существующую батарею не было повода.
Я был зачем-то послан к этому новому инспектору конной артиллерии (фамилию которого не запомнил, греческая).
- Вы, как кошки - всегда падаете на ноги, даже после Новороссийска. Поражаюсь вашей живучести... Если бы в другой батарее творился такой же беспорядок, как в вашей, то я бы решил, что батарея разлагается и надо ее расформировать. Но как могу я вас расформировать? Вы одна из моих самых старых и боевых батарей!.. Но не скрою от вас, что часто об этом думаю.
Это был разнос, который доставил мне самое большое удовольствие. Все же он отдавал нам должное. Вскоре после этого разноса генерал Врангель пожаловал нашему дивизиону (двум батареям) серебряные трубы и Владимирский значок за хорошую работу.
Должен сказать, что генерал князь Авалов был прекрасным офицером. Но интриги все время давали себя чувствовать.
С РЕГУЛЯРНОЙ КАВАЛЕРИЕЙ
ПОЛТАВА
После недельного отдыха в Дергачах около Харькова наши обе батареи погрузили там же, в Дергачах, в поезд и отправили в Полтаву. Наш дивизион переводили из Терской дивизии в регулярную кавалерию. Мы очень жалели терцев, к которым успели привыкнуть и с которыми так хорошо сработались. Кто знает, какова регулярная кавалерия?
На утро следующего дня я проснулся в товарном вагоне. Приехали в Полтаву.
Но города нигде видно не было. Рядом протекала болотистая речка.
- Это приток Ворсклы, а Полтава вон там, в полверсте.
Я пошел посмотреть на Полтаву. Попал на площадь. Одноэтажные дома, посреди немощеной площади памятник. На площади бродят свиньи и гуси. Впечатление глубокой провинции. Никаких укреплений. Как Полтава могла выдержать осаду шведов? Очевидно, укрепления срыты.
Полтава это самая Украина, воспетая Гоголем и знаменитая Полтавской битвой, происшедшей поблизости между Карлом XII шведским и Петром Великим. Действительно, при походах приходилось встречать хорошо сохранившиеся земляные укрепления. Место Полтавского боя мне видеть не пришлось.
Я поспешил вернуться к нашему составу. Батареи выгружались. Приехал из обоза заведующий хозяйством полковник Лебедев и сообщил нам о производствах. Брат был представлен в штабс-капитаны, но чина этого не дождался. Я был представлен в поручики и со временем дождался. Многие были произведены в следующий чин. Обозненко был произведен в полковники - в 23 года! Он назначен старшим офицером батареи, что все одобрили, так как он был прекрасный офицер. Мукалов стал командиром взвода, а брат получил командование нашим первым орудием. Собственно говоря, это все было подтверждением того, что сложилось уже раньше в батарее. Все осталось по-прежнему. Некоторые радовались производству. Меня это удивляло - военная карьера меня не прельщала.
Брат и Мукалов поехали в отпуск в Екатеринодар. Брат взял у меня романовский пятисотрублевый билет, который я носил в мешочке на шее как неприкосновенный запас на всякий случай. Отдал его с неудовольствием. Носил его я, потому что я был, скорей, в мать, бережлив, а брат - транжир, в отца.
Батарея выгрузилась и пошла на сборный пункт, где собрался весь регулярный корпус. Мимо нас прошел эскадрон рысью. Драгуны были вооружены пиками и шли облегченной рысью. Это подпрыгивание эскадрона нас рассмешило. Мы отвыкли от классической посадки. Казаки, кубанцы и терцы, пик не носят и на рыси не облегчаются.
Пика очень неудобна на походе. Но кто хорошо ей владеет, тот обладает страшным оружием. В начале войны 1914 года донской казак Козьма Крючков получил первый Георгиевский крест за то, что переколол одиннадцать немцев пикой. Наши либералы старались всячески его осмеять, им было непонятно, как один человек... Но это был факт, тщательно проверенный и не единственный. Дело в том, что работа пикой - большое мастерство, и Крючков им обладал. Рана пикой почти всегда смертельна, во всяком случае выводит из строя.
Был уже целый корпус регулярной кавалерии и даже больше. Многие старые полки начали формироваться вновь. В этом были недостатки. Редко старый полк восстанавливался целиком. Но как только появлялся эскадрон, у него разрастался обоз. Думаю, что на каждого бойца приходилось два и больше тыловика. Полки же на фронте были сводные, из разных эскадронов, что тоже было недостатком. Были интриги и конкуренция. Старались для своего полка, а не для общей пользы. Командовал корпусом, мне кажется, генерал-лейтенант Юзефович, которого мы прозвали "великим молчальником". Очень представительный по внешности, он всегда склонялся над картой и крутил свой длинный ус, но голоса его мы никогда не слыхали. Распоряжался за него юркий полковник или даже ротмистр. Фактически он руководил корпусом. К счастью для корпуса, некоторые начальники дивизий, бригад и полков были первоклассные. Вскоре Юзефович исчез и был заменен кем-то, тоже не оставившим по себе следа, и наконец, командование сперва бригадой, потом дивизией, а затем всей регулярной кавалерией перешло к генералу Барбовичу, прекрасному начальнику. Кавалерия при нем стала грозной силой. Вся регулярная кавалерия в Добровольческой армии носила пики, даже гусары.
Наша батарея работала всегда со сводным полком 12-й дивизии. В него входили все полки с 12-м номером: Стародубские драгуны, Белогородские уланы и Ахтырские гусары. Больше всего было улан, командовал полком наш старый знакомый еще из Полог - полковник Псел, гусар. Некоторые офицеры носили форму мирного времени.
Вначале мы не очень доверяли регулярным и вперед не совались. Но постепенно привыкли. Конечно, у них не было казачьей лихости, но было упорство в бою и дисциплина.
Было, насколько я их встречал, шесть конных батарей: первая и вторая гвардейские, две наши - Дроздовские, седьмая и восьмая. В Полтаве мы не встретили других батарей, кроме наших двух. Но седьмая работала с особой группой кавалерии за Днепром (там служил Александров). Первую гвардейскую я встретил впервые в городе Нежине (в ней служили Кривошеины). Вторую конную гвардейскую встретил при отступлении и переходе через Дон. И с восьмой мы вместе шли на фронт из Брюховецкой. Очевидно, каждая действовала с разными частями, потому и редко встречались.
Тут, в Полтаве, мы впервые познакомились с нашим непосредственным начальником инспектором конной артиллерии генералом князем Аваловым и получили от него первый выговор из-за отсутствия зарядных ящиков.
НА КРЕМЕНЧУГ
Первая наша операция с регулярной кавалерией была направлена на город Кременчуг на Днепре. Мы прошли с малыми боями Сенжары, Лестиновку и Кобеляки. Вели огонь по возможности с закрытых позиций, издали. Ни пленных, ни вообще противника я за этот поход не видел. Нам казалось, что кавалерия действует вяло. Кончилось тем, что Кременчуг был захвачен другой кавалерийской группой, шедшей по той стороне, и мы вернулись в Полтаву, так и не повидав Днепра.
Походы были легкие. Был июль 1919-го, прекрасная погода, дождей было мало. Можно было спать снаружи, купаться, стирать белье. Мы были почти чисты. Летом походы напоминают прогулки, если быть победителем. А мы шли вперед. Какая разница с зимней кампанией - холод, вши, грязь. Плохие квартиры, невозможность раздеться и мыться. Развиваются болезни, и главная - тиф, причинивший нам больше потерь, чем пули. Я ни одним из тифов не болел.
Из Полтавы корпус очевидно разделился по дивизиям и шел на северо-запад несколькими колоннами, потому что у нас больше не упоминали корпуса, а говорили про дивизию.
НА РОМНЫ
Из Полтавы мы пошли на север. Прошли мимо Диканьки и вспомнили Гоголя. У Будища и Опошни были легкие стычки с красными, но они тотчас же отошли. Первый упорный бой произошел у небольшого городка Зенькова. Мы уже уверовали в регулярных и выезжали на открытую позицию, и на этот раз хорошо видели красных. Бой достиг большого напряжения и вдруг сразу стих. Красные отступили. Оказалось, что наши зашли во фланг и ударили. На этот раз были и пленные, и убитые на нашем пути.
Из Зенькова дивизия пошла на город Гадяч. Он находится на правом высоком берегу Псела. Река в этом месте широка и глубока. Взять город в лоб немыслимо. Дивизия пошла вправо и овладела селом Каменкой. Тут река разделяется на несколько рукавов. Наша батарея оттеснила красных от берега, и части 12-го полка смогли переправиться на челноках и укрепиться. За ними полк мог переправиться уже на пароме, за полком наша батарея, а за нами вся дивизия. Был короткий жаркий бой, но красные отступили. В городе Гадяче красных не было.
На следующий день мы с боем заняли Липовую долину. Перед нами находились Ромны, старинная столица казачества. Но город, как и Гадяч, находился на той стороне реки Сулы, и чтобы облегчить его взятие, послали один полк и нашу батарею влево - переправиться через реку и взять город с той стороны. Вечерело, и мы шли рысью, чтобы переправиться еще засветло. У деревни Жуковцы оказался маленький паром. Эскадроны переправились через Суду вплавь, а мы стали перевозить орудия по одному на малом пароме. Это заняло много времени, и когда вся батарея была на той стороне, то кавалерии уже и след простыл. С кавалерией ушел и командир батареи, полковник Шапиловский, да еще увел с собой всех разведчиков. Как тогда, в окружении, с терцами. Батарея оказалась совершенно одна на вражеском берегу реки. Быстро наступила темнота. Батарея пошла по шоссе по направлению к Ромнам, вел ее Обозненко. Мы были очень обеспокоены нашим положением, даже не было разведчиков, которых можно было бы послать патрулем перед батареей. Предупредили солдат не курить, не разговаривать и, главное, не называть офицеров по чину - это могло выдать нас красным - у них чинов не было. Батарея во время движения беззащитна.
Еще до полной темноты к нам сбоку подошел разъезд из десятка всадников. Мы ничем не выказали своего беспокойства и продолжали идти шагом, не ускоряя. Разъезд постоял шагах в ста от нас и пошел вбок, не заговорив с нами и не спросив, какой мы части.
Вскоре наступила кромешная темнота. Мы шли по шоссе, Обозненко и я впереди батареи, и тихо переговаривались о нашем незавидном положении.
Нам навстречу едет пролетка. Мы ее не видели из-за темноты, но угадали по звукам. Мы с Обозненко посторонились и пролетку пропустили. За нашей спиной мы слышим следующий разговор. Незнакомый голос, вероятно, кучера:
- Эй вы, возьмите влево и пропустите нас.
Голос моего переднего ездового:
- Сворачивай сам, да поживей. Не то мы вас вывернем в канаву.
Другой голос, очень властный:
- Я комиссар фронта! Приказываю вам сейчас же освободить дорогу.
Короткое молчание, в котором, несмотря на темноту, чувствуется изумление.