Я пошел к Погодину и ровным голосом, без крика ему сказал, чтобы он и не мечтал командовать батареей. Я ему батарею не отдам. А если он все же будет настаивать, то мне придется отдать приказание солдатам его не слушаться. Казицкий это подтвердил. Погодин выслушал молча и потом на нас дулся. Не знаю, жаловался ли он Авалову. Возможно. Но знаю, что Авалов справлялся обо мне и Погодине у Колзакова и у больного Скорнякова. Скорняков вполне меня одобрил. Думаю, что и Колзаков меня одобрил, он же знал Погодина.
Во всяком случае, нового командира нам не прислали и предоставили нам с Казицким выпутываться самим, и мы в общем неплохо выпутались. Никто мне не поручал командование батареей, кроме Казицкого. Просто я взял власть в свои руки, и все нашли это нормальным, кроме Погодина. Я нечестолюбив и другому бы уступил с радостью, но не Погодину. Если хотели сохранить батарею, то нужно было, чтобы Погодин до нее не касался. Пулеметчику вольноопределяющемуся Вильбуа я сказал, чтобы он стрелял из пулемета, если нужно, не считаясь с Погодиным.
Беря на себя командование в такое исключительно трудное время, я сознавал, что беру на себя крест, может быть, не по силам. Но я считал это моим долгом. Ведь никого другого не было. Несмотря на то что меня все ругали, я все же спас батарею от красных, от Авалова и от Погодина.
ТИХОЕ БЕГСТВО
Считая от Ново-Корсунской станицы, наше отступление превратилось в бегство. Но в медленное бегство. По кубанской грязи не побежишь. Она хватала орудия за колеса и не выпускала их. На колеса наворачивались сплошные грязевые круги. Лошади останавливались от тяжести. Приходилось то и дело очищать колеса, но этого хватало ненадолго. Как назло, начались дожди, и дороги превратились в хляби. Чтобы облегчить повозки, мы мобилизовали другие и разложили грузы. Но это значительно увеличило наш обоз, и все время одна из повозок застревала. Надо было возвращаться и ее вытаскивать. Только эту вытащили, застревала другая, и так все время.
По очереди мы были с Казицким впереди батареи: один узнавал дорогу, другой был в конце колонны. Этому приходилось плохо - он должен был вытаскивать застрявших. Обоз нас очень задерживал. Нужно было самому слезать в грязь, тогда и солдаты слезали выпрягать упавшую лошадь, поднимать ее, снова запрягать. Толкать, тянуть, пихать. Конца этому не было. Люди и лошади так переутомились, что засыпали, лишь только батарея останавливалась. Нужно было все делать самому, тогда и солдаты следовали нехотя примеру.
Погодин на нас дулся и ничем не помогал. Он только к нам обращался, когда застревал его пулемет. Он даже не был способен сам его вызволить. Он стоял в сторонке, ручек не марал и давал непрошеные советы. Убить мало.
Наша дивизия вошла в станицу Дядьковскую. Была ночь и стрельба из пулемета. Почему? Красные? Кубанцы? Мы прошли через станицу, не останавливаясь, и ушли ночевать в станицу Медведковскую. Ночевали очень тесно, чтобы легче собраться при тревоге. На полу хаты раскладывали несколько снопов как постель, два снопа в головы как подушки. Снимали с повозок наших тифозных больных офицеров и ложились с ними рядом. Очевидно, переутомление и напряжение не давали нам с Казицким заразиться тифом.
На следующий день кавалерия, как более легкая, от нас ушла. Сперва мы шли без кавалерии, но с конно-горной. Но у конно-горной орудия были значительно легче наших, и она тоже ушла от нас. Мы шли совершенно одни. Колзаков присылал к нам разведчика, который нам говорил название станицы, где будет ночевать дивизия. Но только раз нам удалось под утро войти в эту станицу и увидеть уходящие полки. Следовать за ними мы не могли. Лошади обессилели.
Цель наша была дойти до реки Кубани и перейти ее раньше красных. После Медведковской мы шли уже одни, очевидно, последние, за нами, вероятно, красные.
Около кузницы стояла тяжелая батарея и ковали лошадей. Нашли время! Мы их предупредили, что мы последние, но они как-то не реагировали. Я залюбовался на их лошадей - тяжелые ардены. Эти крепыши из любой грязи выпрут. Больше мы этой батареи не видели. Неужели из-за легкомыслия попали к красным? У нас было чувство, что красные где-то тут, за плечами, и нас разделяет только грязь.
В станице Ново-Величковской мы так обессилели, что решили ночевать. Станицу прошли и расположились очень тесно в последних хатах. Мы с Казицким обошли всех лошадей и убедились, что подпруги отпущены, что удила вынуты изо рта, что все лошади достаточно напоены и накормлены. Я поставил часового, но сам четыре раза ходил его проверять и все четыре раза находил его спящим. Напряжение было сверх сил человеческих.
Беспокоило нас, что, судя по карте, там, куда мы шли, не было моста через Кубань, но была железная дорога. Стало быть, все же есть мост. Не ведет же нас Барбович в пустое место?!
ПЕРЕУТОМЛЕНИЕ
Под вечер мы пришли в станицу Ново-Мышастовскую. Притащились ценой сверхнапряжения. Кавалерия ушла утром. Мы решили хорошенько накормить лошадей и идти всю ночь без ночевки.
По пути я пробовал запрягать четыре и даже пять выносов (десять лошадей) в орудия. Но пришлось эту систему покинуть и вернуться к основным трем выносам (шесть лошадей). Тянули хорошо на прямой, но при малейшем повороте дороги средняя лошадь падала. Ее внезапно дергало в бок, а ноги удерживала грязь. Орудийный ездовой - это трудное ремесло, не всякий может. Мобилизованные мною казаки этого не могли. Пришлось отставить.
Когда наша колонна остановилась в станице, то вместо отдыха для нас с Казицким началась работа и забота. Обойти всех лошадей, убедиться самому, что железо вынуто изо рта, что подпруги отпущены, что есть сено. Через два часа нужно лично убедиться, что лошади напоены, что они получили достаточно ячменя. Все лично, верить никому нельзя - все отупели от усталости. Скажут "слушаюсь" и не исполнят. Нужно найти несколько подвод, чтобы заменить самых слабых лошадей, которые нас в пути все время задерживают. Снимаем с повозок больных и раненых, кормим их, перевязываем, ассистируем при необходимости. Никому поручить нельзя - не сделают. Даже хорошо, что все люди повалились и спят. Пусть немного отдохнут.
Скорняков передал мне деньги, оставшиеся от знаменитой пачки. Покупка фуража происходит следующим образом: обращаюсь к хмурому казаку.
Мне нужно сена и ячменя для батареи. Нема ячменя. Слушай, я заплачу деньги. Если же ты откажешь, то будем сами искать и тогда ничего не заплатим.
Казак видит, что мне не до шуток, после некоторых колебаний он соглашается продать. Красные же все равно все отберут.
Я больше забочусь о лошадях, чем о людях. От состояния лошадей зависит наше движение вперед. Мы требуем от лошадей работы, превышающей их силы. Мы задержались дольше двух часов, но зато лошади хорошо накормлены и некоторое время задержек не будет. А через час-другой опять начнутся застревания.
Когда батарея выступила, мы с Казицким вовсе не отдохнули. На этот раз я нахожусь сзади. Я пропустил всю батарею, пересчитал повозки и последовал за последней. Ночь быстро наступала, было почти темно.
Я не заметил, как я крепко заснул, и Дура тоже заснула и остановилась. Не знаю, как долго я спал. Проснулся я от тишины, но проснулся у себя в комнате в Москве, сидя в кожаном кресле. Было совсем темно, кто-то потушил электричество. Должно быть, мать - не хотела меня будить. Очевидно, очень поздно, потому что так тихо, на улице ни звука. Надо идти ложиться спать. А как хорошо сидеть на этом удобном кресле... Я хотел опереться на локотники кресла, но локотников не было. Ничего не понимая, я ощупал сиденье. Безусловно, это кожа, но вовсе не кресло. В чем дело? Что со мною происходит? Мои пальцы нащупали что-то мохнатое и теплое подо мной, и оно зашевелилось. Я пришел в ужас. Боялся двинуться и ничего не понимал. Вдруг, как молния, проснулось сознание: война... революция... гражданская война... отступление... Кубань... Дура…
Дура тоже проснулась. Кругом нас черная ночь и тишина.
Где батарея? Сколько времени я спал? Не прошли ли мимо меня красные, пока я спал? Где дорога? Ни одной звезды, чтобы ориентироваться, - сплошная чернота. Я слез, надеясь ощупью найти дорогу. Всюду грязь, грязь и только грязь. Тогда я снова сел в седло и тихонько толкнул Дуру. Отпустил ей повод. Она пошла в ночь. Но я был уверен, что она следует за батареей.
Через довольно долгое время я услыхал крики вдали -впереди вытаскивали повозку. Наши или красные? Вскоре я догнал колонну в походе. Но спросить боялся, все надеялся, что узнаю голоса. Как на грех, все молчали. Наконец я различил в темноте светлое пятно. В нашем обозе была белая лошадь. Я поднялся выше по колонне и по звуку узнал шум орудий в походе. И тогда осмелился спросить:
- Шакалов, ты тут?
- Здесь, господин поручик.
Я вздохнул с облегчением и спросил, все ли слава Богу.
К СЛАВЯНСКОЙ
Дороги были непроходимы, грязь нас держала, люди и лошади совершенно измучились. Но батарея медленно, постоянно застревая, двигалась вперед. Наконец стало светать.
Слева сбоку к нам подходил разъезд человек в двенадцать всадников.
- Красные, господин поручик.
- Почему ты так думаешь?
-Пик нету, винтовки на изготовку держат и фуражки ихние.
- Верно, пожалуй, ты прав... Эй, ребята, приготовьте-ка винтовки и цельтесь не торопясь. Зря не стрелять.
Пулемет, конечно, куда-то запропастился. Я снял карабин из-за спины и поехал по колонне, приказывая взять винтовки на изготовку.
Разъезд подошел шагов на двести-триста и остановился, видимо, не зная, на что решиться. Я знал, что мои люди, отупевшие от усталости, не окажут сопротивления. Я мог рассчитывать на Казицкого и на двух-трех солдат моего орудия. В лучшем случае наши разбегутся, бросив все. Я заметил, что ездовой третьего орудия сорвал погон.
- Нечего кукситься, не дрейфте, из-за грязи они нас атаковать не смогут. Пойдут шагом, и мы их не спеша всех перестреляем.
Как ни странно, упоминание грязи несколько ободрило наших. Только один солдат третьего орудия схватился за шашку с блестящими глазами.
- Атакуем их, господин поручик!
- По грязи не очень атакуешь, - сказал я ему и улыбнулся.
А сам подумал: мы будем трое атаковать - ты, Казицкий и я. Другие не двинутся.
Ситуацию разрешил Байбарак, который все всегда делал невовремя. Он вдруг запел. Пел он фальшиво, но громко и спел на этот раз очень кстати: не нападают на батарею, люди которой поют, то есть веселы и беззаботны. Разъезд постоял, закинул винтовки за плечи и ушел. А мы были легкой добычей, совершенно измотаны. Но, вероятно, они были тоже измотаны.
Перед нами калмыки прогнали, уходя от красных, бесчисленные стада овец. Овцы истоптали грязь. Образовался как бы матрац, который прогибался, но выдерживал даже орудие. Мы этим воспользовались и продвинулись вперед без застреваний. Выглянуло солнце, грязь как будто уменьшилась. Часов в двенадцать дня мы догнали нашу конно-горную батарею, которая где-то ночевала. Настроение наше сразу поднялось, мы не были больше одни. Под вечер увидали очертания кавказских гор и с офицерами конно-горной стали вспоминать стихи Лермонтова: "Как-то раз перед толпою соплеменных гор..."
Наконец, недалеко от станицы Славянской мы вышли на шоссе. Подумайте, какая радость - шоссе! Кончилась власть грязи, идем, как по паркету. Мы влились в общую колонну отступающих обозов. Железнодорожный мост был взорван, но все же пройти по нему было возможно. Повозки переходили одна за другой. Справа от шоссе была высокая железнодорожная насыпь. Там за ней шел бой. Была слышна стрельба, и изредка лопались красные шрапнели. Но никто не обращал на это внимания. Наша цель была перейти мост, а он был рядом. Двигались пять шагов, остановка, пять шагов, остановка. Хорошо, что мы не остались ночевать в Ново-Мышастовской. Завтра было бы поздно. Красные вечером займут мост. Как раз в последний момент пришли.
Я был во главе колонны. Я обернулся и увидал, что за мной идут только два выноса моего орудия со спящими ездовыми, а орудия нет и нет за ними батареи. Я разбудил ездовых. Вага отцепилась, и передние выносы ушли, а вся батарея осталась. Мы рысью вернулись и нашли всю колонну спящей, как в заколдованной сказке. Быстро всех разбудили, нацепили вагу, рысью же пошли к мосту и перешли его без всяких затруднений. Боже! Как мы с Казицким были счастливы. Перешли мост раньше красных. Исполнили то, что от нас требовалось.
Отошли версты три и тут же заночевали. Хоть квартиры были тесные и плохие, спали мы впервые без забот.
РЕКА КУБАНЬ
Но утром мы узнали, что перешли всего только протоку реки Кубани, а самая река впереди. Снова заамуничили, поседлали, и батарея пошла дальше.
Скоро дошли до Кубани. Тут столпилось масса частей и обозов. Саперы оканчивали чудный широкий понтонный мост.
К моей великой радости, с той стороны реки пришел полковник Шапиловский. Мы пожали руки. Я вкратце рассказал о состоянии батареи. Пошли к повозке Скорнякова. Шапиловский вновь ушел. Мне даже в голову не пришло рапортовать ему. Да и он, видимо, этого от меня не ожидал. Я был счастлив, что наконец появился настоящий командир батареи и вся тяжесть ответственности с меня снимается.
Вскоре после его ухода по колонне стоящих частей передали криком приказание:
- Вторая батарея к переправе через мост.
Мы взяли влево и пошли в поводу. Таким образом, мы перешли первыми только что оконченный мост. Хотя многие части пришли раньше нас. Я шел впереди батареи, Ка-зицкий сзади. Посреди широкого моста я увидел весь наш артиллерийский штаб: Авалов, Колзаков и Шапиловский.
- Ба-та-рея смирно, равнение налево.
Так как Казицкий, единственный офицер, был сзади обоза, то я опустил вторую часть команды, обращенную к офицерам. С рукой у козырька я продолжал идти, думая, что надо скорей освободить мост для прохода следующих частей. Но не так думал наш штаб, то есть Авалов. По колонне передали:
- Поручик Мамонтов, назад.
Я вернулся. Колзаков указал глазами на Авалова.
- Рапортуйте.
Я встал смирно, приложил руку к козырьку.
- Ваше превосходительство, вторая конная генерала Дроздовского батарея прибыла счастливо к переправе через реку Кубань.
И замолк. Опять не знал количества людей и лошадей. Хотел придумать, но были обозы, которые усложняли расчет. Предпочел молчать. Авалов, в отличие от меня, все держал руку у козырька. Оба мы молчали. Наконец, видя, что продолжения не дождется, сказал:
- Потери?
Я стал перечислять убитых, раненых и больных (но с какого времени?). Авалов с раздражением:
- Я хочу знать, сколько орудий, ящиков и повозок вам пришлось бросить?
Я с недоумением посмотрел на него: ящиков-то и в помине не было.
- Ничего не бросили.
Авалов отмахнулся: врет, мол, поручик. Тут вступился Шапиловский:
- Вторая батарея пришла в полном составе, ваше превосходительство .
Авалов выразил явное недоверие на лице, но Колзаков ему что-то шепнул на ухо. Тогда Авалов внимательно на меня взглянул, протянул руку.
- Спасибо, поручик. Я все любуюсь корнем первого орудия. После такого похода по кубанской грязи лошади в прекрасном состоянии. Откуда вы их достали?
Надо было бы на "спасибо" - "рад стараться" ответить. А я промямлил про корень:
- Не знаю. Они давно в батарее.
В это время вся батарея и обоз прошли мимо нас и шел Казицкий. Я поймал его за рукав и притянул.
- Вот, благодаря ему мы спасли батарею.
Казицкий вспыхнул как мак, Авалов улыбнулся, и нас отпустили с миром.
Очевидно, в других батареях, несмотря на рапорты, на знание количества людей и лошадей, порастеряли орудия, ящики и повозки, даже при наличии полного офицерского состава. Поэтому Авалов не хотел верить, что батарея с двумя только, и очень юными, офицерами пришла целиком. Очень жаль, что Авалов, прекрасный офицер, своими постоянными придирками достиг того, что мы его избегали, как врага, заранее зная, что будет разнос. Никогда никакой помощи от него не видели. Это ли цель инспектора артиллерии? Правда, с нас, как с гуся вода, стекали его разносы, но все же...
На той стороне моста нас ждали все наши офицеры. К нашему удивлению, нам устроили что-то вроде овации.
Поздравляли, жали руки, завидовали. Если бы они только знали, какое это было мучение и как мы были счастливы наконец избавиться от этой невыносимой ответственности! Видя, что я какой-то герой, я потребовал:
- Сена и ячменя для Дуры. А для меня чаю и спать, спать и спать.
На следующее утро меня позвал полковник Шапиловский.
- Вы понимаете, здесь много старых офицеров, и я предлагаю вам третье орудие. Не могу вам предложить большего.
Могу я выбрать, господин полковник? Понятно, вы можете выбирать, после того как привели батарею. Я выбираю должность второго номера (замкового) в моем орудии.
Замковый почти ничего не делает, сидит и закрыт щитом во время стрельбы.
- Как, должность солдата?
- Да, хочу отдохнуть от ответственности.
Отступление продолжалось, но в лучших условиях для меня и Дуры. То ли грязь подсохла, то ли грунт стал каменистее ближе к горам, но идти стало много легче. Грязь больше не держала колеса орудий и повозок.
Дивизия пошла в большую станицу Крымскую. За станицей начинались горы. Тут, к своему крайнему изумлению, я смог купить в магазине сапожную кожу и недорого. Во всей России магазины пусты, а тут вдруг...
В Крымской чувствовался восток - кипарисы, серп луны между ними и звук зурны. Встречались черкесы.