Чрезвычайные меры предосторожности принимались для обеспечения личной безопасности Молотова. Его комната была тщательно обыскана его полицейскими, опытные глаза которых самым внимательным образом осматривали до мелочей каждый шкаф, каждый предмет меблировки, стены и полы. Объектом особенного внимания была кровать; все матрацы были прощупаны на тот случай, не окажется ли там адских машин, а простыни и одеяла были перестланы русскими так, чтобы ее обитатель мог выскочить в одну секунду, а не оказаться закутанным наглухо. На ночь револьвер клали рядом с его халатом и портфелем. Принимать меры предосторожности на случай опасности всегда правильно, в особенности во время войны, но каждое усилие должно соответствовать реальности этой опасности. Простейший метод проверки – это спросить себя, заинтересована ли другая сторона в убийстве данного лица. Что касается меня, то при моих посещениях Москвы я полностью доверял русскому гостеприимству".
Перед своей первой поездкой в Москву в августе 1942 года, предпринятой по приглашению Сталина, Черчилль, как он признавался в мемуарах, размышлял "о моей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: "Не будет второго фронта в 1942 году". Это было все равно что везти большой кусок льда на Северный полюс. Тем не менее я был уверен, что я обязан лично сообщить им факты и поговорить обо всем этом лицом к лицу со Сталиным, а не полагаться на телеграммы и посредников".
Ранним утром 2 августа У. Черчилль и сопровождавшие его лица вылетели из Англии в Москву. Дорога предстояла дальняя и небезопасная, с промежуточными посадками в Гибралтаре, Каире, Тегеране и Куйбышеве.
По мнению советского посла Майского, визит Черчилля призван был "укрепить положение правительства, успокоить массы, напирающие с всевозрастающим требованием второго фронта в 1942 году, и выиграть время для маневрирования в стране и в парламенте в связи с этим требованием". При этом Черчилль будет стараться "убедить тов. Сталина, что второй фронт в Европе в 1942 г. невозможен и нежелателен" главным образом потому, что он, Черчилль, "не верит в эффективность британской армии при столкновении с Германией". Англия, подчеркивал посол, – "несомненно заинтересована в одновременном ослаблении СССР и Германии, но она не заинтересована в победе Германии".
Вопреки мнению Ивана Михайловича Черчилль никогда не говорил Сталину, что британская армия слабее германской. Он лишь указывал на недостаток сил и средств для немедленной высадки на континенте.
10 августа Черчилль с присоединившимся к нему личным представителем президента США А Гарриманом вылетел из Каира в Тегеран. Кстати сказать, Гарриман был Черчиллю почти родным человеком, являясь любовником бывшей невестки Черчилля Памелы Дигби, которая родила премьеру внука Уинстона и с которой Рэндольф Черчилль развелся в 1945 году. Его отец сохранил расположение к бывшей невестке, которая всю войну провела на Даунинг-стрит в качестве секретаря. А Аверелл и Памела поженились только в 1973 году, уже после смерти Черчилля.
Утром 12 августа двумя самолетами делегация направилась из Тегерана в Москву. Самолет Черчилля прилетел без осложнений вечером в тот же день.
Премьера поселили на сталинской "ближней" даче № 7, других членов делегации разместили в гостинице "Националь". Было подготовлено бомбоубежище на случай воздушной тревоги, организовано снабжение делегации и участников предстоящего приема в Кремле лабораторно проверенными продуктами. Охраняли Черчилля и его спутников 120 сотрудников НКВД.
Прием, устроенный Черчиллю в Москве, хорошо описал переводчик Молотова Валентин Бережков: "С аэродрома Черчилля доставили в отведенную ему резиденцию в Кунцево. Гарриману был предоставлен особняк на улице Островского. Остальные члены делегации разместились в гостинице "Националь". Черчилля поразили удобства этой виллы, чего он никак не ожидал в осажденной Москве. Ему сразу же приготовили горячую ванну, в которой он долго нежился после длительного и утомительного перелета. В столовой был сервирован изысканный ланч. Вышколенные официанты, разнообразные закуски, красная и черная икра, холодный поросенок, блюда кавказской, русской и французской кухни, вина, крепкие и прохладительные напитки, дорогая сервировка – всего этого лидер тори не рассчитывал встретить в стране большевиков. Он на всякий случай даже захватил с собой из Лондона сандвичи, полагая, что в Кремле живут впроголодь. Позже, сказав об этом Сталину, он признался, что не надеялся на столь обильное угощение, съел в самолете несколько бутербродов, испортив себе аппетит. А Сталин впоследствии, в узком кругу, рассказывал об этом, приговаривая:
– Что за лицемер Черчилль! Хотел меня убедить, будто с такой комплекцией сидит в Лондоне только на сандвичах…
Молотов заметил, что когда весной 1942 года в английской столице Черчилль пригласил его на ланч, то, кроме овсяной каши и ячменного эрзац-кофе, ничего не подавали.
– Все это дешевая игра в демократию, Вячеслав. Он тебя просто дурачил, – убежденно сказал Сталин. Он не мог себе представить, чтобы где-то руководители делили тяготы со своим народом". Иосиф Виссарионович и Вячеслав Михайлович делить трудности военного времени с народом отнюдь не собирались, тем более что советские газеты не сообщали массам, как на самом деле питаются их вожди.
Черчилль шутливо сказал тогда Молотову: "Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся с нами сурово, после того как мы проделали такой большой путь. Такие вещи не часто делаются обеими сторонами сразу".
Молотов впервые перестал быть чопорным.
"Сталин, – сказал он, – очень мудрый человек. Вы можете быть уверены, что, какими бы ни были его доводы, он понимает все. Я передам ему то, что вы сказали".
12 августа состоялась первая встреча Черчилля со Сталиным, которая продолжалась около четырех часов. Черчилль говорил о недостатке десантных средств, о пока малом количестве американских дивизий на Британских островах, о том, что было бы просто неразумным начать высадку в этом году без всякой гарантии на успех, прервав тем самым большие приготовления к операциям в 1943 г. Сталин задал Черчиллю вопрос, "правильно ли он понимает, что второго фронта в этом году не будет, что английское правительство также отказывается от операции по высадке 6–8 дивизий на французском побережье в этом году". Черчилль переспросил Сталина, что советский лидер "понимает под вторым фронтом", и получил ожидаемый ответ – "вторжение большими силами в Европу в этом году". Советский лидер заявил, что "тот, кто не хочет рисковать, никогда не выиграет войны", что "не надо только бояться немцев". Черчилль в ответ напомнил Сталину, что в 1940 году Англия сражалась с Гитлером один на один и немцы так и не решились осуществить высадку на Британские острова.
Он сообщил Сталину об операции "Факел" – захвате побережья французской Северной Африки с помощью 250 тыс. американских и английских солдат не позднее 30 октября. Дядюшка Джо "Факел" одобрил.
13 августа состоялась вторая беседа Сталина и Черчилля. Советский вождь отметил, что расхождения между западными союзниками и СССР состоят в том, что "англичане и американцы оценивают русский фронт как второстепенный, а он, Сталин, считает его первостепенным" и что западные союзники не выполняют своих обязательств по поставкам в СССР оружия и других материалов, "дают не то, что обещано", но в то же время выразил благодарность за эти поставки. Черчилль привел конкретные данные о количестве судов, готовых к отправке в СССР. В срыве поставок, по его мнению, виноват только Гитлер. "Мы, – заявил Сталин, – теряем ежедневно 10 тыс. человек. Мы имеем против себя 280 дивизий противника, из них 25 танковых…" Черчилль ответил, что океаны, моря и транспорт – это факторы, в которых нельзя обвинять западных союзников, и они докажут, что тоже "не лишены храбрости", что "в настоящее время на стороне Англии две могучие страны – США и Россия. И поэтому впереди верная победа".
В тот же день Черчилль встретился с Молотовым и заявил ему, что чрезвычайно важно сохранить в тайне, что десанта в Западной Европе в 1942 году не будет.
Молотов согласился с ним, но напомнил, что "в такой трудный момент, как настоящее время, тов. Сталин и советское правительство, конечно, интересуются вопросом, какие шаги будут предприняты американцами и англичанами для помощи нашему фронту".
Черчилль ответил, что придется изобразить дело таким образом, что операция "Факел" – это выполнение англо-американского обязательства о втором фронте, но главная цель состоит в том, чтобы не дать противнику успокоиться, что ему не придется защищать Французское побережье в этом году. Черчилль также заявил, что считает чрезвычайно важным установить дружественные, хорошие и искренние отношения со Сталиным, подобные тем, какие у него установились с Рузвельтом, чтобы можно было говорить о вещах без обиды друг друга.
В заключение Молотов поинтересовался, удобно ли Черчиллю на сталинской даче.
Черчилль ответил, что он весьма удовлетворен своим пребыванием на даче.
После обеда 14 августа, который сопровождался многочисленными тостами, Сталин предложил Черчиллю посмотреть кинокартину "Разгром немцев под Москвой". Черчилль ответил, что хотел бы видеть этот фильм, но сегодня уже поздно. Сталин сказал, что в этом случае можно передать Черчиллю копию фильма при отъезде. Черчилль поблагодарил и добавил, что посмотрит эту картину у себя в Чекерсе.
Следующая встреча двух лидеров состоялась 15 августа. За день до этого Черчилль направил Сталину специальное послание ("Памятную записку") в ответ на меморандум советского лидера по поводу второго фронта. В меморандуме Сталин утверждал, что отказ Великобритании открыть второй фронт в Европе в 1942 году нанес большой ущерб Красной Армии и общему делу союзников. Черчилль ответил, сославшись на "Факел", что ни Англия, ни США "не нарушили никакого обещания" в отношении Советского Союза. Он понимает, какую боль и разочарование привез в Москву, имея в виду невозможность для Англии и США открыть второй фронт в 1942 г. Однако именно поэтому он полагал, что "лучше ему самому приехать в СССР" и "достигнуть личного взаимопонимания со Сталиным". Он надеялся на то, что и Сталин "чувствует, что в этом отношении был достигнут успех". Смысл ответа Стешина сводился к тому, что он и Черчилль узнали и поняли друг друга, "и если между ними имеются разногласия, то это в порядке вещей, ибо между союзниками бывают разногласия". Он был склонен смотреть на дело "оптимистически".
Черчилль сообщил Сталину данные о переброске на Британские острова американских войск. К 9 апреля 1943 года их численность должна была достигнуть 1 043 400 человек. Британский премьер сказал также, что положение с транспортом вскоре должно улучшиться. Американцы организуют надежную систему конвоирования судов, а англичане обеспечат за собой превосходство в воздухе.
Сталин спросил Черчилля, надеется ли тот, что операция "Факел" удастся. Черчилль ответил утвердительно. Советский лидер заявил, что, хотя эта операция не связана прямо с Россией, "косвенно ее значение очень велико потому, что успех операции – это удар по странам "оси". Одновременно с осуществлением операций в Северной Африке будут предприняты бомбардировки Сицилии и Италии. Это, в свою очередь, заставит немцев оттянуть свои силы для защиты территорий на Западе. Более того, "чтобы держать Гитлера в состоянии напряжения в ожидании нападения на Пролив, в августе будет проведен серьезный рейд на Французское побережье. Этот рейд будет представлять собой разведку боем, в которой примут участие 8 тыс. человек и 50 танков…
В заключительной части беседы Черчилль напомнил Сталину, что предупреждал советское правительство о предстоящем нападении Германии весной 1941 г., когда сообщил о переброске немецких танковых дивизий с Балкан в Польшу. На это советский лидер ответил, что "мы никогда в этом не сомневались", но что он, Сталин, "хотел получить еще шесть месяцев для подготовки к этому нападению".
В телеграмме Рузвельту 13 августа Черчилль так описал встречу со Сталиным: "Обстановка в первые два часа была мрачной и пасмурной. Я объяснял с помощью карт и аргументов, почему мы не осуществили операцию "Следжхэммер". Он заявил, что не согласен с нашими доводами. Он приводил противоположные аргументы, и все были довольно угрюмы. В конце концов он сказал, что не согласен с нашей точкой зрения, но мы имеем право решать. Во время этой дискуссии я, конечно, разъяснил операцию "Раундап", и он отнесся к этому очень легко, поскольку это дело далекое и имеются большие трудности для высадки где-либо за пределами авиационного прикрытия. Однако данные о прибытии американцев в Соединенное Королевство и о наших собственных предполагаемых экспедиционных списках были изложены как солидные факты.
Затем мы перешли к вопросу о беспощадных бомбардировках Германии, и это вызвало общее удовлетворение. Г-н Сталин подчеркнул важность того, чтобы сломить моральный дух немецкого населения, а я пояснил, что это является одной из наших первостепенных военных задач. Он заявил, что придает весьма большое значение бомбардировкам и что, как ему известно, воздушные налеты имеют в Германии огромный эффект… Я высказал мысль, что самое лучшее – это сначала преодолеть наихудшее. Я не собирался приукрашивать обстановку и особо попросил о том, чтобы между друзьями и товарищами, находящимися в опасности, разговор велся в открытую. Однако вежливость и достоинство преобладали.
Именно в этот момент сражения я ввел в бой операцию "Торч". Когда я рассказал все об этой операции, Сталин проявил большой интерес. Его первым вопросом было, что произойдет в Испании и в вишистской Франции. Несколько позже он заметил, что операция правильна в военном отношении, но у него имеются сомнения политического характера относительно ее воздействия на Францию. Он особенно интересовался сроком операции, и я сказал, что не позже 30 октября, но президент и все мы пытаемся приблизить этот срок, перенести его на 7 октября. Казалось, что это принесло большое облегчение трем русским. В это время г-н Сталин сказал, если полагаться на переводчика: "Да поможет Бог этому предприятию".
Это было поворотным пунктом в нашей беседе. Затем он стал выдвигать различные политические возражения, опасаясь, что захват англо-американцами районов по плану операции "Торч" будет неправильно понят во Франции. Что мы предпринимаем в отношении де Голля? Я заявил, что если бы он был полезен, то его использовали бы, но в настоящее время американский флаг является гораздо лучшей возможностью для легкого вторжения. Гарриман весьма решительно поддержал эту точку зрения, сославшись на сообщения американских агентов на всей территории "Торча", на которые полагается президент, а также на мнение адмирала Леги. Г-н Сталин конспективно высказал четыре довода в пользу "Торча". Первый: это нанесет Роммелю удар в спину. Второй: это будет держать в страхе Испанию. Третий: это вызовет боевые действия между немцами и французами во Франции. И четвертый: Италии придется испытать на себе главный удар всей войны. Такое заявление мне очень понравилось как указывающее на его быстрое и полное понимание новой для него проблемы. Я, конечно, добавил пятый довод, а именно сокращение морского пути через Средиземное море. Он поинтересовался, можем ли мы проходить через Гибралтарский пролив. Я также сообщил ему об изменениях в командовании в Египте и заявил о нашем намерении провести решающую битву в конце августа или в сентябре. Наконец стало ясно, что всем им понравился "Торч", хотя Молотов спросил, нельзя ли его осуществить в сентябре.
Затем я стал раскрывать перспективу размещения англо-американских военно-воздушных сил на южном фланге русских армий для защиты Каспийского моря и Кавказских гор и вообще участия в сражениях на этом театре военных действий. Однако я не вдавался в подробности, так как мы, конечно, сначала должны выиграть нашу битву в Египте, а я не знаю планов президента относительно американского вклада. Если Сталину нравится эта идея, то мы начнем разрабатывать детали. Он ответил, что здесь будут весьма благодарны за эту помощь, но что детали размещения и т. д. потребуют изучения. Как Вы знаете, я очень увлечен этим проектом, потому что он приведет к более широким военным действиям между англо-американскими военно-воздушными силами и немцами, а это помогает приобретать господство в воздухе при более благоприятных условиях, чем при попытке лезть на рожон, форсируя Па-де-Кале.
Таким образом, все завершилось в сердечной обстановке, и я надеюсь, что установлю прочные и искренние отношения с этим человеком и сумею убедить его в нашем горячем желании, разделяемом президентом, вступить в битву интенсивно, быстро и наилучшим образом. Что касается русских, то он сказал только, что немцы производят больше танков и обнаруживают больше мощи, чем ожидалось, что новости с юга неблагоприятны и что русские ввели в бой дивизии во Ржеве, и они успешно действуют".
Следующую встречу, состоявшуюся 14 августа, Черчилль описал в письме Рузвельту 15 августа: "Все мы отправились в Кремль в 11 часов вечера и были приняты только Стешиным и Молотовым в присутствии переводчика. Затем начался весьма неприятный разговор. Стешин вручил мне прилагаемый документ. Мой ответ также прилагается. Когда документ был переведен на английский язык, я сказал, что отвечу на него в письменном виде и что, как он должен понимать, мы приняли решение о курсе, которому будем следовать, и что упреки напрасны. После этого мы спорили около двух часов, и он высказал много неприятных вещей, особенно относительно того, что мы слишком боимся сражаться с немцами, а если бы мы попытались сражаться так, как сражаются русские, то обнаружили бы, что получается не так уж плохо, что мы нарушили свое обещание относительно операции "Следжхэммер" (план ограниченной высадки в Бресте и Шербуре еще в 1942 году в случае критического положения на Восточном фронте. – Б. Б.), что мы не выполнили обязательств по поставкам, обещанным России, и прислали только то, что оставалось после удовлетворения наших собственных нужд. Очевидно, эти жалобы были адресованы в такой же мере Соединенным Штатам, как и Англии. Я недвусмысленно отверг все его утверждения, но без каких-либо колкостей. Я полагаю, что он не привык к тому, чтобы ему постоянно противоречили, но он совсем не рассердился и даже оживился. В одном случае я сказал: Я извиняю это замечание только ввиду храбрости русских войск". В конце концов он заявил, что мы не можем далее продолжать обсуждение в таком духе, что он должен примириться с нашим решением, и внезапно пригласил нас на обед в 8 часов вечера сегодня.