Выступая в Фултоне в 1990 году Рональд Рейган говорил, что Черчилль в 1946 году "обращался к нации, находившейся на вершине мировой власти, но не привыкшей к тяжести этой власти и исторически не желавшей вмешиваться в дела Европы. Но он надеялся, что поездка в самое "сердце Америки" позволит ему достичь ее сердца".
Черчилль предложил немедленно "достигнуть полного взаимопонимания с Россией по всем вопросам" и добиться проведения свободных выборов в странах Восточной Европы. Он призвал к объединению военных усилий стран Запада: "Судя по моим встречам с русскими, я уверен, что они больше всего восхищаются силой, и нет ничего такого, к чему бы они питали больше уважения, чем военная мощь". В СССР речь Черчилля получила даже больший резонанс, чем на Западе. Советская пропаганда стала утверждать, что именно речь в Фултоне стала объявлением "холодной войны". Между тем последняя в полном объеме началась лишь два года спустя – с коммунистического переворота в Праге и блокады Берлина. В 1946 году бывшие союзники еще взаимодействовали в Германии и Австрии. А вот то, что в Фултонской речи прозвучало впервые после Второй мировой войны, – так это призыв к анло-саксонскому, европейскому и североатлантическому единству, что воплотилось позднее в создании Евросоюза и НАТО.
Уже 13 марта 1946 года Сталин прокомментировал в интервью "Правде" Фултонскую речь Черчилля (на следующий день текст интервью был опубликован): "По сути дела, г-н Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны. И г-н Черчилль здесь не одинок – у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки.
Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира".
По сути дела, г-н Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке – в противном случае неизбежна война.
Но нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство Гитлеров господством Черчиллей. Вполне вероятно, поэтому, что нации, не говорящие на английском языке и составляющие вместе с тем громадное большинство населения мира, не согласятся пойти в новое рабство…
Несомненно, что установка г-на Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР…
Г-н Черчилль утверждает, что "Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София – все эти знаменитые города и население в их районах находятся в советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы". Г-н Черчилль квалифицирует все это как не имеющие границ "экспансионистские тенденции" Советского Союза.
Не требуется особого труда, чтобы показать, что г-н Черчилль грубо и беспардонно клевещет здесь как на Москву, так и на поименованные соседние с СССР государства.
Во-первых, совершенно абсурдно говорить об исключительном контроле СССР в Вене и Берлине, где имеются Союзные Контрольные Советы из представителей четырех государств и где СССР имеет лишь Ул часть голосов. Бывает, что иные люди не могут не клеветать, но надо все-таки знать меру (но Черчилль-то имел в виду прежде всего военный контроль. И Вена, и Берлин находились в советских зонах оккупации, и находившиеся в обеих столицах западные представители и контингенты войск фактически чувствовали себя в окружении гораздо более многочисленных соединений Советской армии. – Б. Б.).
Во-вторых, нельзя забывать следующего обстоятельства. Немцы произвели вторжение в СССР через Финляндию, Польшу, Румынию, Болгарию, Венгрию. Немцы могли произвести вторжение через эти страны потому, что в этих странах существовали тогда правительства, враждебные Советскому Союзу. В результате немецкого вторжения Советский Союз безвозвратно потерял в боях с немцами, а также благодаря немецкой оккупации и угону советских людей на каторгу – около семи миллионов человек. Иначе говоря, Советский Союз потерял людьми в несколько раз больше, чем Англия и Соединенные Штаты Америки, вместе взятые. Возможно, что кое-где склонны предать забвению эти колоссальные жертвы советского народа, обеспечивающие освобождение Европы от гитлеровского ига. Но Советский Союз не может забыть о них. Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу? Как можно, не сойдя с ума, квалифицировать эти мирные стремления Советского Союза как экспансионистские тенденции нашего государства?.."
Здесь Сталин передергивает, причем довольно грубо. Черчилль совсем не призывал вести войну против СССР, а лишь принять меры к тому, чтобы "железный занавес" не передвинулся дальше на Запад. И здесь главную надежду он возлагал на Америку. Если американские войска уйдут из Европы, то сдерживать Сталина, думал Черчилль, будет некому. И характер влияния американцев в Западной Европе был совсем иным, чем советского влияния – в Восточной Европе. Вашингтон, безусловно, влиял на политическую ситуацию – как экономической помощью в рамках плана Маршалла, так и пропагандистскими средствами, но при этом президент Трумэн и не думал отменять там демократические свободы и свободные выборы. Стешин же осуществлял контроль с помощью своих войск и послушных марионеток-коммунистов, и в результате уже к концу 1948 года о демократических свободах и альтернативных выборах в Восточной Европе было приказано забыть.
В интервью "Правде" по поводу Фултонской речи Черчилля в марте 1946 года Сталин впервые козырнул величиной советских потерь как для оправдания советской политики в Восточной Европе, так и для унижения, как он думал, вчерашних союзников. Как смеете, мол, учить нас демократии, когда вы потеряли в минувшей войне жалкие сотни тысяч, тогда как мы – полновесные семь миллионов. Потом эту традицию восприняли все преемники Сталина, от Хрущева до Путина. Цифра при этом выросла сначала до 20, а затем до 27 млн человек, но все равно осталась достаточно далека от истинной, особенно в части потерь Красной Армии. Официальная цифра 8668 тыс. погибших и умерших красноармейцев и командиров, обнародованная в 1993 году, также примерно втрое меньше истинной.
В начале 1947 года Сталин одобрил карикатуру на Черчилля в связи с его речью в Фултоне. До этого публикации карикатур на союзников в войне в советской печати не допускались. Так был сделан важный шаг к "холодной войне".
После Фултонской речи ни о каком сохранении даже внешней формальной дружбы между Сталиным и Черчиллем говорить уже не приходится. Тем не менее в феврале 1947 года Черчилль направил частное послание Сталину в ответ на переданный через побывавшего в Москве фельдмаршала Монтгомери сталинский привет: Я постоянно вспоминаю наши товарищеские отношения в те годы, когда все было поставлено на карту. Я также был счастлив узнать от Монтгомери, что Вы в добром здравии. Ваша жизнь драгоценна не только для Вашей страны, которую Вы спасли, но и для дела дружбы между Советской Россией и Великобританией и даже всем говорящим на английском языке миром, дружбы, от которой зависит будущее счастье человечества. Верьте мне, искренне Ваш Уинстон Черчилль".
Возможно, в тот момент Уинстон на самом деле верил, что со Сталиным еще можно договориться. Окончательный разрыв между бывшими союзниками по Антигитлеровской коалиции произошел только в следующем, 1948 году.
Фултонская речь Черчилля стала одним из первых признаков того, что в Вашингтоне и в Лондоне рассматривают американо-британский союз в качестве краеугольного камня любой будущей системы международной безопасности, и изоляционизму пришел конец. Отсюда и столь резкая реакция Сталина на выступление "самого мужественного из всех британских премьеров". Стешин еще смог советизировать страны Восточной Европы и отыграться за вывод советских войск из Ирана тем, что при массированной советской поддержке коммунисты выиграли гражданскую войну в Китае. В 1948 году он устроил блокаду Западного Берлина в надежде, что это устрашит западных союзников и побудит США все-таки уйти с континента. Однако ответом на блокаду Берлина и советизацию Чехословакии стало создание блока НАТО и Федеративной Республики Германии из западных оккупационных зон. В условиях американской монополии на атомное оружие Сталин не мог и помышлять о вторжении в Западную Европу. И даже после того, как благодаря усилиям разведки и ученых у советского диктатора появилась своя атомная бомба, у него все равно не было средств доставки ее на территорию главного потенциального противника. Не было шансов и уничтожить американские базы в Великобритании из-за слабости советского флота. Сталин и его преемники оказались обречены на длительное противостояние вдоль "железного занавеса", причем без каких-либо шансов на успех.
Последнее послание Черчилля Сталину, сохранившееся в архиве последнего, датировано 4 ноября 1951 года. Оно очень короткое: "Теперь, когда я вновь во главе правительства Его Величества, позвольте мне ответить одним словом на Вашу прощальную телеграмму из Берлина в августе 1945 года: "Привет!" Через день в посольство СССР в Лондоне пришла срочная и еще более короткая телеграмма из Москвы: "Немедленно передайте по назначению следующее послание И.В. Сталина: "Уинстону Черчиллю, премьер-министру Великобритании. Благодарю за привет! И. Сталин. Исполнение срочно телеграфьте".
Теперь, когда после начала Корейской войны, юридического оформления раскола Германии и создания Организации Северо-Атлантического договора "холодная война" была в разгаре, о восстановлении былых доверительных отношений между Сталиным и Черчиллем не могло быть и речи. Процитированные весьма краткие и сухие письма оказались последними в многолетней переписке. Здоровье двух государственных деятелей, особенно Сталина, оставляло желать много лучшего. Иосифу Виссарионовичу было уже не до переписки с Черчиллем. Тем более что Молотов, готовивший или писавший под диктовку, согласно сталинским указаниям, первоначальные проекты посланий Черчиллю и Рузвельту, вышел из доверия и в 1949 году был снят с поста министра иностранных дел.
Теперь у Черчилля уже не было никаких побудительных мотивов льстить Сталину. 9 октября 1954 года в речи "Мир посредством силы" перед конференцией Консервативной партии Черчилль высказался о дядюшке Джо весьма откровенно: "Сталин в течение многих лет был диктатором России, и чем больше я изучал его карьеру, тем более меня шокировали те ужасные ошибки, которые он допускал, и та крайняя жестокость по отношению к людям и массам, которыми он управлял. Сталин был нашим союзником в борьбе против Гитлера, когда Россия подверглась агрессии, но когда Гитлер был уничтожен, Сталин превратился в главную угрозу для нас.
После нашей общей победы стало очевидно, что его действия вновь разделили мир. По-видимому, его захватили мечты о мировом господстве. Он превратил треть Европы в сателлита Советского Союза, навязав им коммунизм. Это было прискорбным событием после всего, через что мы прошли.
Но вот уже год, как Стешин умер – это несомненно, и с тех пор я питаю надежду, что открывается новая перспектива для России, новая надежда на мирное сосуществование с русским народом, и наш долг – терпеливо и настойчиво удостовериться, есть ли такой шанс или нет".
Черчилль и спорт
Черчилля обычно считали лентяем и лежебокой, не любящим спорт. На самом деле вся жизнь Уинстона прошла под девизом "Ни один человек не имеет права на лень". Но миф о себе как о лентяе и приверженце пассивных форм отдыха во многом создавал он сам. Уинстон настаивал: "Я всегда следовал правилу: не беги, если можешь стоять; не стой, если можешь сидеть; не сиди, если можешь лежать". Еще он утверждал: "Чтобы оставаться в форме, необходим покой, хорошая еда и, самое главное, никакого спорта". Но сам этому правилу не следовал.
Вопреки распространенному мнению, в том числе нередко распространявшемуся самим Черчиллем, он был хорошим спортсменом. Еще в военном училище он неоднократно побеждал в соревнованиях по фехтованию и в конном спорте. Он очень любил лошадей, впервые сел на коня в девять лет и из всех видов спорта предпочитал поло, африканское сафари и английские скачки. Уинстон был убежден, что "научиться держаться в седле и управлять лошадью – это одна из важнейших вещей в мире". После ухода из политики в апреле 1955 года он признается своему лечащему врачу, что собирается заняться конным спортом: "Это не будет меня утомлять. Я смогу великолепно держаться в седле, выбрав себе тихую лошадку".
В 4-м гусарском полку Черчилль пристрастился к конному поло. В 1899 году он неудачно оступился на лестнице в доме одного из своих знакомых и при падении серьезно повредил правое плечо. Но Уинстон все равно продолжил играть в поло и даже забил решающий мяч в матче команды своего полка в финале кубка Меерута, самого известного спортивного турнира на всем индийском субконтиненте.
Став политиком, Черчилль продолжал играть в поло, теперь уже выступая за команду Палаты общин. Последний раз в поло он сыграл 10 января 1927 года на Мальте. Сыграть ему предложил старый друг адмирал флота сэр Роджер Кейс. Черчиллю идея пришлась по вкусу : "Я с радостью буду играть, хотя не играл уже целый сезон. Мне только придется немного потренироваться скакать галопом, чтобы размять мышцы. Я захвачу с собой пару клюшек и покажу все, на что способен. Если уж мне суждено рухнуть на землю и умереть, это будет достойным концом". В своем последнем матче Уинстон выглядел вполне достойно и умирать не собирался.
В 1907 году Черчилль, будучи заместителем министра колоний, совершил трехмесячное путешествие по Африке, побывав в Сомали, Кении и Уганде, а также в Адене. Значительную часть пути он проделал верхом на лошади и верблюде.
А весной 1948 года 73-летний Черчилль в своем поместье Чартвелл удивил директора голландского цирка Яна Ван Леера, демонстрировавшего ему своих дрессированных лошадей. Отставной премьер неожиданно вскочил на белую лошадь и провел с ней несколько туров вальса, а потом проскакал галопом по парку.
В жизни Черчилля было немало падений с лошади. 18 апреля 1922 года во время игры в поло с герцогом Вестминстерским он упал с лошади, неожиданно вставшей на дыбы, почувствовал резкую боль и лишь чудом избежал перелома. А с 1949 года Черчилль стал разводить скаковых лошадей. Более сорока его питомцев одержали свыше 70 побед на разного рода скачках. Только в 1964 году Черчилль перестал посещать скачки и продал свою конюшню.
Черчилль увлекался не только спортивными, но и азартными играми. Особенно после ухода из политики. Надо было куда-то выплеснуть присущий ему азарт и жажду риска. В последнее десятилетие жизни на политику и спорт уже не оставалось сил, зато Черчилль пристрастился к рулетке, хотя играл не по-крупному. Он зачастил на отдых в Монте-Карло. Крупье вспоминали, что отставной британский премьер обычно ставил на красные номера 18 и 22 и чаще всего проигрывал. Летом 1962 года Черчилль в Монте-Карло сломал ногу. Вечером 28 июня перед сном в номере "Отель де Пари" Уинстон поскользнулся и сломал ногу. До кровати ему было уже не дойти. Он расположился на полу, накрылся пледом, подложил под голову пару подушек. Через час его нашла горничная, вызвала медсестру. Увидев медсестру, Черчилль улыбнулся: "Леди, по-моему, я сломал ногу". Когда ему наложили гипс, Уинстон сказал секретарю: "Энтони, если это конец, то я хочу умереть только в Англии". Его доставили в Лондон на присланном за ним самолете Королевских ВВС. После того, как Черчиллю сделали операцию, он уже через три недели смог передвигаться самостоятельно, что в его возрасте было просто чудом. В таком возрасте переломы чаще всего навсегда приковывают человека к постели или к инвалидному креслу. В больнице он пробыл еще пять недель, причем в палате ежедневно устраивались киносеансы. Среди прочих фильмов демонстрировали любимый фильм Уинстона "Леди Гамильтон" с Лоуренсом Оливье и Вивьен Ли.
Диета Черчилля
В мире у Черчилля была стойкая репутация обжоры и пьяницы. Одним из грехов Уинстона, несомненно, было чревоугодие, да и к спиртному, равно как и к гаванским сигарам, он не был равнодушен.
Однако ни обжорой, ни злостным курильщиком (сигары все же безопаснее сигарет), ни алкоголиком он не был, иначе вряд ли бы дожил до 90 лет. Гастрономические утехи были для него одними из главных радостей в жизни. Выше были для него радости политической борьбы. Никаких диет он сроду не придерживался, всегда ел вкусную, но нездоровую пищу. Уинстон утверждал: "В молодости я взял себе за правило не пить ни капли спиртного до обеда. Теперь, когда я уже в возрасте, я держусь правила не пить ни капли спиртного до завтрака".
День Черчилль начинал с плотного завтрака, причем предпочитал принимать пищу в гордом одиночестве. Уинстон был убежден, что такого испытания, как совместные завтраки, не сможет выдержать ни один семейный союз: "Мы с женой два или три раза за 40 лет брака пробовали завтракать вместе, но это оказалось невыносимо, и пришлось это прекратить". Меню завтрака, который Черчиллю часто подавали в постель, обычно состояло из дыни, омлета или яичницы с беконом, отбивной котлеты или ножки цыпленка, тостов с джемом и кофе с молоком.
К обеду, главной трапезе дня, британский премьер относился куда серьезнее. Достойным он считал такой обед, когда сначала можно было вкусно поесть, а затем со вкусом обсудить съеденное, а "после того, как хорошая еда будет всесторонне разобрана, надо просто поговорить на приятную тему. Главное условие – беседу должен вести я". Обед состоял из супа по-савойски и устриц, затем следовали закуски, а после них филе камбалы, завернутое в копченую лососину, с гарниром из креветок под чесночным соусом. Далее шло жаркое из оленины, фаршированное паштетом из гусиной печенки, под соусом из трюфелей. И наконец, сыр "Стилтон", пирожное или мороженое и кофе с бренди и с кувшинчиком сливок. За обедом Черчилль мог также отведать традиционные английские блюда – дичь, ростбиф и йоркширский пудинг, хотя больше предпочитал французскую кухню. Кроме того, он любил сырые устрицы и дрожжевую пасту Petite Marmite. Летом 1915 года он писал брату с фермы Хо Джек, что здесь есть все, что требуется для нормальной жизни: "Горячая ванна, холодное шампанское, свежий горошек и старый коньяк". Больше всего Черчилль любил шампанское "Pol Roger". А еще он с удовольствием пил портвейн, коньяк и бренди и виски. На ужин Уинстон лишь пил консоме – крепкий бульон из мяса или дичи, а перед отходом ко сну он съедал несколько сэндвичей, запивая их все тем же шампанским.