Разорвавшись, фарфор конденсатора разлетелся на мелкие осколки, и многие впились мне руки. Взорвалась и кучка смеси на столе: этим взрывом мне сильно опалило лицо. А одна из клемм-крышек, к счастью не задев меня, словно пуля, продырявила стекло окна в ванной. Скорость полета была такой сильной, что отверстие получилось идеально круглым.
Пока я смотрел на руки, меня посетила вторая мысль: "Господи! Через две недели первенство района!"
Нужно что-то делать… Вспомнив про пузырек с йодом, я бросился в ванную комнату и полил йодом прямо на раны. Я не знал, что на открытую рану йод лить нельзя, и кровь, естественно, пошла еще обильнее. Я вспомнил, что прямо над нашей квартирой проживает докторша, и бросился к ней за помощью. Когда она открыла дверь, то едва не бухнулась в обморок:
- Боже мой! Что случилось, Виктор?
- Реактивы в руках взорвались, - не вдаваясь в подробности, ответил я, и она принялась обрабатывать мои раны перекисью водорода, потом вызвала "скорую помощь"…
Когда мама вернулась с работы, я лежал в своей комнате на спине. Мои руки были по локоть в бинтах, а лицом, обработанным йодом, я смахивал на настоящего негра. Войдя в комнату, мама тоже едва не лишилась чувств и принялась причитать, благодаря Бога, что я не лишился зрения…
Выслушав мои объяснения о причине пропуска тренировок, Владимир Семенович так рассвирепел, что собирался на полгода исключить меня из секции, но потом смягчился и выработал систему моих индивидуальных тренировок.
В день соревнований на первенство района бинты с рук еще не были сняты, и меня с трудом допустили до старта. В тот день я первым пришел к финишу, и для меня эта победа стала одной из важнейших в моей жизни.
Да, это был драматический опыт в моей жизни, но я успокаиваю себя тем, что все могло закончиться еще трагичнее, если бы мне удалось создать эти опасные игрушки. Любое их испытание могло привести к самым тяжелым последствиям для тех, кто оказался бы рядом…
Однако продолжим…
Аркадий, мой соперник по спорту, лелеял мечту, которую поклялся воплотить в жизнь. Во что бы то ни стало он жаждал поступить в Московский государственный университет. После окончания школы он действительно отправился в Москву, но вернулся ни с чем. Поработал год, снова поехал - и снова неудача. Провалился Аркадий и на третий раз.
К моменту его третьей неудачи я окончил вечернюю школу, не дававшую таких солидных знаний, как дневная, но меня это нисколько не остановило. Глядя на его упорство, я твердо решил: Аркадий не поступил, а я поступлю! Не знаю, что вселяло в меня такую уверенность, но я ни секунду не сомневался в грядущем успехе.
Незадолго до окончания школы я вдруг серьезно влюбился - к тому времени мои отношения с Наташей Завальниковой перешли в фазу несбывшихся надежд и неосуществленных желаний, - и я считал себя свободным для серьезного чувства.
Мое новое увлечение училось в восьмом классе в другой школе. Звали эту девчонку Лариса Петрова.
Лариса была очень симпатичной и, несмотря на юность, имела женственную и весьма сексуальную фигурку с красивыми ножками. У нее был самолюбивый нрав и совершенно независимый характер. Очень начитанная, не по годам умная, она оканчивала в то время музыкальную школу и отлично играла на пианино, напевая красивым голосом популярные в то время песни. Любила при первом удобном случае подколоть собеседника, если чувствовала фальшь или обман в отношении к себе.
У нас с ней легко сложились очень нежные, романтические отношения. Впервые я дарил девушке цветы, тайком сорванные с какой-нибудь клумбы. Мы с ней много гуляли вечерами по пустынным улицам, разговаривали о литературе, искусстве, ходили в кино, на танцы, на школьные вечеринки. Я жадно запоминал ее мнение о просмотренных фильмах, прочитанных книгах. А когда был приглашен в ее дом и дружелюбно принят ее мамой, с удовольствием слушал ее игру на пианино.
Встреча с Ларисой помогла открыть в себе самом нежность, доброту, возбудить интерес к классической и эстрадной музыке. Лариса помогла мне не только развиться интеллектуально, но и возбудила во мне стремление стать умнее, грамотнее, и я буду благодарен ей за это всю жизнь.
Мы с ней встречались уже несколько месяцев, а я все еще никак не решался поцеловать ее, словно заранее боялся получить пощечину, но более всего я боялся потерять ее уважение. И вот настал день, когда я ей сообщил, что собираюсь ехать в Москву, чтобы там поступить в университет.
- Ну и уезжай! - неожиданно резко бросила она мне в лицо и отвернулась.
- Почему ты так, Ларчик? - с некоторой обидой проговорил я, не понимая столь странной реакции.
- Почему? - воскликнула она и повернулась ко мне: в ее глазах были слезы и даже отчаяние. - А как же я? Обо мне ты подумал? Я же люблю тебя!
- И я люблю! - подхватил я. - Ты тоже приедешь в Москву, когда окончишь школу… Будем учиться вместе…
- Но это же целых два года?!
- Что, боишься, тебе не хватит силы воли отбиваться от поклонников? - съехидничал я: за ней действительно многие пытались ухлестывать, и мне не раз приходилось вызывать таких ухажеров "на дуэль", если словесные внушения не давали результата.
- У меня? Силы воли? - взвилась Лариса.
Ее глаза мгновенно высохли и заблестели каким-то опасным огнем. Я уже знал этот взгляд и понял, что сейчас Лариса готова на любой самый сумасбродный поступок…
Спустя несколько лет, когда я приехал из Москвы в Омск на каникулы и мы с ней пошли в ресторан, чтобы отметить мой приезд, у Ларисы в глазах снова появился огонек, когда она приревновала меня к незнакомой девушке, бросившей на меня неосторожный взгляд. Лариса набросилась на нее с кулаками, и мне с трудом удалось оттащить ее, а затем пришлось улаживать инцидент с администрацией, чтобы та не вызвала милицию. Казалось, она успокоилась, но когда мы приехали к ее дому, она предложила зайти в квартиру и там ни с того ни с сего принялась швырять об стенку чешский хрусталь, таким образом, похоже, давая выход своему чувству ревности…
Да, импульсивности и эмоций ей было не занимать…
Когда я пошутил по поводу силы воли, Лариса вытащила из сумочки пачку сигарет: чтобы казаться старше, она иногда принималась дымить, не затягиваясь. Раскурила сигарету и вдруг приложила ее к ноге зажженным концом. Могу себе представить, как ей было больно, тем более что на ней еще были и капроновые чулки. Но на ее лице не дрогнул ни один мускул.
- Что ты теперь скажешь о моей силе воли? - с усмешкой спросила она и отбросила сигарету в сторону.
- Ты - сумасшедшая! - со злостью воскликнул я, обхватил ее лицо руками и впился в губы долгим, страстным поцелуем.
Она не оттолкнула меня и как будто ответила на поцелуй, но когда я выпустил ее из своих объятий, Лариса взглянула на меня в упор, и я вновь почувствовал себя виноватым. С ней в то время я довольно часто чувствовал себя виноватым, и совершенно по разным поводам. Но теперь в ее глазах я снова увидел слезы, однако глаза смотрели столь печально и укоризненно, словно я только что лишил ее девственности…
Это потом, встретившись лет через тридцать и вспомнив давний эпизод, я поинтересовался, что произошло, и Лариса рассказала, что она тоже довольно часто вспоминает тот вечер, свою дурость с сигаретой, от которой на бедре осталось пятно на всю жизнь, а по поводу поцелуя и последующих действий пояснила следующее. Она, несмотря на свое не по годам раннее развитие, ум и начитанность, по существу, была еще совсем девчонкой, а тут ее целует совсем взрослый парень, а поцелуй этот, ко всему прочему, был ее первым опытом. У нее даже голова закружилась от моего поцелуя, и она, вместо того чтобы броситься мне на шею, поступила, вопреки своим ощущениям, импульсивно: просто испугалась.
Потом жалела об этом и переживала до тех пор, пока не получила от меня письмо. Мы начали переписываться, а позд-нее Лариса приехала ко мне в гости во время летних каникул…
Но это случилось через год, а в тот момент…
- Дурак! - беззлобно, но мне тогда показалось как-то презрительно, бросила Лариса, повернулась и решительно пошла прочь.
В такие моменты остающийся почти всегда чувствует, когда уходящий хочет, чтобы его окликнули, остановили, попросили прощения, но я этого не почувствовал и дал ей уйти…
В студенческие годы она приезжала ко мне в Москву, но потом мы расстались…
Встретившись через три десятка лет, я узнал, что она была замужем за американцем, от которого родила сына. Сейчас ее сын оканчивает Бостонский университет, женился на американской девушке, и у него все тип-топ.
У Ларисы тоже более-менее все в порядке: она с головой ушла в бизнес, открыла несколько торговых фирм, одна из которых находится в Софии…
Однако продолжим…
С небольшим коричневым фибровым чемоданчиком с железными углами, забитым под завязку моими любимыми книгами, и восьмьюдесятью пятью рублями в кармане, я вышел из вагона поезда "Омск - Москва" на Казанском вокзале…
Прямо с вокзала я отправился на Ленинские горы, чтобы подать документы в приемную комиссию МГУ. Можете представить мое отчаяние, когда обнаружилось, что я приехал на целых полтора месяца раньше и что сейчас у меня не только не примут документы: их просто некому принимать, но и никто не даст разрешение на проживание в студенческом общежитии.
Мне как-то и в голову не пришло узнать, когда подаются документы в приемную комиссию и когда сдача экзаменов.
Возвращаться в Омск? С какими глазами? Тратить деньги на билеты? Этого я вообще не мог себе позволить. Что оставалось делать?
В растрепанных чувствах я брел по московским улицам, пытаясь найти выход. Знакомых - никого. Чтобы устроиться на работу, нужна прописка: в это меня посвятил комендант студенческого общежития университета, к которому я обратился с просьбой поселить меня хотя бы на одну ночь.
- Понимаю тебя, сынок, но не имею права… Вот если бы ты справочку какую принес из деканата или приемной комиссии… но кто ж тебе даст такую?
- Он выразительно развел руками.
- Что же мне делать? - растерянно спросил я. - Может, где-то возьмут на временную работу?
- Эх, милай, рабочие руки всюду нужны, но у тебя же нет московской прописки, а без нее кто ж тебя возьмет? Разве только на разгрузку фруктов и овощей… - Он задумчиво потер в затылке. - Но тебе ж жить где-то надо… Да-а-а, - протянул он, - дела…
- А где происходят эти разгрузки? - на всякий случай поинтересовался я.
- Сейчас напишу… - Он быстро набросал два адреса на листке и протянул мне.
Нужно сказать, что позднее эти адреса меня часто выручали во время моей учебы в Москве…
Иду я, значит, по улицам Москвы, и вдруг меня словно осенило: Господи, я же столько времени мечтал стать "великим артистом"! И зачем я ввязался в это негласное состязание с Аркадием поступать в университет? И все дурацкий, упрямый мой характер!
Сколько было разговоров о моем артистическом будущем в нашем драмкружке! А наша руководительница, Зинаида Осиповна, настаивала на том, чтобы я поступал во ВГИК: верила, что у меня есть талант… Более того, она даже написала мне рекомендательное письмо с таким хвалебным отзывом, что, прочитав его, мне просто сразу можно было вручать если не Оскара, то присвоить звание "Народный артист СССР" - уж точно…
Смеха ради вспомню, что свою первую роль в драмкружке Дома пионеров я сначала начисто провалил! Получив роль Кая в "Снежной королеве", я честно разучил ее. Но, как оказалось, разучил чисто механически, совершенно не вдумываясь в суть истории. И вот, когда я вышел на первую генеральную репетицию, и неожиданно что-то в моей голове заклинило: мое собственное "я" взбунтовалось против очевидной несправедливости. Впервые я видел перед собой не выученный текст пьесы, а самого героя.
Для меня это стало таким потрясением, что, не выдержав слез девочки, игравшей роль Герды и очень натурально плакавшей на сцене, я забыл, что мое сердце "заледенело", и совсем не по тексту пьесы сказал:
- Милая Герда, неужели какой-то осколок зеркала, хоть и принадлежащего Снежной королеве, заставит меня забыть тебя, мою сестру и нашу любимую бабушку?
Раздались бурные аплодисменты присутствующих на репетиции зрителей и даже участников спектакля, занавес закрылся и открылся лишь через час, который потребовался Зинаиде Осиповне, чтобы убедить меня в том, что я не имею права вмешиваться в авторский текст и что мое сердце именно по воле автора должно растаять от любви Герды, а не по собственному разумению Виктора Доценко. Именно тогда я, во-первых, не только понял, что такое система Станислав-ского, но и безоговорочно принял ее, хотя и не читал тогда ни одной его книги, во-вторых, и это главное, я понял, какой магической силой обладает автор произведения!
Наверное, именно в тот день во мне и родилось еще не осознанное желание стать писателем…
История моего сценического дебюта долгое время была притчей во языцех в Доме пионеров городка нефтяников.
После неудачного визита в университет все сомнения развеялись. Узнав в справочной адрес ВГИКа, я уверенно поехал до станции "ВДНХ"…
К счастью, на первый тур я успел: до него оставалось еще несколько дней. Документы принимал молодой невысокий паренек, который впоследствии стал не только преподавателем ВГИКа, но и долгие годы был правой рукой Сергея Аполлинариевича Герасимова. Этим молодым пареньком был Георгий Игоревич Склянский. Тогда он еще учился на четвертом курсе, в мастерской Сергея Аполлинариевича и принимал документы у абитуриентов в порядке общественной нагрузки.
В тот тысяча девятьсот шестьдесят третий год мастерскую набирал признанный классик нашего кино - Михаил Ильич Ромм, что, конечно, удесятеряло мое волнение.
Изучив мои документы, будущий педагог ВГИКа спросил, почему я не представил сценарий или рассказ. Для меня это было новостью, но я не подал виду и заверил, что подготовил одну небольшую историю, но она в чемодане, который в камере хранения на вокзале. Склянский поверил мне, дал направление в общежитие и расписание туров, но попросил принести в ближайшие день-два мое сочинение.
У меня было несколько дней на подготовку, и первым делом я уселся за рассказ. Сначала я не знал, о чем писать, но потом решил написать лирическую историю, где доминировали ощущения и настроения. Почему-то, чисто интуитивно, я старался все описать наглядно - что и как мне виделось. Писалось так легко, что я закончил свой труд за пару часов. Старательно переписал его начисто, выводя каждую букву, а после стал лихорадочно обновлять свой репертуар…
Помню, нисколько не волновался и был уверен в том, что не провалюсь…
Однако известие о том, что актерскую мастерскую набирает известнейший кинорежиссер, несколько пошатнуло мою уверенность, и я, несмотря на мою природную смелость, сильно мандражировал. Лихорадочно перебирал в памяти все подготовленные стихи, басни, отрывки. В моей голове настолько все перемешалось, что казалось, начни я читать - и сам себя не пойму, а уж кто-то другой…
В какой-то момент хотел даже дать деру, но пересилил себя и явился во ВГИК с дрожью в коленях. Но кто-то сказал, что Мастер не приедет и прослушивать будет второй педагог: известная актриса советского кино. Я несколько успокоился и решил пойти в первых рядах: почему-то встречаться с актрисой мне было менее страшно, чем с самим Мастером. А к тому же я был яростным ее поклонником и был очень рад встрече.
Перед аудиторией скопилась огромное количество девушек и парней. Чтобы немного отвлечься от предстоящего прослушивания и успокоиться, я принялся всматриваться в лица рискнувших поступать во ВГИК…
В этой взволнованной толпе мелькали юные лица тех, кто несколько лет спустя появятся на экране. В тот год вместе со мной во ВГИК поступали будущие звезды нашего кино: Валентина Теличкина, Екатерина Васильева, Наталья Рычагова, Валерий Рыжаков, Галина Микеладзе, Александр Стефанович… А с Екатериной Васильевой пришлось столкнуться на съемочной площадке, когда снимался фильм "Экипаж".
Но до этого нужно было еще дожить…
А тогда…
Настроившись морально, я вошел в аудиторию и с огорчением увидел молодого человека, принимавшего у меня документы: актриса, которую я мечтал увидеть, отсутствовала. За столом сидел еще один человек восточного типа.
Этим человеком оказался Тавризян, который в будущем сыграл в моей судьбе роль, не оставившую у меня приятных воспоминаний…
Я взял себя в руки и достаточно уныло прочитал басню Сергея Михалкова "Лев и ярлык", затем стихотворение Горького "Легенда о Марко". До показа сценок я не дошел: Тавризян поблагодарил меня и сказал, что я свободен…
Я чувствовал, что мне не удалось раскрыть в достаточной мере свои возможности, и потому был уверен в провале. Можете представить мое радостно-удивленное состояние, когда в списках, допущенных ко второму туру, я обнаружил свою фамилию. Моей радости не было предела. Вприпрыжку я добрался до общежития, бросил книги на кровать и пошел бродить по городу. Хотелось петь и танцевать, кружиться от радости. Все люди вокруг казались удивительно прекрасными и милыми…
С большим нетерпением я дождался второго тура, который так же легко миновал, потом третьего. С каким-то особым внутренним подъемом и воодушевлением я предстал пред взором Мастера.
Во мне все заходило ходуном, коленки подгибались, я не знал, куда деть руки. Наверное, Мастер все это прочитал в моих глазах, а потому улыбнулся и сказал:
- Да не волнуйтесь вы так, молодой человек! Вы представьте себе, что находитесь в теплой компании, что вас окружают близкие люди: вам сразу же станет легче и появится уверенность… Кстати, мне понравился ваш рассказ: у вас хорошее видение материала…
Сначала я не заметил его похвалы: изо всех сил пытаясь мысленно представить то, что советовал Мастер, но ничего не получалось. Мне казалось, что время летит ужасно быстро и вот-вот у Мастера лопнет терпение и он прикажет выйти вон, а может, и того хуже. Вдруг, не знаю почему, я вообразил, что я нахожусь не в аудитории, а в римской бане. Почему-то именно в римской, а не турецкой или русской, но я представил всех сидящих напротив меня преподавателей в белоснежных тогах, с полуобнаженными торсами.
Мне стало так весело, что я улыбнулся и начал читать. Мастер не прервал меня ни разу, а когда я закончил, попросил показать сценку, которую предложит сам, и задание дал довольно пространное. Примерно оно звучало так:
- Молодой человек, представьте, что в этой аудитории никого и вообще - эта аудитория не аудитория вовсе, а больничная палата, в которой, кроме меня, совсем больного человека, никого нет. Представили?
- Вроде бы да, - не очень уверенно кивнул я.
- С минуты на минуту меня должна навестить моя жена, - он кивнул в сторону своей соседки, - а вы несколько минут назад вышли от меня и оставили на тумбочке нечто такое, как, например, вот этот листок, который никоим образом не должен попасть на глаза моей супруги. Начнется скандал, который больному, то бишь мне, совсем не полезен…
- То есть мне нужно забрать его до прихода вашей супруги? - уточнил я.
- Не просто забрать, но забрать так, чтобы я этого не заметил: начну интересоваться, почему забираешь, а тут войдет моя жена, все узнает, и начнется буря… Вопросы?
- Вопросов нет, - заверил я и задумался.